III
То, что было неизбежно вчера, на второй день стало непреложным фактом: жупник приказал убрать на пруду запруды, вода начала спадать, и через пять-шесть дней предполагалось, что ил высохнет и можно будет — если они не обнаружатся раньше — поискать кости Ценека.
Именно в эти дни у Смуджей наконец появился Панкрац. Выслушав их упреки, он спокойно отвечал, что был на море там-то и там-то и что этот отдых ему ничего не стоил, поскольку он гостил у своего товарища. На самом деле он поехал на море вслед за своею новой симпатией — не той, что была у него весной, — и остался бы там и дольше, если бы вконец не поиздержался. Вернувшись домой, он нашел срочное письмо от Йошко, а хозяйка по договоренности с последним направила его к Васо. Он встретился с Васо, но к рассказанному им серьезно не отнесся, а по определенным вопросам разошелся и во мнении, и все же с первым поездом поспешил сюда.
Когда Смуджи перестали его упрекать, он выслушал их историю о духах и железной дороге, при этом смеялся еще больше, чем во время беседы с Васо. И совершенно их озадачил, заявив, что вся эта авантюра с извлечением костей Ценека из пруда бессмысленна и что самым разумным было бы принять предложение жупника и во всем признаться! Конечно, поспешил он добавить, речь не идет о признании в убийстве Ценека, тем более Краля. Сказать нужно только о том, что они, поддавшись на уговоры кого-то другого, действительно бросили Ценека в пруд!
— Как это, как? — не совсем его понимая, всполошились бабка и Йошко. — Разве это в духе его прежних обещаний?
Панкрац знал, что говорит, обо всем этом он много думал, к тому же консультировался со знакомым адвокатом и ему стало ясно, что простое, огульное отрицание всего, на чем настаивал Васо, только погубит все дело; показаний, подтверждающих вину Смуджей, вплоть до выкрика Мицы, о котором он узнал от Васо, предостаточно, чтобы судьи могли их обвинить в убийстве. Конечно, все бы выглядело иначе, если бы он извлек из пруда кости Ценека — главное и единственное вещественное доказательство вины деда и бабки. Но мог ли он быть уверен, что не оставит там хоть одну кость или отпечатки своих следов, которые — Васо был прав — могли погубить его уже в деле Краля? Еще более важно, пусть бы их устранение и не было связано с опасностью, разве ему самому оно было выгодно?
Разработанный и предложенный Смуджам план строился — да на чем другом он и мог строиться! — на голом расчете, что для него выгодно, а что нет. Для него ясно было одно: нельзя допустить, чтобы Смуджи были осуждены за убийство, как и нельзя окончательно избавить их от страха за содеянное. И в одном и в другом случае разве не рискует он, потеряв возможность вымогать у них деньги, лишиться и всех преимуществ, которых он добился от них по завещанию? Да что далеко ходить, Йошко уже жаловался Васо на то, как плохо у него идут дела и как дорого ему обходится Панкрац!
По тем же самым соображениям, по которым Панкрац не хотел помочь с уничтожением костей Ценека, разве он мог их совсем оставить без помощи? Напротив, и сегодня, и в будущем — сегодня, поскольку еще не получил деньги от Йошко за этот месяц; в будущем, чтобы их и дальше получать! — это опять же могло принести ему пользу, если они увидят, что он того заслуживает, заслуживает пусть даже и ценой какой-либо жертвы со своей стороны!
Итак, герой кралевой ночи, не колеблясь, был готов признать перед судом свое участие в той далекой ценековой ночи. Но естественно, поскольку он собирался преуменьшить ответственность за все это старых Смуджей — а почему бы заодно и не свою? — в свой план Панкрац включил еще одно лицо: человека, уговорившего их, — как он уже сказал, — бросить Ценека в пруд.
Ха-ха-ха, разве можно найти для этой цели более подходящую фигуру, чем Краль? Его больше нет в живых, и только теперь понимаешь, как хорошо, что его нет. Так вот как было дело: Ценек перед возвращением на фронт с горя напился и, заглянув в лавку, где Смуджи раскладывали купленный товар, захотел добавить, для чего по лестнице полез на полку за ракией. Смуджи принялись его ругать (этим можно объяснить и крики, которые слышал проходя мимо тот-то и тот-то крестьянин), — и, стоя наверху на лестнице, он неловко повернулся, собираясь спуститься вниз, и упал. Упал, ударившись виском о стоявшие поблизости товарные весы, — неплохо придумано, бабуся! — и на глазах у пораженных старых Смуджей, да и самого Панкраца, бывшему всему свидетелем, — умер! К несчастью, в этот момент через открытую наружную дверь ввалился Краль. Он тоже был пьян и искал Ценека, чтобы заключить с ним сделку на рощицу, из-за которой они спорили. Когда же он увидел сводного брата мертвым, то спьяну накинулся на Смуджей, обвинив их в убийстве. Те же, еще не придя в себя, все же смогли заверить его в противном. Краль продолжал настаивать на своем, грозился донести на них, а потом неожиданно повеселел, смекнув, что после смерти Ценека сможет дешево получить его рощу. Более того, попросив Смуджей оказать ему кое-какие услуги (скажем, помочь получить пашню на территории конного завода Васо!), взамен предложил освободить их от заботы о мертвом Ценеке и вместе с Панкрацем — один бы не справился! — бросить мертвеца в поповский пруд!
Да что же им, потрясенным, перепуганным, оставалось делать? Первый человек, который пришел к ним, обвинил их в убийстве Ценека! (А зачем им его убивать, ей-богу, чем мог помешать им этот несчастный?) Да, и они согласились, позволили уже достаточно протрезвевшему Кралю вместе с Панкрацем, пожалевшему их, унести в мешке труп Ценека и бросить его в поповский пруд! Но тут же, спохватившись, поняли, как ужасно они поступили, и старый Смудж кинулся за Кралем. Когда он прибежал в лес, было слишком поздно; Панкрац по настоянию Краля уже схоронил Ценека в иле среди осоки!
Вот как все было, так можно объяснить и их встречу в лесу, о которой когда-то болтал Краль. Правда, он все это иначе изображал, говорил даже, как несколько дней спустя по указанию Смуджей искал Ценека в городе! Но так он мог рассуждать только по злобе да из желания вынудить Смуджей продать пашню, которую ему Васо, — непосвященный в их дела, — не мог просто так, без решения суда, сразу же отдать! В конце концов, он, видя, что и сам в небезопасности, а пашню еще не получил, взял свои слова обратно и уже все сказанное им раньше представлял как чистой воды вымысел! Разве и не было все именно так до того последнего воскресенья, когда Краль, напившись, снова начал обо всем болтать, да еще при капитане Братиче, нотариусе и Сереже! Капитан, конечно, джентльмен, если бы ему и пришлось свидетельствовать в суде, наверняка ничего бы не сказал; нотариус трус, он побоится навредить Смуджам, кроме того, он и сам ненавидел Краля за его свидетельские показания в своей тяжбе с Ружей. Эти двое, между прочим, ушли раньше и не могли слышать главное заявление Краля! Мицу можно не брать в расчет, она обещала все отрицать, следовательно, остается Сережа, за которым стоит Блуменфельд. К черту Блуменфельда, сам он ничего не видел, что же касается Сережи, можно со стопроцентной гарантией доказать, как все его показания основаны только на ненависти и желании отомстить за разочарование в ускользнувшей от него возможности стать хозяином!
На основании всего этого, какое решение мог вынести суд? Об этом Панкрацу даже не требовалось спрашивать у знакомого адвоката. Достаточно было ознакомиться со статьей 306 уголовного кодекса, где ясно говорилось, что самовольное захоронение чьего-либо трупа считается проступком — проступком, а не преступлением — и карается заключением в тюрьму от одного до шести месяцев, но, принимая во внимание статью 261, — Панкрац со знанием дела указал на обе, — даже и это наказание может быть заменено денежным штрафом.
Денежным штрафом, выплачиваемым к тому же в рассрочку! Ха-ха-ха, как же иначе, как может быть иначе, если твой родственник служит в полиции, кое-какими связями обладает и Йошко, имеются они и у него, Панкраца!
Да, приобрел он их достаточно, и, конечно, на них, да на том политическом скачке, который он сделал за последние месяцы, в основном и строился его оптимизм. Схлестнувшись еще раз с ханаовцами, он окончательно перешел на сторону орюнашей и, более того, в какой-то степени по своему желанию, а частично под влиянием Васо, стал полицейским осведомителем. Таким образом, будучи человеком, стоящим на страже государственного порядка, разве не мог он, не только он, но и все его близкие, рассчитывать на снисходительность суда в таком пустяковом деле, как случай с неким Ценеком, козявкой среди тысячи таких же козявок, хорватских крестьян? Разве суд не должен подчиняться государственной власти?
Ха-ха-ха! — смеялся Панкрац, чуть ли не потирая от удовольствия руки, когда объяснял все это бабке и Йошко, умалчивая только о своей осведомительской службе.
