“Предатель!”
Но наверно этот предатель не одинок! Где еще притаились его сообщники? Где укрывается пятая колонна?
В стране нарастало смятение, быстро переходившее в общую деморализацию. Небо оставалось безоблачно чистым, восхитительно голубым, по как бы наперекор его безмятежному сиянию все более ощущалась надвигающаяся неминуемая катастрофа. Никто не слушал больше музыку по радио. Люди ходили печальные, думали только об одном. Размер газет сократили сначала до четырех, а потом до двух страниц. Соответственно уменьшилось и количество официальных сообщений, население все более оказывалось во власти слухов.
С северо-востока страны двигались, словно нарастающие волны, все новые и новые толпы беженцев. В первые дни эвакуация проходила в организованном порядке. После 13 мая она приняла формы “sauve qui peut”{159}. В ряде случаев префекты бросали на произвол судьбы вверенные им департаменты, а мэры - свои муниципалитеты. Железнодорожные поезда, переполненные эвакуируемыми, тащились запад, сотни тысяч человек двигались на парижских автобусах.
Сколько именно беженцев заполняло дороги, остается невыясненным, во всяком случае, их было около 6 - 7 млн. человек. В середине мая все города и селения, расположенные между Парижем и северными границами Франции, совершенно (или почти) обезлюдели. Нормандия, Бретань и южные районы Франции оказались заполненными беженцами до отказа. Все эти сорванные со своих мест, доведенные до отчаяния человеческие существа заражали друг друга страхами. Сообщения о деятельности пятой колонны, передававшиеся по радио и печатавшиеся в газетах, пугали людей.
Корпус гражданской обороны, сформированный 17 мая, начал возводить на дорогах баррикады. Здесь у беженцев спрашивали документы, подозрительно их осматривали и проверяли. “Может быть, это - враги?” Никто не мог ни за что поручиться. [164]
Страх перед пятой колонной вскоре начал распространяться и среди солдат. Любое замеченное ими странное явление стало приписываться таинственной деятельности вражеских агентов. “Пятая колонна и в самом деле существует, - писал один офицер. - Каждую ночь повсюду видны огоньки синего, зеленого и красного цвета”{160}. Личный состав войск относился ко всему окружающему с величайшим подозрением. Если солдаты замечали каких-либо пришельцев, которые не могли объяснить причины своего пребывания в данной местности, они немедленно их арестовывали как шпионов. А шпионов было приказано расстреливать на месте. “Проблему вылавливания шпионов мы уже разрешили, - заявил один французский военнослужащий корреспонденту газеты “Нью-Йоркер” А. И. Либлингу. - Мы просто стреляем по всем незнакомым нам офицерам”{161}.
Многим иностранцам, заподозренным в принадлежности к пятой колонне, пришлись пережить весьма неприятные минуты. Вскоре после прорыва фронта на реке Маас корреспондента газеты “Нью-Йорк Таймс” Перси Филипа вытащили из поезда. Форма военного корреспондента, голубые глаза и белокурые волосы - все это возбудило подозрения у солдат. Кто-то крикнул: “Ты поганый немецкий парашютист!” Вокруг сразу же собралась возбужденная толпа.
“Корреспондент пытался сказать, что он награжден орденом Почетного легиона и указывал на красную орденскую ленточку. Это вызвало возмущение. Такой исключительной наглости не ожидали даже от немца. Когда же он стал показывать документы со множеством официальных печатей, поставленных в штабе генерала Гамелена, окружающие сказали, что это явно подозрительный тип, поскольку у него слишком уж много всевозможных удостоверений”{162}.
Филипа чуть не расстреляли тут же, у железнодорожного полотна. В конце концов сопровождаемый толпой крестьян, выкрикивавших [165] “Бош! Убийца!”, корреспондент был доставлен в полицейский участок; здесь установили, что его документы в полном порядке и отпустили.
Миллионы граждан жили в подобной атмосфере ужаса и неуверенности, жертвой которой едва не оказался Филип.
У населения крупных городов Франции и особенно у парижан нервы оказались в взвинченными с самого начала тревожных событий. Уже 13 мая волнение охватило тысячи людей, когда кто-то крикнул, что спускается немецкий парашютист. Вскоре вуыяснилось, что это был аэростат заграждения. Через неделю случилось то же самое; в результате на Альминской площади застопорилось движение транспорта. “Многие решили, что это дело рук немецких парашютистов”{163}. Вновь и вновь возникали слухи, что парашютисты приземлились в парижских парках. “Трое детей умерли, съев отравленный шоколад”; “Гамелен застрелился”; “Аррас захватили парашютисты, спустившиеся ночью с зажженными факелами в руках” - такие заявления приходилось слышать Артуру Кестлеру{164}. Петер де Польней, который в эти ночи смотрел на французскую столицу из своего дома, расположенного на Монмартре, рассказывал: “По всему Парижу были заметны сигналы, передававшиеся по азбуке Морзе. Пятая колонна развертывала свою деятельность”{165}.
“Мерзавцы!”
Зачастую гражданское население срывало свою ярость на случайных людях, заподозренных в пособничестве врагу. В ряде случаев преследованиям подвергались священники и монахини. Англичанка Сесилия Мекворт чуть было не подверглась линчеванию в Бретани, куда она прибыла, убегая от немцев. В селении Сен-Николя ей рассказали, что настоятельницу тамошнего монастыря местные жители уже дважды арестовывали, принимая за переодетого парашютиста{166}. Французский офицер Барлон отмечал в своей книге, что в районе Руана сотни священников [166] и монахинь были арестованы, “а может быть, и расстреляны”{167}; их принимали за переодетых парашютистов. Случалось даже, что выбросившихся с парашютами со сбитых самолетов французских и английских пилотов избивали до полусмерти сбежавшиеся к месту приземления крестьяне.
“Троянский конь, - сказал кто-то, - теперь имеет крылья”{168}.
Вот по такой Франции, население которой дрожало от страха и негодования, катились все дальше на юг вагоны для перевозки скота, переполненные людьми, арестованными в Бельгии. Крупный железнодорожный эшелон, следовавший из Брюсселя, прибыл в Орлеан через 6 суток. Запертые в вагонах с надписями “члены пятой колонны” и “шпионы” люди лишь время от времени получали немного воды; раз в сутки им выдавали по куску хлеба. Стояла невыносимо жаркая погода. Все заключенные сидели в вагонах вперемежку. Тут были немецкие подданные, фламандские нацисты, евреи, коммунисты. В пути несколько человек умерло, одна женщина родила. На станции Тур перед эшелоном с арестованными, который остановился напротив здания вокзала, собралась возбужденная толпа. “Нефти, - кричали из толпы, - дайте нам нефти, чтобы облить ею и сжечь подлецов; надо уничтожить эту нечисть!”{169} Наконец после долгих мытарств заключенные прибыли в район концентрационных лагерей, у предгорьев Пиренеев.
Лагери и без того уже были заполнены до отказа, так как во Франции десятки тысяч людей арестовывались по подозрению в принадлежности к пятой колонне.
В начальный период войны все немецкие подданные, проживавшие во Франции, были интернированы. Сначала это касалось только мужчин, а затем - женщин и детей; в общей сложности интернированных набралось около пяти тысяч человек. Более сложную проблему представляли собой те тридцать тысяч политических эмигрантов [167] из Германии и Австрии, которые поселились во Франции. В своем большинстве эти люди желали принять посильное участие в борьбе против национал-социализма. Такой возможности им не предоставили. На всякий случай их решили интернировать. В сентябре 1939 года мужчин разместили в импровизированных лагерях, где они изнывали от безделья. На них оказывалось усиленное давление с целью завербовать в состав французского иностранного легиона или военно-трудовых батальонов. Время от времени небольшие группы интернированных выпускали на свободу, так как против них не находили никаких улик.
Вместе с эмигрантами из Германии, большей частью евреями, лишили свободы значительное количество социалистов и коммунистов, никогда не бывших немецкими подданными; их отправили в лагерь Ле Верне; именно там Артур Кестлер (находившийся в заключении примерно до половины января 1940 года) с досадой и болью увидел остатки Интернациональной бригады, сражавшейся в свое время в Испании. Кестлера интернировали вместе с антифашистами многих европейских стран. “Здесь были сторонники хорватской крестьянской партии, испанские синдикалисты, чешские либералы, итальянские социалисты, венгерские и польские коммунисты, немецкие независимые социалисты и один троцкист”{170}. Многим из этих людей пришлось пережить немало опасностей, прежде чем они добрались до Франции; они стремились сюда сами, рассчитывая принять участие в войне против Гитлера.
