— О таких вещах не стоит меня спрашивать, господин лейтенант. Решите это дело по собственному разумению.
Лехто был в таком настроении, что скорее дал бы себя изрубить на куски, нежели смирился. Тон Ламмио и его высокомерные слова уязвили его до самой глубины души, и с этой минуты Лехто возненавидел Ламмио смертельно и непримиримо. До этого он относился к нему с холодным презрением, но теперь даже зубами заскрипел, и только неспособность Ламмио понимать душевное состояние другого помешала ему это заметить.
— Что вы сказали?
Ламмио повысил голос, но затем вспомнил, что его идеальный офицер не сделал бы этого, а действовал бы холодно и ровно, как и полагается аристократу, и поэтому он воскликнул официальным тоном:
— Прапорщик Коскела!
— Да-а…
Коскела появился из палатки, и Ламмио начал свои поучения. Его тон лишний раз должен был показать Коскеле, какой он плохой офицер, если не в состоянии обеспечить дисциплину в своем взводе.
— Наказываю младшего сержанта Лехто, а также солдат Мяяттю и Рахикайнена суточным строгим арестом. Наказание заменяется выполнением стойки «смирно» в течение двух часов с полной выкладкой и с оружием и приводится в исполнение с начала следующего часа. Причина: самовольная отлучка из строя во время похода, присвоение продуктов питания, а у Лехто вдобавок недопустимое поведение по отношению к старшему по званию. Ясно?
— Ладно, — сказал Коскела и полез обратно в палатку.
Ламмио продолжал кричать ему вслед:
— Украденные продукты сдать Мякиле для дальнейшей передачи на склад батальона.
Ламмио ушел, и трое «преступников» залезли в палатку.
Лехто улегся и мрачно проговорил:
— Думаю, не буду я выстаивать по стойке «смирно».
У Коскелы был расстроенный вид. Он долго откашливался, а затем проговорил:
— Ну, я особо в это дело вмешиваться не собираюсь, но, ясное дело, стоять вы будете.
— Я, черт подери, не боюсь таких попрыгунчиков. Пусть хоть к стенке ставят. — Лехто скрипнул зубами: — Еще немного, и он отправился бы в госпиталь, а я в тюрьму.
Коскела возился со своим вещмешком.
— Дело не в том, боитесь вы его или нет. По-моему, так меньше всего хлопот.
— Ну, я могу пару часов и постоять, но без всякой выкладки. И еще скажу, пусть этот попрыгунчик держится от меня подальше, не то получит по морде, а потом будь что будет.
— Черт с ней, с выкладкой. Просто так постойте, — с облегчением проговорил Коскела и добавил: — Но продукты надо сдать Мякиле.
— Ну уж только не все, — заявил Рахикайнен. — Он же не проверял, сколько там всего, поэтому мы можем в каждую коробку положить понемножку, а остатки — себе. Из-за них я, пока полчаса прятался, едва не задохнулся, да и караульный чуть не застрелил. Не буду я задаром два часа стоять навытяжку.
Так и сделали. Мякиле отнесли треть, а оставшееся разделили поровну. Коскела этого не запрещал, но свою долю взять отказался. Когда прапорщик на минуту вышел из палатки, Лехто сказал:
— Не будь Коскела в этом скверном деле замешан, не стал бы я стоять эти два часа. Топором бы меня не заставили. Хм-м…
Фельдфебель выплачивал суточные. Тут же возникали картежные компании, потому что денег было больше обычного: на этот раз им впервые дали повышенное жалованье. Проштрафившиеся получали первыми, поскольку им надо было спешить отбывать наказание. Это наказание очень смешило Корсумяки, и он говорил ребятам, ухмыляясь:
— По крайней мере получка сохранится в кармане на два часа дольше.
Писарь брал расписки. Он был все так же щеголеват, тщательно ухожен и причесан, как на пожарище. Рахикайнен некоторое время внимательно на него поглядывал, размышляя, а затем вытащил пилку лейтенанта Брасканова и начал ковырять ею ногти.
— Хорошенькая вещица. Жаль, не хватает времени красоту наводить. За пачку табаку отдам, если бы кому пилка понадобилась.
— Покажи.
Писарь с интересом рассматривал пилку и, чуть поразмыслив, сказал:
— Получишь пачку.
— Ладно. Это дешево, но раз уж самому не нужно… Не хватает времени.
Другие, участвовавшие в дележе маникюрных принадлежностей лейтенанта, тоже стали предлагать их писарю, но за остальные предметы он давал лишь по нескольку папирос.
Хиетанен, назначенный следить за исполнением наказания, поторапливал Рахикайнена. Остальные уже ушли, и Рахикайнен отправился вслед за ними, волоча за собой ружье и удовлетворенно приговаривая:
— И не догадывался тот лейтенант, какими ценными окажутся его вещички, когда попадут в руки настоящего мужчины. У меня такая легкая рука, что в ней все оказывается благословенным. Может, это у меня дар божий. Конечно, ну а чей же еще… Однако придется тут с ружьем на плече навытяжку стоять, а все потому, что я рисковал своей шкурой, чтобы ребят накормить.
Хиетанен отвел их подальше от палаток, поскольку они вовсе не собирались слишком уж добросовестно отбывать наказание. Провинившиеся встали в ряд.
— Ну, ты можешь встать в середину, ведь ты командир отделения и самый большой разбойник, — сказал Мяяття, обращаясь к Лехто.
— Вы прямо как на Голгофе, — сказал Хиетанен и уселся на камень покурить. — Постойте-ка немножко. Я не собираюсь торчать тут два часа. Бекас отправился присмотреть себе «лотту» в штабе, это я точно знаю, а Коскела сразу заснет.
— Да постоим. Вот только получится ли Иисус Христос из нашего младшего сержанта, хоть он и в середке стоит? Ведь это ты нас в грех ввел, послушных и неопытных, к беззаконию склонил.
Они стояли в позе, весьма отдаленно напоминающей стойку «смирно». Приклады уперли в поясной ремень, так что винтовки удерживались у плеча сами собой. Хиетанен давал хорошие советы; хоть он обычно бывал дисциплинированным, но однажды, еще новобранцем, сам вспылил и схватил некоего чересчур зарвавшегося капрала пальцами за нос да повернул так, что хрящ хрустнул. Строгач помог ему разобраться в этом деле.
Полчаса продолжалась эта потеха, как вдруг в небе послышался тихий гул. Он усиливался, и вскоре глаза солдат различили темные точки, которые все увеличивались.
— Бомбардировщики.
— А может, наши?
— С востока идут. Хотя оттуда, конечно, и наши могут идти. Нет, ребята… один, два, три, четыре… Нет, черт побери. Восемнадцать. Наши такими большими эскадрильями не летают. И еще девять истребителей прикрывают их с хвоста…
Гул усиливался. Моторы ревели, как орган, на монотонной, ноющей ноте: воу-воу-воу-воу.
— Противник. Зенитки бьют.
Издалека послышался рокот легких орудий противовоздушной обороны, но их красные трассирующие снаряды вычерчивали свои орбиты далеко позади самолетов.
— Сюда идут.
От палаток послышались крики: «Воздушная тревога! В укрытие!»
Коскела вышел из палатки, посмотрел на приближающиеся самолеты и крикнул Хиетанену:
— Пусть ребята кончают это стояние и идут в укрытие!
— Давай, ребята, в лес! — сказал Хиетанен, обращаясь к ним, но Лехто не двинулся с места и ответил сердито:
— Никуда я не пойду. Буду стоять навытяжку.
Хиетанен вначале рассмеялся, ибо принял эти слова за шутку, но затем понял, что Лехто говорит серьезно.
— Нечего с ума-то сходить, — проворчал Рахикайнен, беспокойно глядя на приближающиеся самолеты.
Лехто зло усмехнулся. Он даже не взглянул в сторону самолетов, но произнес спокойным голосом:
— Кто боится, пусть уходит! Я не пойду.
— Да и я могу здесь постоять, — сказал Мяяття, и это сделало положение Рахикайнена трудным. В нем начисто отсутствовала геройская закваска, не было ни капельки безрассудства, и он сказал, боязливо поглядывая на самолеты:
— Ну, взлетим на воздух. Мне наплевать.
— Да не сходите с ума! Какой в этом смысл?
Хиетанен переводил взгляд с самолетов на стоящих по стойке «смирно» солдат.
— Спроси у Бекаса, — сказал Лехто. — По крайней мере это не я сошел с ума.
— Думаешь, я такой олух, что не понимаю, что ты хочешь сказать? Ты хочешь сказать, что караульный может убежать, а вы будете стоять. Если вы не уйдете, то и я здесь останусь. Даже если бы баба сюда за мной явилась… Но глядите! Я видел, как бомбы отваливаются. Да, черт побери, кончились наши постирушки на берегу канавы!
Воздух задрожал от мощного рева десятков моторов. Самолеты поблескивали в лучах вечернего солнца, под ними отчетливо виднелись отделяющиеся бомбы. Впереди уже загрохотало. Дым и столбы земли взметнулись к вершинам деревьев.
— Эти к нам идут! Опять бомбы.
Эскадрилья была уже над ними. Последняя шестерка еще не подошла к цели, и они знали, что сброшенные ею бомбы упадут на землю в то самое время, когда самолеты будут над головой. Послышался пронзительный вой.
— Оставайтесь на местах! Не бегите! — закричал Лехто.
