— Мне также, — отвечал Валек.
— Отец твой звался Марком? — спросил старик, пристально всматриваясь в гостя.
— Да.
— А сколько тебе лет?
— Двадцать два года.
Старик молчал. Подумав немного, он, пожав плечами, спросил:
— А где ты родился?
— Здесь в городе.
— А твоя мать?
— Мать жила прежде в Турове, потом выехала оттуда, не знаю, добровольно ли, или ее выгнали. Отец пропал без вести. Когда я остался сиротою, меня взял на воспитание доктор, у которого я и жил как сын, но в конце концов он выгнал меня из дому.
— Без куска хлеба? — спросил старик.
— Нет, я имею средства.
— И тебе, имея средства, здоровые руки и голову на плечах, надобно еще доискиваться семейства, искать забот, допытываться старых грехов? — сказал старик насмешливо. — Вот так настоящий Лузинский! Ступай, брат, в мир, пока цел, не оглядывайся назад, не расспрашивай, живи своим умом: надобно обходиться без людей.
И, отворив окно, старик высунул голову. Дождь переставал; на небе из-за темных туч проглядывало ясное лазурное небо; вечер становился прекрасным, и в воздухе носился аромат от орошенных Цветов и деревьев.
— Ступай себе с Богом, — обратился старик к гостю, который стоял, все еще надеясь допытаться чего-нибудь, — ступай; здесь Для тебя ничего нет, пан Лузинский! Покойной ночи!
Сердитый Валек молча поклонился и принужден был выйти из хаты.
Конечно, он ничего не выведал у старика, но по некоторым ещ полусловам и по какому-то смущению догадывался, что тот знал что-нибудь о его семействе, может быть, даже об отце. Выйдя щ свежий воздух, молодой человек придумывал средства, с помощью? которых мог бы понудить старика на откровенность. Презрение, с которым последний выгнал его из дома, сердило молодого человека. Он уже прошел несколько шагов по направлению к городу, как в садике, окружавшем домик, показалась девочка, которую он только что видел. Вероятно, она вошла не через ворота, а через калитку в сад и спешила, знаками показывая Лузинскому, чтобы остановился, но оглядываясь, из боязни быть замеченной дедом.
Удивленный Валек подошел к забору; запыхавшись прибежала девочка, схватилась рукою за кол, вскочила на жердь и, наклонившись к Валеку, шепнула:
— Бабушка слышала, о чем вы разговаривали с дедушкой. Дедушка нездоров и всегда сердится, а если вы желаете о чем-нибудь расспросить, то приходите, когда его не будет дома.
— А когда же его не будет дома?
— Дедушка завтра уйдет на работу, а я буду вас караулить и стоять перед хатой. Если я вам покажу пальцем вот так — она, улыбаясь, манила его к себе, — то вы войдите, а если махну от себя, тогда нельзя. Покойной ночи!
— Благодарю.
Спрыгнув с забора, девочка, как заяц, побежал в кусты и скрылась в грядке, засаженной высокими бобами.
Валек веселее возвращался в город. Погода разгуливалась, вечер снова быль прелестный; месяц, словно обмытый, выходил из-за дальнего леса. Лузинский вовсе не спешил к пани Поз и потому шел медленно, думая о своей судьбе и выбирая сухие тропинки. На песчаной почве предместья не осталось уже почти и следов дождя, вода сбежала, вошла в землю, и дорожки просыхали. Между тем, вызванные прелестью вечера, начали показываться гуляющие. Тяготясь встречи с посторонними, Валек решил избрать окольный путь и отправился сзади огородов.
Здесь извивался ручеек, обсаженный обрубленными вербами, отделяя сады и огороды от луга, и этим путем ходили иногда днем люди на работу, но вечером дорожка была довольно пустынная. Валек чрезвычайно удивился, когда увидел в одном с ним направлении шедшего мужчину, которого он не узнал сразу; подойдя ближе, он тотчас же распознал незнакомца, который, по слухам, только что купил аптеку у Скальского.
Шел он один, очень тихо, задумчивый и, может быть, в свою очередь избегая встречи и сообщества. Оборотясь и заметив Лузинского, он остановился. Валек думал, что незнакомец желает дать дорогу, так как в этом месте двум было тесно, и поспешил пройти, нарочно отворачивая голову, но доктор Вальтер сам зацепил его вежливым приветствием.
— Добрый вечер, — отвечал Валек, несколько поворотившись.
— И превосходный вечер, — заметил кротко незнакомец, как бы завязывая разговор.
Любопытный Валек даже рад был похвастать знакомством с доктором Вальтером, и потому остановился.
— Я принужден был переждать бурю в избушке за городом, — сказал он.
— Знаю, — отвечал Вальтер, — потому что сам укрывался от нее напротив, и вас видел. Вы избрали себе самую убогую лачугу.
— Было не до выбора, — отвечал Лузинский, — буря наступила неожиданно, и хотя была не продолжительная, но страшная.
— Кто не видел штормов в Индийском океане и бурь в Китайских заливах, тот о бурях вообще не может говорить, — отозвался незнакомец, как бы нарочно продолжая.
— Картины должны быть великолепные.
— Величественны, как выражение мировых сил, среди которых человек и жизнь кажутся ничтожным, — молвил Вальтер. — Только во время таких потрясений можно понять, какое малое значение имеет наша жизнь для Вселенной, в которой кипят неодолимые силы.
Валек молча шел тихо, давая поравняться собеседнику, ибо тропинка расширилась, и они могли идти рядом, хотя Лузинскому и приходилось часто ступать по мокрой траве. Но любопытство не дозволяло ему оставить человека, который первый заговорил с ним.
— Кажется, я не ошибаюсь, — сказал через несколько минут Вальтер, — и вы воспитанник доктора Милиуса, с которым я недавно имел удовольствие познакомиться.
— Да, бывший воспитанник, — мрачно сказал Валек.
— А теперь?
— Мы с ним рассорились, и он меня выгнал из дому.
Вальтер знал, в чем дело; но ему хотелось, чтоб молодой человек сам рассказал о происшествии, и ему нетрудно было навести последнего на признание. Разумеется, Лузинский смотрел на дело со своей точки зрения.
Так дошли они до города, и Вальтер, подходя к своему дому, пригласил к себе молодого спутника, который тотчас же принял приглашение.
Войдя в кабинет Вальтера, Лузинский не выразил никакого удивления относительно необыкновенной его обстановки и, усевшись в кресло, занялся беседою с оригинальным хозяином. Многое перебрали они; наконец речь зашла о том, чем готовился заняться молодой человек, которому предстояло начать новый образ жизни.
— Литературой, — сказал Валек.
Последовало молчание. Вальтер, по-видимому, совершенно успокоившийся, вспомнив, что по местному обычаю ничем не подчевал гостя, отворил шкаф, несколько раз повторяя: "литература!" и вынул заплесневевшую несколько бутылку.
— Выпьете рюмку этого вина, побывавшего в Ост-Индии? — спросил он. — Должно быть, превосходно, но я не люблю его.
И, налив рюмку, поставил ее перед Валеком, еще раз повторяя" литература!
— Да, — сказал он, помолчав, — я понимаю, что вы называете литературой; но, говоря правду, кто хочет быть литератором у в полном смысле этого слова, тот должен сделаться энциклопедистом и научиться всему, чтоб над всем господствовать. Литература в своей легчайшей форме беспрестанно касается научных, жизненных, философских, даже ремесленных и практических вопросов. Кто, недостаточно вооружившись всесторонним трудом, вступил на этот путь, тот обнаруживает на каждом шагу свое незнание и обманывает себя или других. Если он захочет быть добросовестным и ограничит себя узким кругом добытых сведений, он будет односторонним и однообразным.
— А вдохновение?
— И вдохновение ничего не значит без серьезного подготовительного труда.
— А гений? — прибавил тише молодой человек.
— Загадка, болезнь, и действительно такая редкость, что встречается лишь веками.
Разговор становился невозможным. Лузинский сознавался в душе, что не мог продолжать его далее с доктором. Новые для него вопросы, были для Вальтера, по-видимому, готовы и обработаны долговременным размышлением. Может быть, вследствие этой умеренности, Вальтер, казалось, почувствовал к нему какую-то симпатию. Он сам переменил разговор, начал расспрашивать Валека, и так заинтересовал молодого гостя, точно хотел вступить с ним в более близкие сношения. Основательно или нет, но Лузинский приписал это влиянию доктора Милиуса, который, будучи сам не в состоянии заботиться о нем, поручил это, вероятно, Вальтеру.
Трудно определить, какое вообще впечатление произвела эта беседа на Лузинского, но она заняла молодого человека, и мысли его вознеслись несколько выше.
— Я одинок, — сказал наконец на прощание Вальтер, — Милиусу некогда навещать меня, и если вам не скучно, приходите ко мне. Я могу иной раз вам посоветовать, помочь в чем-нибудь. Помните, что предлагаю это от чистого сердца.
Лузинский поблагодарил и вышел, но уже на пороге отозвалась в нем по привычке прежняя гордость.
