«Новая жизнь»:
В пользу семейств рабочих, пострадавших от забастовки, в зале Тенишевского училища состоится литературно-музыкальный вечер. Участвуют …гг. М. Арцыбашев, Скиталец, Г. Чулков… хор студентов…
В Саратове умер от огнестрельных ран, полученных во время хулиганского погрома, член РСДРП Александр Яковлевич Ветров.
В Лиговском народном доме состоится лекция о профессиональных союзах.
Петербургское отделение союза инженеров и техников объявляет начальнику Адмиралтейских Императорских заводов в Колпине генерал-майору Гроссу бойкот за увольнение 16 инженеров, примкнувших к всеобщей политической забастовке.
«Московские ведомости»:
От московского градоначальника. Призываю жителей Москвы прекратить всякие шествия по улицам с флагами, так как подобные действия вызывают недоразумения и очень печальные столкновения между разными группами населения и тем самым нарушают мирное течение жизни.
Собирайтесь, русские люди, под знамя Священного Союза народной самоохраны за Веру Христову, за Царя, за Отечество… собирайтесь в столицах, в городах, по деревням, по селам, по станицам, аулам и обширным степям во имя любви против крови.
Замыслили недруги порядка, враги хитрые и коварные, погубить Святую Русь… водрузить знамя красное на Святой Руси, кровью Царя-Освободителя обагренное.
…Помоги же ты, св. Георгий-Победоносец! На русском щите образ Твой: змея лютого поражаешь Ты!
«Новая жизнь»:
…Павел Августович Грожан погиб в возрасте 26 лет… Толпа патриотов-черносотенцев несла портрет своего царя. «Шапки долой!» – дерзко гремели они, уверенные в своей силе… П. А. приподнял шапку, как и другие, и, пропустив передние ряды с портретом, снова надел ее. Но тут, видно, сыщик выдал его толпе, на него набросились, он стал отстреливаться, а когда вышли патроны, отбивался финским ножом, долго и стойко защищаясь. Но он был один, и разъяренная толпа забила его насмерть… Похоронили его на Ваганьковском кладбище рядом с товарищами, погибшими в октябрьские дни…
«Московские ведомости»:
…Все события последнего времени, с тех пор как кресло министра внутреннего безделия занял либеральствующий манекен, спутавший весь ход государственной машины, все события доказывают, что правительство наше тает в кипятке никому не нужных реформ перед лицом подтачивающей государственный организм крамолы…
До чего дожила Москва: псаломщики собрались на митинг в количестве 300 человек. Псаломщики пропели «вечную память» умершим «борцам за свободу» и решили объединиться в «союз»…
По Москве ходила группа моложавых лиц, пятеро в новенькой форме городовых и двое в статском. Они предлагали городовым подписаться под листком о присоединении к забастовке.
Городовой III разряда Шловенц, заподозрив неладное, под предлогом достать перо и чернил отправился во двор соседнего дома, дабы вызвать дворников. Вернувшись, никого на улице не застал.
За такую сметливость городовой Шловенц переведен из III разряда во II и получил награду 10 рублей из остаточных сумм полиции.
«Новая жизнь»:
В зале Тенишевского училища состоится концерт, устраиваемый Н. А. Римским-Корсаковым при участии известных артистов.
Сбор в пользу пострадавших от стачки рабочих.
Граждане, требуйте освобождения председателя Совета рабочих депутатов товарища Хрусталева [11]!
Глава VIII
Все вокруг горит
Гигантская нескончаемая толпа, колышущаяся черная масса с яркими пятнами знамен и полотнищ текла по Неглинному проезду к Театральной площади. Движение было неравномерное: толпу вдруг словно пронизывал какой-то ток, и она устремлялась вперед, как горная река, то вдруг вовсе прекращала движение, как бы раскачиваясь. Повсюду большие и малые группы людей пели «Русскую Марсельезу», «Дубинушку», «Варшавянку», выкрикивали и хором скандировали лозунги:
– Долой садиста царя!
– Да здравствует республика Россия!
– Ура Учредительному собранию!
– Да здравствует социализм!
– Дубасова – долой!
В мощном этом штормовом гуле немо кричали отдаленные ораторы с фонарей, с крылец, с крыш неподвижных трамваев, немо кричали из открытых окон, размахивая красными флагами и просто красной материей, немо трубил оркестр ресторана «Европа».
Ощущение единства и головокружительной высоты было настолько острым, что у многих в толпе на глаза наворачивались слезы.
В числе тысяч своих капель толпа влекла и трех раскрасневшихся девушек – Лизу и Таню Берг и Симу, бывшую их горничную, ныне боевую подругу. Девушки уж и плакали, и пели, и кричали, а сейчас просто шли, смеясь, крепко взявшись под руки, чтобы не потеряться.
Из-за плеча Лизы просунулась на длинной шее вертляво-озабоченная башка в студенческом блине с выпуклыми и прозрачными, как сосульки, глазами.
– Товарищи, вы с Высших женских?
– Да, – кивнула Лиза. Не скажешь ведь, что еще гимназистки!
– Машу Спирину знаете? Она у себя? Никак не могу пробраться к вам в Мерзляковский. На Тверском бульваре казаков – пруд пруди.
– А вам зачем в Мерзляковский? – спросила Таня.
– Да за бомбами. Бомбы надо у Маши взять. У нее есть десять штук, – ответил студент.
– А вы бы на Лубянку шли да там извозчика взяли и в объезд по набережной… – бойко посоветовала Сима.
– Эврика! Спасибо, товарищ! – заорал студент и ринулся к проходному двору.
Щелкая семечки и выплевывая шелуху со скоростью пулеметов, впереди двигались три солдата-«артурца» в огромных лохматых маньчжурских папахах. Один из них все поворачивал к девицам зеленый глаз и длинный ус – интересовался. Наконец он протянул Лизе пригоршню семечек.
– Угощайтесь, барышни!
– Из плена, чай, кавалеры? – игриво спросила Сима.
– Из японского плена, господа московские барышни, – значительно ответил «артурец», явно хмельной.
– А чего же вы там ели, в Японии? – рассыпая веером шелуху, спросила Сима.
– Ели мясо кита, – со спокойной печалью ответил «артурец».
– Ой, страсти господни! – вскричала потрясенная Сима.
На Театральной площади бушевали извозчики.
– Бей гада бельгийского!
– По миру пустил!
– Третьего дня жду возля Оперы, а публика уся нос воротит и к нему…
– Кузя, Кузя, по фонарям ему шибани! – Около полусотни толстозадых московских ванек разгонялись и атаковывали, словно кентавры, заклятого своего конкурента – электрический трамвай бельгийского общества.
Несколько городовых из-за кустов театрального сквера робко свистели и стреляли в воздух.
Голова демонстрации достигла Театральной. Дружинники выскочили вперед, разогнали извозчиков и защитили вопящий от боли трамвай.
Перед крыльцом городской Думы шел многочасовой непрерывный митинг. Члены стачечного комитета, Совета рабочих депутатов, представители союзов плотной толпой ряд над рядом стояли на крыльце, словно собравшись для фотоснимка. Ораторствовал пожилой человек в распахнутой генеральской шинели.
– …Мы должны заявить правительству наши решительные требования о созыве Учредительного собрания!
– Кто такой? Что за енарал? Откуда взялся? – интересовались в толпе.
– Это наш революционный генерал Аверьянов, председатель союза служащих, – объясняли знающие люди.
Оратор сменял оратора.
– Товарищи, в Европе одна лишь Россия да еще Турция влачат путы самодержавия… Долой рабство! Пролетариат всех стран борется с капиталом… Только демократическая республика может дать права рабочему народу!
Разговоры в толпе:
– Позвольте, господа, где мы находимся? Ругают царя, церковь, и все это безнаказанно?
– Да вы с луны, что ли, свалились?
– Товарищи, читали, что заявил этот дубина Дубасов? Полюбуйтесь… «Я принимаю свое назначение на пост московского генерал-губернатора как назначение на боевой пост»…
Дальше еще похлеще! «За повреждение телефонных и телеграфных столбов… в некоторых случаях караются смертной казнью…» Каково? За столб – человека! Вот вам и неприкосновенность личности!
– Слышали, Ростовский полк взбунтовался!
– Две трети войск отказываются стрелять!
– Господа, победа будет за нами!
– Тише! Тише! Это большевик Литвин-Седой! Чрезвычайное сообщение!
С крыльца молодой еще человек с белыми волосами кричал надорванным голосом:
– По поручению Московского комитета эсдеков сообщаю! Московский Совет рабочих депутатов принял решение о вооруженном восстании!
Толпа пронесла девушек через Театральную, по Манежной, по Тверской… Здесь им удалось выскочить в Камергерский переулок, который тоже был полон народу, но там можно было двигаться и по своей воле. При свете рано загоревшихся фонарей у подъезда Художественного театра под редкими крупными снежинками, с белыми бордюрами на карнизах Камергерский напоминал какой-то странный, как из сна, по-новогоднему, по-рождественски торжественный зал.
