Я все ему рассказала, что в Киеве умирает безнадежно больная моя племянница Алиса, и прибавила, что сегодня же должна уехать. Тут произошло что‑то странное. Он взял меня за руку. Лицо у него изменилось, стало, как у мертвеца, желтое, восковое и неподвижное до ужаса. Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня за руки и сказал глухо:
— Она не умрет, она не умрет, она не умрет.
Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окраску. И продолжал начатый разговор, как будто ничего не было. Мы с Лелей удивленно переглянулись. Нам стало не по себе…
…Я собиралась вечером выехать в Киев, но получила телеграмму: «Алисе лучше, температура упала». Я решила остаться на день.
Вечером к нам приехал Распуган. Очевидно, Леля притягивает его, как магнит. Он отказался от какого‑то обещанного ужина и очутился у нас. У нас произошел с ним любопытный разговор, по поводу которого я опять не знаю, что думать.
Я показала ему телеграмму.
— Неужели это ты помог? — сказала я, хотя, конечно, этому не верила.
— Я же тебе сказал, что она будет здорова, — убежденно и серьезно ответил он.
— Ну сделай еще раз так, как тогда, может быть, она совсем поправится.
— Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же сказал, что она поправится, что же ты беспокоишься?
28 ноября.
Мы были у него вечером. Никого не было. Он велел всем говорить, что его нет дома. Когда мы поднимались к нему, я заметила у подъезда двух сыщиков.
— Отчего это всегда сыщики тебя сопровождают?
— А как же? Мало ли ворогов у меня. Я всем, как бельмо на глазу. Рады бы спровадить меня, да нет, шалишь, руки коротки.
— Тебя очень любят и берегут в Царском?
— Да, любят и он, и она. А он еще больше любит. Как же не любить и не беречь? Если же не будет меня, не будет и их, не будет Рассей, — мы переглянулись с Лелей. Я мысленно возмутилась его неслыханной самоуверенностью. — Ты, Франтик, думаешь, зазнался я? Знаю я хорошо твои мысли. Нет, Дусенька, я знаю, что говорю. Как сказал, так и будет.
Невольно смутилась я. Меня всегда изумляет его проницательность. Он часто угадывает мои мысли и говорит, что я думаю.
Нюра позвала к телефону, говорит, из Царского. Он подходит.
— Что, Алеша не спит? Ушко болит? Давайте его к телефону.
Жест в нашу сторону, чтобы мы молчали.
— Ты что, Алешенька, полуночничаешь? Болит? Ничего не болит. Иди сейчас, ложись. Ушко не болит. Не болит, говорю тебе. Спи, спи сейчас. Спи, говорю тебе. Слышишь? Спи.
Через пятнадцать минут опять позвонили. У Алеши ухо не болит. Он спокойно заснул.
— Как это он заснул?
— Отчего же не заснуть? Я сказал, чтобы спал.
— У него же ухо болело.
— А я же сказал, что не болит.
Он говорил со спокойной уверенностью, как будто иначе и быть не могло…
7 декабря.
…Из Киева приходят письма. Алиса поправляется, к удивлению всех врачей. Сестра считает это каким‑то чудом…
…С каждым днем он все больше увлекается ею (Лелей.
— В. Р.) и делается все настойчивее. Каждый вечер он приезжает к нам. Говорит постоянно о любви. Начинает о любви человеческой, любви радости, любви благодати.
— …Без любви я силы своей лишаюсь, и ты отнимаешь от меня мою силу. Дай мне миг любви, и сила моя прибудет и для дела твоего лучше будет…
— …Ну а как же мое дело? — спросила Леля, желая переменить разговор. — Ты все обещаешь, отец, да ничего не делаешь.
— А ты тоже ничего не делаешь по — моему, все хитришь. Дай мне миг любви, и твое дело пройдет без задоринки. Коли любви нет, силы моей нет и удачи. Так вот и с Франтиком было. Больно люблю ее, душой рад помочь, да не вышло без любви.
Он нахмурился и стал нервно ходить по комнате. Лицо стало хищное, глаза злые и горящие. Леля вышла в другую комнату.
— Есть у вас вино? — обратился он ко мне. — Я хочу выпить.
— Есть белое.
— Нет, ты знаешь, что я пью только мадеру. Знаешь, Франтик, поезжай ко мне. Скажи Дуне, она даст.
Было уже 12 часов ночи, сильный мороз. Я опешила.
— Если тебе нужна мадера, позвони лакею. Он пошлет посыльного и привезет. Но я по таким поручениям ездить не буду.
— А я тебе говорю, что ты поедешь. Если я тебя посылаю, ты должна идти.
Он в упор смотрел на меня глазами, в которых разгорались и прыгали огни бешенства. Я невольно отвела глаза и вне себя крикнула: «Ты не забывайся! Я не прислуга и таких твоих поручений исполнять не буду».
Леля, услыхав крик, вбежала в комнату.
— Что туг у вас? Ты, отец, кажется, обижаешь Леночку?
Он бегал по комнате с искаженным лицом. Глаза метали молнии. Но постепенно он подавил дикую вспышку. Подошел ко мне и неожиданно обнял меня.
— Не сердись, Франтик, я это нарочно, хотел испытать, любишь ли ты меня. Кабы меня любила, ты бы меня послушалась. Пошла бы и в снег, и в полночь. Мои питерские барыньки не отказались бы. Каждая пошла бы с радостью. А ты, видно, не любишь.
Он замолчал и стал ходить по комнате. Вскоре уехал.
10 декабря.
Мы не пошли на обед с министрами, на который еще раз нас звал Распутин. Обрадовались возможности провести спокойно вечер. Легли около часу спать. Только начали засыпать, стук в дверь и голос Распутина, который требовал, чтобы мы открыли дверь. Мы не откликнулись. Стук усилился. Казалось, вылетит дверь.
— Открывайте же скорее, дусеньки. Мы ждем. Я привез министра.
Потом стук прекратился и шаги удалились. На другое утро мы узнали, что нас спас живущий напротив офицер. Услыхав неистовый стук, он вышел из номера и узнал Распутина и министра X. Он стал смотреть на них в упор. Министр сконфузился и уговорил Распутина уехать.
17 декабря.
Сегодня мы не пошли к «отцу». По телефону он начал просить нас провести с ним вечер в «Вилла Роде». Послушать цыган. Мы решили не ехать, боясь скандала. Мы с Лелей сговорились пораньше уехать к ее сестре, чтобы он не застал нас. Иначе нам не удалось бы отговориться и пришлось сопровождать его. Так мы и сделали.
Он приехал за нами, но никого не нашел. На его вопрос, где мы, швейцар сказал, что мы уехали в театр, но он не знает какой. Когда мы вернулись домой, швейцар, знавший, что это был Распутин, с улыбкой сообщил нам:
— Были Григорий Ефимович и очинно сердились на вас…
26 мая 1916 г. Москва.
Два дня провела, как в чаду. До сих пор опомниться не могу. 23–го приехал Распутин, и я неожиданно провела в его обществе два дня и одну ночь. (Не наедине, конечно. — В. Р.) Вот как это вышло: расскажу все по порядку.
В телефоне слышу забытый уже, певучий голос:
— Здравствуй, Франтик, здравствуй, Дусенька. Приехал к вам в Москву. Звоню с вокзала. Сейчас еду к Решетниковым на Девичье Поле. Приезжай завтракать. Хочу тебя видеть. Соскучился очень…
…За столом сидела старуха лет 80–ти, окруженная несколькими старыми женщинами. Меня усадили между Распутиным и. старухой, сестрой Варнавы, духовной знаменитостью, который тоже был здесь. Напротив меня — молодой офицер, грузин. Я узнала, что он специально командирован, чтобы следить и охранять Григория Ефимовича. Рядом с Варнавой сидела молодая купчиха с крупными бриллиантами в ушах. Она умильно заглядывала ему в глаза и громко смеялась его шуткам. Распутин больше молчал. Говорил в основном Варнава. Старухи льстили и тому, и другому, не зная, кому более угодить…
…К концу завтрака Распугин сказал:
— Як тебе на обед приеду, вот с ним, — прибавил он, указывая на адъютанта…
…Я поспешила домой, по дороге заехала к Елисееву, купила мадеры, закусок, заказала в ресторане рыбный обед, позвонила своим знакомым, желающим видеть Распутина.
К 7 часам вечера он приехал со своим адъютантом. Распутин. был весел, шутил, как обычно неожиданно перебрасываясь от одной темы к другой…
— …У тебя хорошо, душа радуется, — сказал он мне вдруг. — Задних мыслей у тебя нет. За это люблю тебя…
…Почему‑то особенно подолгу его взгляд останавливался на г. Е. Когда‑то он был моим женихом, но потом обстоятельства сложились так, что мы разошлись. Об этом никто из присутствующих не знал. После обеда Распутин вдруг сказал мне:
— А ведь вы друг друга когда‑то очень любили, но ничего не вышло из вашей любви. Оно и лучше, вы не подходящие, а эта жена ему больше пара.
Я была поражена в очередной раз его изумительной проницательностью. Это действительно какое‑то ясновидение…
…Поехали к цыганам в ресторан «У Яра». Распутин потребовал фрукты, кофе, печенье, шампанское. До чего много он мог выпить — поверить трудно. Другого давно бы все выпитое свалило с ног, а у него только глаза разгорались, лицо бледнело и резче обозначались морщины…
…Нужно было бы встать и немедленно незаметно удалиться. Но как‑то захватил водоворот. Будь что будет, опять пронеслась мысль. И я осталась.
