Долгорукий даже растерялся от неожиданности этого предложения. Он и предполагать не мог, чтоб она сама так легко пошла в расставленную ей западню. Хотя он и наводил её на мысль об этой поездке, но ему казалось, что ему долго придётся уговаривать молодую девушку и что она не так-то легко попадётся в ловушку.
Но она сама шла навстречу его тайным желаниям, и Алексея Михайловича охватила такая неудержимая радость, что ему стоило громадных усилии сдержаться и не выдать себя.
— С большим удовольствием! — воскликнул он. — Я ваш покорный слуга, княжна, и сделаю всё, что вы прикажете!
И точно боясь, что молодая девушка может раздумать, он торопливо подошёл к двери и кликнул Герасима. Тот не замедлил явиться.
— Гараська! Беги сейчас на конюшню, — приказал ему Долгорукий, — и вели кучеру заложить в маленькие санки Булата!
— Сейчас, ваше сиятельство.
Гараська стрелой помчался на двор.
Всё благоприятствовало Алексею Михайловичу в этот вечер. Лошадь через несколько минут уже била ногами мёрзлый снег у ворот дома. Княжна Анна не раздумала и совершенно спокойно уселась в маленькие санки, вся охваченная страстным желанием поскорее увидать своего ненаглядного Васю, даже не замечая, что они едут без кучера и что вожжи взял в руки сам Алексей Михайлович.
Да и раздумывать было уже поздно.
Долгорукий натянул вожжи, и горячая лошадь, подхватив лёгкие санки, помчала их стрелой, обдавая седоков снежной пылью. Не прошло и получасу, как взмыленная лошадь уже остановилась у ворот Тихоновской мельницы.
Алексей Михайлович выскочил из саней и забарабанил в ворота. Громкий стук пробудил всю окрестность и гулким эхом отозвался где-то вдали. На этот раз ему отворили не так скоро, как в первый приезд. Он принимался стучать раза три, пока наконец за забором не скрипнула дверь, и не послышался голос Никитки:
— Кто ещё там? Кого нелёгкая принесла?
— Отвори, Никита, это я, Долгорукий! — отозвался Алексей Михайлович.
— Сейчас, ваше сиятельство! — воскликнул Никитка, и вслед за тем до слуха Долгорукого донёсся скрип промёрзлого снега под его торопливыми шагами. Загремел тяжёлый замок, звякнул запор, и ворота распахнулись.
— Пожалуйте, ваше сиятельство! — возгласил Никитка. — Простите, Христа ради, что фонарь не захватил; больно уж поторопился.
Долгорукий схватил его за руку и; почти пригнувшись к его лицу, прошептал:
— Говори тише. Я не один. Старик здесь?
— Нетути. Завтра хозяйку ждём, так я его сплавил.
— А несчастненький где?
— В его каморке, под замком. Дрыхнет, поди, без задних ног.
— Ну ладно, — прошептал Алексей Михайлович и потом сказал громко: — Ну вот что, братец: ты бы за фонарём сходил. Тут у вас темень непроглядная, того и гляди, голову сломишь.
— Сейчас, батюшка князь!
И Никитка со всех ног бросился назад на мельницу, а через минуту вернулся с закопчённым фонарём, сквозь тусклые стёкла которого едва пробивались слабые лучи света.
— Пожалуйте, княжна! — обратился Долгорукий к Анне, помогая ей вылезти из саней.
И, поддерживая молодую девушку, он направился к мельнице, черневшей грозным призраком на тёмном фоне ночного неба.
Кроме маленькой каморки, служившей обиталищем старика Кондрата и в которой теперь находился Барятинский, на мельнице была ещё большая горница, предназначавшаяся в горячее время осеннего помола для ночёвки приезжих крестьян, привозивших на Тихоновскую мельницу своё зерно из очень дальних деревень.
Вот в эту-то горницу и ввёл понятливый Никитка князя Долгорукого и молодую княжну, и не подозревавшую, что она стала жертвой самой гнусной интриги.
Анна с удивлением оглянулась крутом.
Она была уверена, что Долгорукий проведёт её прямо к Барятинскому, и, не видя его здесь, в этой большой слабо освещённой оплывавшей сальной свечкой горнице, тёмные закопчённые стены которой как-то донельзя неприютно глядели на неё, — молодая девушка вздрогнула. Ей почему-то стало страшно.
До сих пор ни тени сомнения не возникало в её возбуждённом мозгу. Преобладала только одна мысль, — мысль о Барятинском, о том, насколько сильна его болезнь. Занятая этою мыслью, вся отдавшись ей, Анна не заметила неестественности рассказа Долгорукого и, вся охваченная мучительной тревогой за любимого человека, не рассуждая, бросилась сама в западню.
И только теперь, оглядываясь кругом и почувствовав какой-то неясный страх, который внушала ей эта горница, одна половина которой была занята столом, где мерцала свеча в железном шандале, а другая совсем потонула во мраке, — молодая девушка задумалась, и результатом этих дум явилось какое-то неясное подозрение.
«Боже мой! А что, если я обманулась в Долгоруком, — думала она. — Может быть, он выдумал всю эту сказку, чтобы завести меня в это страшное место… Ведь он любил меня… Говорит — любит до сих пор… Если он насильно хочет овладеть мною…»
Она опять нервно вздрогнула и оглянулась кругом. Долгорукого не было около неё. Он был на самой мельнице и шептался с Никиткой. Жутко стало княжне Анне.
Мрачная комната показалась ей ещё мрачнее. Мёртвая тишина, царившая вокруг, пугала её. Малейший шорох ветра в крыльях ветряка, каким-то слабым свистом доносившийся сюда, заставлял её вздрагивать и как-то пугливо прижиматься к столу, около которого она стояла.
А неугомонные мысли продолжали шуметь в голове, продолжали рисовать самые безотрадные, самые удручающие картины.
— Господи, спаси меня! — шептала княжна, заламывая и чутко прислушиваясь к окружающей тишине. — И зачем только я поехала! Как я не сообразила того, что будь Вася действительно так близко от Москвы… от меня, он нашёл бы случай сообщить мне, что он жив… Ведь он любит меня, любит. Он знает, в какой страшной тревоге должна я была находиться всё это время… Его нет здесь… Меня обманули… меня завлекли в ловушку… Господи, спаси меня!
За дверью послышались шаги Долгорукого. Анна пугливо отшатнулась в сторону, и, когда он вошёл, на её сразу помертвевшем лице отразился такой ужас, что Алексей Михайлович тотчас же понял, что молодая девушка успела уже догадаться о его намерениях.
«Тем лучше, — холодно подумал он, — мне надоело играть комедию. Всё равно ей уж не уйти отсюда. Она должна быть моей…»
Но он всё-таки не хотел пугать её сразу.
— Раздевайтесь, княжна, — с ласковой улыбкой подходя к ней, сказал Долгорукий. — Здесь жарко, даже слишком жарко… А то вы ещё простудиться можете.
И он протянул руки, чтобы помочь ей снять бурнус. Но молодая девушка, заметив его движение, быстро отступила назад и дрожащим голосом воскликнула:
— Князь! Вы обманули меня! Васи нет здесь!
Алексей Михайлович язвительно расхохотался.
— Он здесь, моя красавица!..
— Вы лжёте! — продолжала княжна. — Вы лжёте! Вы бесчестно заманили меня в западню, воспользовавшись моей доверчивостью… Зачем вы это сделали?!
Долгорукий ещё сильнее расхохотался.
— А вы и не догадываетесь — зачем, моя ласточка! Затем, что я люблю вас…
И он опять протянул к ней руки.
Только сейчас осознала Анна всю опасность своего положения. Только сейчас поняла она, какую ужасную ошибку совершила, поехав сюда, на эту глухую, затерянную в поле мельницу, вместе с Долгоруким.
И её охватил такой страх, что она чуть не лишилась чувств. Но она поборола подступавшую слабость; она придала на помощь всю силу воли и, глянув прямо в лицо нахально улыбавшегося Долгорукова лихорадочно загоревшимся взором, воскликнула:
— Какой же вы негодяй, князь! Насколько нужно быть бесчестным, чтобы заманить меня в такую подлую ловушку… О, как глубоко я вас ненавижу! Как страшно я вас презираю…
Долгорукий молча не сводил с её бледного личика, еле освещённого лучами мерцавшей свечки, своего пылавшего взора. Он чувствовал, как всё сильнее и сильнее закипает кровь в его жилах, как всё прерывистее начинает биться сердце… Он, казалось, позабыл в эту минуту весь мир, даже Барятинского, каморка которого была отделена тонкой перегородкой, — забыл всё, кроме своей страсти, кроме дикого желания во что бы то ни стало обладать этой хрупкой девушкой, с таким гневным презрительным видом стоявшей теперь перед ним.
В нём просыпался зверь, и что бы ни говорила княжна Анна, как бы ни молила его, как бы ни проклинала, — он не услышал бы ни мольбы, ни проклятий. Шум разгоревшейся крови заглушил бы всё это…
А молодая девушка продолжала, вся пылая негодованием, сама не понимая, что делается с нею, откуда берётся у неё эта энергия, поддерживающая её теперь, в эту ужасную минуту…
— Постыдитесь, — говорила она. — Прилично ли вам, князю Долгорукому, изображать простого разбойника… Да и разбойник бы не пошёл на такое дело, и тот бы сжалился надо мною! Неужели вы хуже разбойника?!
