— Ну вот, пущай Он и разбирается! — оборвал его распоряжавшийся, где класть застывшие, голые трупы, есаул. — Вона и бабы рассеченные, и детишки...
— Сатана московская! — скрипнул зубами какой-то чига в чепане. — Антихрист, он и есть антихрист.
— Нельзя так-то! Государь — Помазанник Божий! — возразил священник.
— А бояре да дворяне? Опричники его чертовы?
— Несть власти да не от Бога! По грехам нашим!
— А энтот вон в чем согрешил? — поворачиваясь к священнику всем корпусом, по-медвежьи грозно спросил Ермак, указывая на повешенного вместе с матерью тщедушного младенца...
И страшно, тяжело и длинно, со стоном, выругался и по-русски, и по-кыпчакски...
— Будь он проклят, Государь энтот, на три колена и на семь степеней родства!
— Бог с тобой, атаман! — ахнул батюшка. — Седин праздник светлый! Разве можно проклинать?
— Ан вот и в праздник душе покоя нет! — ответил атаман и пошел к табуну.
— Ты че удумал? — спросил Черкас.
— Надоть в Кош-городок скакать. Да выводить станишников с Яика. Скоро тут войско царское будет, и такая кровушка польется, что и не уцелеть казачеству. Надоть Мещеряка предупредить, да и атаманов яицких.
Ермак выбрал самых сильных лошадей, навьючил их так, чтоб идти день и ночь. Взял в повод трех коней и с пятью казаками, тоже ведшими по три сбатованных коня, подошел проститься.
— Стало быть, так, — сказал он. — Вишь, казаки, как все переменилось! Тута война будет нешуточная. Почище Новгородского разорения. Так что кончайте праздновать да беритесь за лямки. Бог даст — проскочите! Идите денно и нощно. Я вас в устье Иргиза перейму. А не то идите прямо наверх, к Самарской луке. Тамо встретимся.
Черкас из-под руки смотрел вслед Ермаку, который, согнувшись и взмахивая плетью, повел свой маленький отряд прямо на восток, встречь восходящему жаркому солнцу.
Ватаги, кочевавшие по Уралу и основавшие Кош-Яик, в которой атаманами были Кольцо, Матюша Мещеряк, Барбоша, Пан и другие, состояли из казаков пришлых. Не коренных. Те кочевали в Прикаспии и вполне обходились тем, что давала рыбная ловля в самой богатой реке мира, благословенном Яикушке. Они сохранили традиции, восходившие чуть не к каменному веку, и сложившиеся навыки и приемы артельной сезонной рыбной ловли, только в случае крайней нужды предпринимая морские походы по Каспию и нападая на турецкие города.
Эти казаки состояли из потомков племен, обитавших здесь чуть ли не с четвертого века, сохранявших свою независимость и умевших откочевывать, скрыться, когда через Яик двигались огромные массы переселенцев.
Однако во времена Ермака им приходилось туго. Вся Прикаспийская низменность была захвачена Ногайской Ордой. Весь правый берег Яика был занят их кочевьями. На левом берегу кочевали Большие ногаи.
Пользуясь тем, что население было все же редким, казаки яицкие уживались внутри территорий, занятых ногайцами, не покидая родных рек. Разумеется, они казаков русских считали своими братьями, единоверцами и всячески им помогали. Однако все же скорее союзничая, чем сливаясь в одну орду.
Казаки же русские были единственной защитой Руси против ногаев, которые рвались на север, пытаясь соединиться с кочевыми обломками Золотой Орды в Поволжье. Немыслимая отчаянная война горсточки казаков была бы невозможна, если бы они не имели поддержки и прямой помощи Москвы, которая повсюдно объявляла их своими беглыми подданными, казнила и миловала. На самом же деле совершенно не могла без них обойтись.
Получался как бы многослойный пирог. Поддоном-противнем, на котором он лежал, был Каспий. Отсекая его от Москвы, двигались конные ногайские орды. Выше и вдоль по Уралу — Яику, постоянно переправляясь с берега на берег, таились древние кочевые казаки-рыболовы. На севере, сливаясь с боевыми отрядами гулящих и казаковавших в поле воинов, начинались многочисленные и пестрые поволжские племена, давно находившиеся в подданстве Руси, а стало быть, и крепости, и города, и гарнизоны, правда, состоявшие в основном не из московских стрельцов, а из тех же степняков.
Оттуда и поступали просьбы-приказы, выполнить которые могли только казаки.
Приезжало московское или иное посольство, или казачья легковая станица шла в Москву и заключала договор. Получала знамя на поход «противу ногаев, противу Давлет-Гирея», и ежели войсковой Круг знамя принимал — военная задача становилась общей и свято выполнялась, а ежели не принимал — начиналась длительная торговля и переговоры об условиях службы. Иногда знамя возвращалось в Москву, как свидетельство неудачного посольства. Для казаков оно имело значение договорной грамоты. Потому, по выполнении условий, оставалось, как воспоминание, в войсковой церкви. Знаком же воинского подразделения был бунчук.
Бунчуки, белые, черные, однохвостые, трехвостые и иные, развевались над казачьими ватагами и стругами, над городками и ставками.
Матвей Мещеряк, прискакавший в недавно возникший Кош-Яик, был принят яицкими атаманами, и его весть о строгановском наемщике была оценена по-разному.
Сразу резко выступил против похода воровской атаман Богдан Барбоша.
— Что? — закричал, кривя щербатый рот, воровской атаман. — На цареву службу? Черту в зубы? Да мы полоумные, что ли?
— Не на цареву, а на купеческую, — пытался возражать Мещеряк.
— А какая нам разница! — злобно смеясь, не унимался Богдан. — Нам что в лоб, что по лбу! И так, и так — виселица! Али ты не ведаешь, как нас Москва под закон подставила?
И тут Мещеряк узнал подробности нападения на царский караван, который сразу казаков из служилых превратил в воровских.
Приуральские степи не знали покоя, как, впрочем, и весь юг. Но здесь особенно сильно напирали ногаи. Их конные орды постоянно рвались на Русь, грабя и убивая вся и все, попадавшееся на пути. Сотни полонянников шли через уральские степи с петлей на шее на невольничьи рынки в Крым и Турцию.
Набеги не прекращались, несмотря ни на какие мирные переговоры и соглашения. Остановить их силой Москва не могла, поскольку все войска были оттянуты на Ливонскую войну. Местным народам приходилось обороняться, полагаясь только на собственные силы.
Коренные яицкие казацкие улусы были сметены с лица земли постоянными набегами. Осиротевшие и ожесточившиеся коренные казаки пополняли ряды вольного казачества и становились страшными мстителями за потерю семей, родовых рыбных ловов. Соединяясь с такими же изгоями и несчастными, спасавшимися на Яике от преследований на Москве и в Поволжье, они составляли пестрое, неуловимое и яростное войско.
В одном ряду дрались Нечай из Шацка, низовской казак Якбулат Чембулатов, Никита Огуз, Первуша, Зея, да Иван Дудак из рода Дрофы, да страшный ногайцам атаман Якуня Павлов.
Казаки отвечали ногайцам отчаянной храбростью, быстротой и страшной жестокостью. Оставаясь последней надеждой для ведомых из Руси полонянников, они налетали внезапно, отбивали полон и, в отличие от ногайцев, сами не брали пленных, тут же предавая лютой смерти всех врагов.
Рассыпаясь по степи мелкими разъездами, мгновенно собираясь в большие ватаги, казаки были неуловимы. Они не строили крепостей, если не считать двух укрепленных городков — скорее складов с оружием и оружейных мастерских, чем укреплений; не тянули засечных многоверстных линий, но пройти мимо них было невозможно.
Невидимой, но непроходимой преградой были казаки всему, что грозило Москве с востока и юга.
Толковые московские дьяки и бояре умело подкрепляли и поощряли негласную казачью службу, посылая русским казакам боеприпасы и хлеб, сукно и оружие — то, чего казаки сами произвести не могли, и дорогие посулы: при хорошей службе — возвращение в Русь и безбедное житье в селе или даже в собственном поместье!
Казаки бились в степи и на реках не за жалование, но жалованием не гнушались, потому как русские казаки без хлеба обходиться не могли. И все степные жители пороха сами не терли.
Однако в царевой службе были свои неожиданности.
Так свято выполнялся приказ-просьба Москвы о том, чтобы с Каспия из ногаев ни конный, ни пеший, ни караван торговый на Русь не шел, что казаки из отрядов Ивана Кольца, Никиты Пана, Богдана Бар-боши и Саввы Сазонова Волдыря тронули караван, идущий к Волге.
Дело было ночью. И проведшие разведку казаки не могли знать, что в караване вместе с лютыми врагами — ногаями возвращается русское посольство боярина Пелепелицина.
Твердо веруя, что действуют по обычаю и государеву попущению, казаки внезапно набросились на караван и разграбили его.
Персидские сардары и ногайские уланы не успели выхватить сабель, как пали, изрубленные казаками. В крике, огне и сутолоке боя казаки так и не поняли, какой грех совершили!
