— На золото, платину, драгоценные камни. Их минусы в излишнем весе и объеме по сравнению с бумажными деньгами и в резком падении их ценности в голодные времена, но у бумажных «деникинок» при любом следующем правительстве шансов нет вообще.
Вместе решают, что на скопленные Маруськой и оставшиеся у Саввы от Серого «другие» деньги будут скупать золото и ценности. Причем Савве удается убедить девушку, что делать это лучше ему с его словарным запасом, а не ей.
Маруська сначала обижается:
— Чем-та мой запас не припас? Не поймуть меня, чоль?
Но после приведенных Саввой конкретных примеров использования крестьянского и городского просторечия, южного говора и блатного арго в ее речи, удрученно соглашается, что Савве «идтить сподручнее», только «надобно приличные штаны справить, да пинжак, а то в таком армяке только на базар». И неожиданно просит:
— Могешь меня как надобно грить обучить?
«Искал Венеру, а отыскал Галатею», — думает Савва, но согласно кивает.
Черный человек Даля Москва. Лет за десять ДО…
Черный человек со страшными глазами снова стоит на остановке около галереи.
Вчера Даля думала, что это Черный преследует ее сообщениями. Но сообщения через блютус отправлял Джой. Тогда что этот Черный делает здесь сейчас?
Как ее нашел? Что ему надо?
Наемник ее прекрасного принца? Развод со скандалом в пиар-компанию нового фильма не вписывается, а трагическая гибель молодой жены через месяц после свадьбы вполне — кассовые сборы взлетят до небес. Ее свадебное фото растиражируют на тысячи билбордов, превратив изображение из позитива в негатив, в театр теней, бежать от которого уже не удастся.
«А если не удастся, лучше искать спасение в самом мире теней», — думает Даля, и вместе с Женей и девочками скрывается за дверью галереи.
— Стлашный дядя! Стлашный!
Страшный, Анечка, страшный.
Женя с Маней на руках. Черного не заметила и уже разговаривает со своей сотрудницей.
— Что за срочность?
— Посетитель приходил. Странный. Ждал долго, потом ушел.
— Маня суп никак доесть не могла, вот мы и застряли, — объясняет Женя. Хотя хозяйка галереи могла бы перед своей сотрудницей и не оправдываться. Но Женька на хозяйку не похожа. И на женщину, которой «за сорок» не похожа. Теперь только Даля догадывается, про какую «бабу-ягодку» от руки написанный плакат на стене в комнате, где она спала! «До бабы-ягодки осталось …!» Только цифры все перечеркнуты. Получается, «баба-ягодка» уже настала, и Жене и сорок пять уже исполнилось?
— Пресса к трем быть должна. — докладывает сотрудница. — Еще работами раннего Вулфа интересовались.
— Нет у меня Вулфа! Ни раннего, ни позднего. Не по карману мне Вулф. Вы хоть представляете, сколько стоит Вулф?!
Сколько стоит Вулф, Даля со своим искусствоведческим образованием вполне представляет! С непринятой курсовой по раннему Вулфу вчерашний день и начался.
— Но этот тип настаивал, что в галерее Жуковой Вулф есть.
— Чушь. Если на выставке есть несколько картин из коллекции, которую бывший олигарх Оленев собирает, это еще не значит, что у него есть Вулф! Ван Хогволс есть. Брауэр есть. Даже Рубенс есть и картон Веласкеса! — Кивает Дале. — Можешь пойти посмотреть. Но Вулфа нет.
Женя, опуская Маню на пол, кивает на титульное оформление на левой стене, предваряющее экспонаты «Из частной коллекции Алексея Оленева».
— За одной партой с будущим олигархом когда-то сидели, так по знакомству картины из его коллекции на выставку получила. Мань, порисуй с Аней, видишь, Аня уже рисует!
Даля разглядывает картон Веласкеса.
— Невероятно! Набросок «Менин»!
Филипп IV и Марианна Австрийская, отраженные в зеркале. Карлица рядом с инфантой.
Интересно, покажи она это своему научному руководителю, он и картон Веласкеса мазней назовет?
Рядом один из портретов Анны Австрийской работы Рубенса. Но классическая барочность его портретов Далю не привлекает, она проходит дальше.
— Как интересно, — замечает Женя. — В моей юности скорее бы заметили Анну Австрийскую, сказали бы: «Невероятно! Та самая, из “Трех мушкетеров”. А для вашего поколения персонажи Дюма больше не знаковые, вот ты первым делом набросок «Менин» заметила.
— Я не показатель — я искусствовед, — отвечает Даля. — То есть на искусствоведа учусь… Училась, пока курсовую вчера препод не зарубил.
— Курсовая про что? — спрашивает Женя, попутно меняя в руке Ани фломастер, которым та уже разрисовывает стол, на менее опасный карандаш.
— Про Вулфа, — разводит руками Даля. — Про раннего Вулфа. Так вот совпало.
— Странно. Слишком много совпадений.
Женя хмурит лоб.
— Начинает напоминать лето, когда я забеременела. С незнакомых номеров бомбили звонками и сообщениями: «Не будь дурой! Отдай то, что тебе не принадлежит!» А я ни сном ни духом, чего от меня хотят. И теперь лучше меня знают, что у меня есть, чего нет! Вулфа им подавай!
— А с «не будь дурой» чем закончилось? — спрашивает Даля.
— В квартире моей, в потолке ниша обнаружилась, сделанная еще прежним хозяином, бывшим советским замминистра иностранных дел, а в нише древняя филиппинская жемчужина, подаренная ему Имельдой Маркос. И счет. Банковский. Как-нибудь расскажу [10].
«Как-нибудь расскажу». Внутри теплеет. Значит, Женя не собирается выгонять ее из своей жизни…
— Может, и в этой галерее старые тайны во время ремонта всплыли? — предполагает Женя. — Хотя какие могут быть тайны! Здесь полвека магазин «Мясо-Птица» был. Разве что одна из курочек снесла яичко не простое, а…
— … Золётое! Дед бил-бил, не лазбил! — хором подхватывают Маня и Аня. — Бабка била-била…
Но закончить не успевают, Аня опять пальцем показывает на витрину и заходится криком:
— Стлашный дядя!
Не ей одной кажется, что Черный человек заглядывает сквозь белый свет витрин? Он и в правду стоит на улице и ждет, когда она выйдет? А теперь пытается высмотреть ее сквозь тонированное стекло?
Женя всматривается в витрину, на которую тычет пальчиком Аня, попутно поясняя дочке, что показывать пальцем неприлично.
— Стоит какой-то тип. Пренеприятный.
И делает вывод.
— Здесь есть черный ход. Когда магазин был, через двор продукты подвозили. Ирочка, где у нас ключ от черного хода? — спрашивает у сотрудницы Женя и обращается к Дале: — Вам с девочками лучше вернуться домой.
Вернуться они не успевают. Отвлекая Ирочку от поиска ключей, возникает тот самый посетитель, который утром требовал работы Вулфа. Женя с Ирой пытаются втолковать ему, что работ Вулфа в экспозиции нет и что выставка еще не открыта, приходите через два дня, Даля тем временем успокаивает и отвлекает девочек, предлагает поиграть в горку — то одна, то другая теперь забираются на нее как на горку и по ее ноге съезжают вниз. То Аня, то Маня, то снова Аня…
Пока девочки так катаются, Даля спиной чувствует на себе чей-то взгляд. Оборачивается и от испуга едва не роняет Аню.
Черный человек.
Стоит. Уже в галерее. Смотрит.
Черный человек со страшными глазами. Не на нее смотрит, а делает вид, что интересуется живописью.
— Простите! — обращается к нему Ирочка. — Мы еще не открылись. Приходите послезавтра или в любой день до конца лета.
Черный угрюмо кивает и, еще раз обернувшись на Далю, крайне неспешно двигается по направлению к выходу.
— Жалко, — говорит Аня.
Чего «жалко», не понимает Даля.
— Не жалко, а жалко, — доходчиво объясняет Маня. — Осень-осень жалко…
Какая осень, чего жалко?
— Жарко, — оторвавшись от посетителя с Вулфом, переводит с детского на человеческий Женька. — Очень жарко. Кондиционер еще не подключили. Солнце вышло, витрины огромные. Напекло.
Ах, жарко. Очень жарко…
— Пить! — требуют девочки.
Это и без перевода понятно. Даля берет со стола Ирочки бутылку воды, наливает в стакан для Мани, в стакан для Ани. Больше стаканов нет. Придется самой пить из бутылки.
