Леа внимательно посмотрела на молодого человека. Он производил впечатление друга детства, того, кому доверяют свои секреты и кто умеет их хранить, но распознать истинное лицо которого очень трудно. Среднего роста, утопающий в пиджаке с широченными плечами, при этом брюки слишком короткие, открывавшие взору белые носки и неизбежные штиблеты на трехслойной подметке, — образцовый стиляга. Большая прядь светлых волос, подстриженных по последней моде, прикрывала его невыразительное лицо с еще ребяческими чертами. Этот мальчишка, по словам Лауры, был одним из королей подпольной торговли и без ведома своих родителей сколотил состояние на черном рынке. Человек щедрый, он охотно потчевал своих друзей. Видимо, удовлетворившись своим осмотром, Леа удостоила его улыбкой.
— Выпьем за освобождение Парижа.
Сидя на подоконнике, Леа удивлялась тому, что пьет шампанское в этом восставшем городе, готовящемся к сражению.
Поборники пассивной обороны пересекли площадь Сен-Мишель, крича, что комендантский час начался в два пополудни.
— Это неправда, — сказал вошедший молодой человек. — Я был в своем комиссариате, мне сказали, что ничего не знают. Внутренние Силы, которые его занимают, тоже не в курсе. Подождите, вот новость. Здравствуйте, меня зовут Жак.
— Привет, а я Леа. Откуда вы явились?
— Понемногу отовсюду. Многие мэрии в руках коммунистов.
— Откуда вы это знаете?
— Эти слухи повсюду. Они — единственные, кто достаточно организован и вооружен. На улице Риволи, улице Лавр, в Шатле, на площади Республики, на авеню Великой Армии располагаются медицинские посты с флагами Красного Креста. Началась охота за оружием. У кого есть нож, тот отнимает у немецкого солдата его револьвер или винтовку, с винтовкой он овладевает автоматом, с автоматом захватывает грузовик с боеприпасами, которые распределяет среди своих товарищей. «Каждому — свой бош», — таков лозунг новобранцев.
— Вы идете сражаться? — спросила Леа.
— Почему бы и нет! Мы будем завтра героями… Я подумаю об этом, когда поем.
Вся небольшая компашка — пять парней и три девушки — поместилась на кухне, где Лаура и миловидная блондинка Мюрьель накрыли на стол.
— Если бы еще послушать музыку, было бы совсем весело.
— О, да! Поставь «Эндрю Систерс», — сказала Мюрьель.
— Хорошо. Какую песню ты хочешь?
— «Пенсильванскую польку» или «Сонни-бой».
— Как вы достали эти пластинки? — спросила Леа. — Я считала, что американская музыка запрещена.
— У нас свои каналы. Мы тебе расскажем, когда война кончится.
Трапеза под музыку была очень веселой, каждый блеснул шуткой, острым словцом. Они все были так молоды, так беззаботны, что Леа поймала себя на том, что завидует им, и тут же перехватила оценивающий взгляд Франка, подававшего ей стакан вина.
Он встал, чтобы сменить пластинку. В наступившей тишине стал слышен треск выстрелов.
— Идите скорее, немцы атакуют..
Все бросились к окнам.
На бульваре Пале оккупанты с трех грузовиков стреляли по воротам префектуры, три танка двигались к Нотр-Дам. Из Дворца правосудия и префектуры раздались выстрелы, уложившие нескольких немцев. Грузовики отошли к Шатле. Рвались снаряды. Немного позже другие грузовики были остановлены на бульваре Дю Пале. Из своих окон молодые люди видели мужчин в одних рубашках, вооруженных винтовками или револьверами, прятавшихся под аркой входа в метро и в кафе Депара, перед дверью которого они установили ручной пулемет.
Грузовик, двигавшийся по мосту Сен-Мишель, стал их первой целью. Солдата, лежавшего на капоте, ранили, он соскользнул на мостовую. Грузовик остановился, а другой в это время врезался на углу набережной Гранд-Огюстэн в закусочную под радостные крики зрителей. Бойцы Французских Внутренних Сил подбежали собрать тела, которые они прятали на лестницах, спускающихся к Сене, под любопытными взглядами купальщиков, загоравших на другом берегу. Со стороны Шатле поднимался черный дым от горящего грузовика. Вездеход, помеченный V — знаком победы — и лотарингским крестом, сопровождаемый каретой скорой помощи и пожарной машиной, повернул на набережную Сен-Мишель, сильно визжа шинами. Около Нотр-Дам три танка готовились к штурму здания префектуры.
— Они ни за что не удержатся, — сказал Франк, — у них практически нет боеприпасов и только несколько мешков с песком защищают их от снарядов.
Группа подростков промчалась по набережной, волоча старый пулемет. У одного из них на шее висела пулеметная лента. Его звали Жанно, ему было пятнадцать лет, и он не знал, что чуть позже умрет на набережной Монтебелло от разрывной пули, угодившей ему в шею…
Бутылка с горючей смесью, брошенная из окна префектуры, упала в открытый башенный люк одного из танков, и он сразу загорелся. Радостные вопли осажденных перелетели через Сену и смешались с криками жителей на набережной Сен-Мишель, которые, высунувшись из окон и не сознавая опасности, не теряли из виду ни одной подробности спектакля. Группа немецких пленных прошла с поднятыми руками, сопровождаемая бойцами Внутренних Сил. На площади прохожий был ранен шальной пулей. Залитый кровью немец стрелял в воздух, кружась на месте. Пуля угодила ему в голову. Несколько страшно долгих секунд он продолжал двигаться, прежде чем рухнуть посреди мостовой. Только Леа не отвела взгляд.
Квартал содрогнулся от взрыва. Автоцистерна с бензином врезалась в стену отеля «Нотр-Дам». Пламя охватило штору и поднялось по фасаду. Бойцы Внутренних Сил оставили свои посты и пытались оттолкнуть цистерну, чтобы защитить старое здание. К счастью, очень скоро послышалась сирена пожарных.
Воспользовавшись минутным затишьем, один из молодых людей решился выйти. Он возвратился через час и сообщил, что только что было заключено перемирие, чтобы подобрать убитых и раненых. Эта радостная новость была встречена, как и положено, — откупориванием бутылки шампанского.
Вечер выдался душный, грозовой. Парижане снова высыпали на улицы.
— Черт возьми, мы не предупредили теток! — воскликнула Лаура, бросаясь к телефону.
Тучи над Новым мостом приобретали все более зловещий вид.
— Тетушка Альбертина хочет, чтобы мы немедленно вернулись. Кажется, у Шарля высокая температура…
— Она не вызвала доктора?
— Доктор Леруа не отвечает, а другие отказываются ехать.
— Ладно, я иду. Ты — со мной?
— Нет, я предпочитаю остаться здесь. Если будет нужно, позвони мне. Франк, ты дашь номер телефона Леа?
— Да. Я провожу ее. Вернусь раньше, чем через час. Я возьму твой велосипед.
Леа провела всю ночь у изголовья бредившего ребенка. Утром она завернула его в одеяло, заняла у консьержки разболтанную коляску, уложила в нее Шарля и направилась в ближайшую больницу.
В больнице Леннэк, на улице Севр, дежурный практикант осмотрел ребенка. Явно не поняв, чем он болен, практикант посоветовал Леа оставить его до прихода патрона, а самой прийти позднее. Когда она отказалась оставить Шарля, он проводил их в двухместную палату, дав перед этим мальчугану лекарство.
Леа проснулась поздно, за полдень, от громкого голоса.
— Э, девушка, у вас крепкий сон. Это не ваш ребенок?
— Нет.
— Где его родители?
— Что с ним, доктор?
— Форма острого ларингита, осложненная начинающимся воспалением легких.
— Это серьезно?
— Конечно, серьезно. Его нужно бы оставить здесь.
— А это возможно?
— Большинство персонала отсутствует. Вы мне так и не ответили: где его родители?
— Его мать убита немцами. Его отец с генералом де Голлем.
— Бедный малыш.
— Леа… Леа.
— Я здесь, мой дорогой.
Шарль, застонав, ухватился за нее. Врач смотрел на них озабоченно.
— Вы отвезете его домой и будете точно следовать моим предписаниям. Вы умеете делать уколы?
— Нет.
— Научитесь.
— Но…
— Это не очень сложно.
Дверь палаты распахнулась.
— Доктор, нам привезли раненых детей.
— Тяжело?
— В живот и ноги.
— Я иду. Поместите их в операционную. Вы видите, мадемуазель, этого я и опасался — прибытия раненых. Когда нас так мало, что мы не можем обслуживать наших больных.
Врач выписал рецепт.
— Спросите у медсестры у входа адрес дежурной аптеки оставьте ей ваш адрес. Завтра утром я постараюсь зайти или пришлю одного из моих коллег.
— Доктор… а не может быть…
— Нет. Это крепкий малыш, он вполне может со всем этим справиться. Давайте ему регулярно эти лекарства и следите за температурой.
В течение следующих трех дней Леа спала лишь несколько часов, полностью отрезанная от внешнего мира, живя только ритмом дыхания ребенка. Наивные молитвы слетали с ее побледневших губ. Ее руки больше не дрожали, делая уколы. На заре 23 августа температура спала; похудевший малыш слабым голосом сказал:
