– Ах, Марион, ты еще не одевалась к обеду? А ведь осталось всего пять минут!
Это восклицание принадлежало маленькой Лоре Лавлейс, которая только что, переодевшись к обеду, смеясь и сияя, вбежала в ее комнату.
На сердце у нее не было никакой тяжести, и ничто не омрачало ее хорошенького личика. Она провела с Уолтером все утро, и это, по-видимому, было отнюдь не огорчительно.
– Я не собираюсь переодеваться, – возразила Марион. – Я пойду обедать в том, в чем я сейчас.
– Как, Марион! А эти чужие офицеры, которые будут обедать с нами?
– Какое мне дело до чужих! Вот именно поэтому я и не хочу одеваться. И если бы отец не настаивал, я просто не вышла бы к обеду. Сказать по правде, Лора, меня даже удивляет, что ты так стараешься понравиться людям, которых нам навязали силком. Которому же из двух ты расставляешь сети, милочка? Тщеславному командиру или его дураку-помощнику?
– О! – воскликнула Лора, укоризненно надув губки. – Ты обижаешь меня, Марион. Я одевалась вовсе не для них. Ведь не одни же они будут за столом! Кроме них, будут и другие.
– А кто же? – спросила Марион.
– Ну, как... кто... – запинаясь, ответила Лора и вспыхнула. – Ну, разумеется, дядя, сэр Мармадьюк...
– И все?
– А еще... кузен Уолтер...
– Ха-ха-ха, Лора! Вот удивительно, что тебе пришло в голову так нарядиться для отца и Уолтера! Но, кажется, уже пора идти. Да я, собственно, уже готова, вот только придется пойти на уступки моде и заколоть косы. Ну, и еще вымыть руки.
– О, Марион!
– Нет-нет, никаких лент, только несколько шпилек, чтобы закрепить эту гриву! Я бы с удовольствием остригла волосы. Ой, я, кажется, готова выдрать их с досады!
– С досады? Отчего?
– Как – отчего? Да оттого, что мне противно сидеть с этими хвастунами, в особенности когда хочется быть одной!
– Но, кузина, ведь эти офицеры не виноваты, что им приходится быть здесь. Они должны подчиняться приказу короля. Они ведут себя очень вежливо. Так мне сказал Уолтер. А кроме того, дядя велел нам обращаться с ними любезно.
– Ну нет, от меня они не дождутся любезности! Я буду на все отвечать только «да» и «нет», да и то не слишком любезно, если они не заслужат этого.
– А если заслужат?
– Если заслужат...
– Уолтер говорит, что они очень извинялись и выражали сожаление...
– Сожаление? По поводу чего?
– По поводу того, что необходимость заставляет их жить у дяди в качестве непрошеных гостей.
– Не верю, не верю ничему! Вспомни, как они отвратительно вели себя вначале! Как он осмелился на глазах у всех поцеловать эту девушку – Бет Дэнси! Он получил поделом за свою наглость, этот капитан Скэрти! А теперь, видите ли, «он сожалеет»! Не верю я этому, Лора! Это лицемерный, лживый человек. Ложь и тщеславие написаны на его лице. А что касается корнета, так на его лице можно прочесть только одно – глупость!
Пока они вели разговор, Марион успела закончить свой туалет. Ей не было необходимости прихорашиваться перед зеркалом – она была одинаково прекрасна в любом платье. Природа создала ее, как некий совершенный образец, и все ухищрения искусства были бессильны изменить что-либо в этом чудесном замысле.
Приготовления Марион к обеду состояли в том, что она заменила свой утренний корсаж другим, с короткими рукавами, обнажавшими почти до плеча ее белоснежные руки. Затем она ловко скрутила в тяжелый узел свои пышные золотые волосы и заколола их на затылке двумя большими шпильками. После этого она вымыла руки в тазу, поспешно вытерла свои розовые пальчики и, бросив полотенце на стул, крикнула Лоре: «Идем!»
Они вместе сошли в столовую, где оба офицера с нетерпением дожидались их.
Принимая во внимание обстоятельства, которые заставили сэра Мармадьюка пригласить к своему столу этих посторонних людей, неудивительно, что обед протекал в натянутой обстановке.
Подчеркнутая учтивость, с которой хозяин обращался к своим незваным гостям, не помогла рассеять чувство некоторого замешательства, проявлявшегося в разных мелочах.
Капитан кирасиров прилагал все усилия разбить лед. Он неоднократно выражал свои сожаления по поводу того, что ему приходится пользоваться этим вынужденным гостеприимством; он даже осмелился выразить свое неодобрение королю за то, что он поставил его в такое неудобное положение.
Можно было бы подумать, что сэр Мармадьюк смягчается, слушая эти любезные речи своего коварного гостя, если бы время от времени из-под косматых бровей старого рыцаря не сверкал недоверчивый взгляд; но это мог заметить лишь очень внимательный наблюдатель.
Марион, верная своему обещанию, на все отвечала односложно, хотя ее прекрасное лицо не выражало ни недоверия, ни отвращения. Дочь сэра Мармадьюка Уэда была слишком горда, чтобы позволить себе обнаружить что-либо, кроме равнодушия. Если она чувствовала презрение, этого нельзя было заметить ни по ее глазам, ни по ее невозмутимо-холодной улыбке.
Тщетно старался капитан Скэрти вызвать ее восхищение. Все его любезности принимались с ледяным равнодушием, а на его остроты и шутки отвечали легкой усмешкой, как того требовала вежливость.
Если Марион иногда и обнаруживала некоторые признаки волнения, то это было лишь тогда, когда взгляд ее устремлялся к окну; казалось, ей хотелось что-то увидеть там, за окном. Грудь ее бурно поднималась, как если бы она сдерживала вздох, как если бы мысли ее были с кем-то, кого здесь не было.
Как ни трудно было заметить эти признаки волнения у Марион, они не остались незамеченными для такого опытного человека, как Скэрти. Он увидел их и наполовину угадал их значение; лицо его омрачилось, когда он представил себе, как горько обманулся в своих надеждах.
Хотя Скэрти сидел спиной к окну, он несколько раз оборачивался посмотреть, не видно ли там кого-нибудь.
После нескольких бокалов вина он сделался менее осторожным, его восхищенные взгляды стали смелее, его разговор – не столь осмотрителен и сдержан.
Корнет говорил мало. Время от времени он подтверждал чувства своего командира кратким односложным восклицанием. Но хотя Стаббс сидел молча, он был далеко не удовлетворен тем, что наблюдал за столом; взгляды, которыми обменивались Уолтер и Лора, сидевшие рядом, отнюдь не доставляли ему удовольствия. Он очень скоро обнаружил, что кузен и кузина питают друг к другу нежные чувства, и тут же сделал вывод, что сын сэра Мармадьюка стоит ему поперек дороги.
Скоро на его тупом, ничего не выражавшем лице появилось что-то похожее на ревность, глаза вспыхнули такой же злобой, какой сверкал орлиный взгляд капитана кирасиров.
Обед прошел без всяких неприятных осложнений, и через некоторое время все разошлись: сэр Мармадьюк извинился, что его призывают дела, а дамы, простившись с гостями, отправились к себе.
Уолтер, из любезности, задержался на несколько минут дольше в обществе офицеров, но, так как все чувствовали себя натянуто, он с удовольствием присоединился к их тосту «За короля!» – после чего сразу откланялся, так как этот тост и поныне принято считать заключительным.
Уолтер пошел разыскивать сестру и кузину – а может быть, только кузину! офицеры же, пока еще не получившие доступа в святая святых семейного круга, удалились к себе, чтобы поделиться впечатлениями от обеда и выработать какой-нибудь план, который помог бы им добиться ответа на их пламенные чувства.
ПОД ДЕРЕВЬЯМИ
Марион Уэд снова стояла у окна между раздвинутыми занавесями, и глаза ее снова были устремлены на железные ворота и заросшие плющом каменные столбы.
Все было, как прежде: пестрое стадо лениво бродило по склону, лань щипала траву на лугу, весело щебетали птицы, перелетая с дерева на дерево.
Только солнце спустилось ниже к горизонту и медленно, величаво опускалось все ниже и ниже за гряду багряных облаков. Гребни Чилтернских холмов окрасились в розовый цвет, а вершина Бикон-Хилла пылала красным огнем, словно маяк ночью, который зажигают, дабы предупредить о приближении вражеского флота по каналам Сиверна.
Но как ни живописен был закат, Марион Уэд его не видела: ворота из ржавого железа и серые столбы, виднеющиеся из-за деревьев, сильнее притягивали ее, чем пылающие краски заката.
– Уолтер сказал, – шептала она, – что он приедет не раньше вечера. И он приедет к папе, только к нему! Какое у него дело? Может быть, это что-нибудь связанное с бедствием, которое на нас свалилось? Говорят, он против короля, на стороне народа. Поэтому Дороти Дэйрелл и говорила о нем так презрительно. Разве я могла бы презирать его за это? Нет, никогда! Она говорила еще, что он низкого происхождения. Это ложь и клевета! Он дворянин, или я никогда не видала дворянина! А как я должна относиться к тому, что произошло вчера? Эта девушка с букетом цветов... Как я хотела бы, чтобы этого праздника не было! Никогда больше не пойду на праздник!.. Я так обрадовалась, когда увидела свою перчатку у него на шляпе! А если теперь вместо нее красуются эти цветы, я не хочу больше жить! Ни одного дня, ни одного часа!
