Ознакомительная версия.
— А ты, добрый человек, ведь русский? — спросил он, свалив дрова к стене и не без удовольствия распрямляя затекшую спину.
— Я русский, — Шейн говорил твердо, понимая, что без помощи кого-то из насельников монастыря им не обойтись, и этот человек появился как нельзя кстати. — Полякам я не служу, и люди, что со мною, тоже.
— Вот как! — вырвалось у монаха.
— Можешь мне верить. Сейчас нам обязательно нужно пройти в подвал келейного здания.
— В темницу? — чуть заметно вздрогнув, спросил инок. — Братья, это почти невозможно.
— Ты сказал «почти»? — переспросил Хельмут.
— Сказал. Потому как с Божией помощью возможно все. Если вы задумали дело Божье, то помощь вам будет. Скажи, зачем пришли?
— За Владыкой Гермогеном, — твердо ответил Михаил. — И, думаю, ты об этом уже догадался.
Немолодое, худое лицо монаха напряглось, он явно сдерживал охватившее его смятение, и не потому, что опасался показать его незнакомцам, но лишь по многолетней привычке не выказывать никаких страстей. Однако по тому, как вспыхнули и заблестели его глаза, лазутчики поняли, что он обрадовался признанию воеводы.
— За Владыкой уже приходили люди добрые, — тихо сказал монах. — Не добрались и сюда, где мы с вами ныне стоим. Головы свои сложили, Царство им Небесное! Вы, раз дошли до самой темницы, люди умелые. А уж о такой храбрости я еще слыхом ни слыхивал. Нынче войти будет особенно трудно: с полчаса, как явился в монастырь полковник польский, тот, что гарнизоном ихним командует. И прямо к Владыке в келью и пошел.
— Гонсевский?! — с тревогой воскликнул Михаил. — Для чего его сюда принесло?!
— Сказал бы «Бог ведает», — вздохнул инок, — да боюсь, этим паном давно уже ведает не Господь — не Ему он служит. До сих пор сюда только бояре ходили, что из совета, что, бывало, думные. Все улещивали, да уговаривали, да стращали Владыку, чтоб он перестал грамоты писать, чтоб перед народом выступил и призвал не противиться польской воле… Куда там! А тут вот сам полковник пожаловал. И, мыслю я, это не к добру. Вы хоть слыхивали, братья, что Владыку уж месяц, а то и дольше голодом морят?
— Говорили мне об этом, — произнес Шейн, кусая губы, чтобы сдержать гнев.
— Овес снопами дают, да только в тех снопах уж и зерен почти нету! — выдохнул инок. — Как на духу говорю, потому, как сам видел… Но этим его, страдальца за Веру нашу Православную, не покорить. Не сломится он. И вот ныне, как я полагаю, пан этот, полковник пришел, чтоб его убить!
— Что ты говоришь?! — хором ахнули Михаил и Хельмут, в то время, как Якоб, почти не понимавший по-русски, только прислушивался к разговору, стараясь уловить его смысл.
— Говорю, что чувствую, братья. Ляхам страшно делается — в Нижнем Новгороде ополчение растет, здесь в Москве им уже еды не хватает. Посад спалили, да он опять отстраивается, и люди не уходят — ждут, чтоб снова голову поднять да против супостатов выступить. Боятся они. И больше всех — нашего Владыку, потому как его великим духом и святым словом русские люди объединяются. Вот они его уморить и пытаются, да стража польская шепчется, что он все еще крепок — каждый день часами у образа Спасителя на коленях стоит, молится. Значит, одно им остается — убить его.
Михаил взглянул в лицо Хельмуту и увидел молчаливое согласие со своим решением. Немец удивительно умел читать его мысли — до сил пор такое удавалось только Алёне Елисеевне.
— Как тебя зовут, отче? — спросил Шейн монаха.
— В иночестве имя мое Захарий.
— Ну вот что я тебе скажу, отец Захарий. Или мы тоже погибнем, как те люди, что уже пытались вызволить нашего Патриарха, или уйдем отсюда с ним вместе. Значит, нам нужно войти в подземелье, независимо от того, есть там этот их полковник или нет. Если невозможно пройти незаметно, то придется перебить всю стражу у входа. Этого не сделать бесшумно, а на шум сбегутся другие ляхи — их тут, как лягушек в болоте! Помоги нам. Войти, не учиняя битвы, можно лишь с каким-либо важным поручением. Скажи, если, к примеру, приведут человека, который должен срочно сообщить что-либо важное пану полковнику, таких людей ведь впустят туда? Сам полковник уж точно не выйдет к какому-то гонцу…
— Верно, так и будет, — согласился Захария. — Впустят.
— И самое верное, если таким человеком будет русский монах, который, скажем, должен рассказать о некоем видении либо пророчестве, важном для поляков. Не мог бы ты, отче, пойти сейчас с нами и изобразить такого гонца из какого-либо дальнего монастыря?
На лице инока отразилось крайнее смущение. Он помедлил и ответил совсем тихо, низко опустив голову:
— Братья! Но ведь мои обеты запрещают лгать!
— Да кто ж тебя просит?! — решительно вмешался Хельмут. — Лгать будем мы, грешные, а твое дело — твердить, что ты будешь говорить только с паном полковником и все, что нужно, сообщишь ему одному. Можешь сказать, что дело слишком важное. Разве это — ложь?
— Н… нет! — совсем потерявшись, пробормотал Захария.
— Потом, мы ведь не знаем, где келья, в которой содержат Владыку, — продолжал Шейн. — А если скажем, что мы к полковнику, то нам укажут, где он находится. И тут, опять же, нужен очень серьезный повод. Если любой из нас переоденется в монашеское платье, ему не поверят — какие из нас монахи, мы даже без бород! Да и мои спутники не чисто говорят по-русски. Остаешься только ты. Помоги, отче!
Захария широко перекрестился и уже совсем едва слышно прошептал:
— Что же, лучше пускай мне в аду гореть, чем погибнуть нашему Патриарху! Пойду с вами. Только я ведь местный. Вдруг кто случится, в лицо меня видавший.
— Ну так молись, чтоб такой не случился! — воскликнул Шнелль. — Как я заметил, ляхи и вообще-то не очень разглядывают русских, а уж монахи для них и подавно на одно лицо.
Они подошли к дверям, на этот раз постаравшись обратить на себя внимание всех — не только караула, стоявшего возле крыльца, но и тех, кто устроился у костра. Михаил, имевший прекрасный польский выговор, определенно сошел за своего, и его решительное требование отвести приехавшего из далекого монастыря русского монаха к пану полковнику не вызвало возмущения караульных. Однако пропускать внезапно явившихся пришельцев тоже никто не спешил.
— Для чего вам сейчас идти туда? — недоумевал дежуривший у костра и подошедший к приезжим польский ротмистр. — Ну, есть у этого русского важное сообщение. Пускай подождет. Пан полковник скоро выйдет, тогда и выслушает его. А еще лучше — вы приведете русского в дом к пану полковнику.
— Но это — срочное дело! — еще резче заявил Шейн. — И именно сейчас это очень важно. Речь идет о пророчестве одного русского старца, которое многое может изменить и сильно нам поможет.
— Хм! — ротмистр немного удивленно посмотрел на молодого человека. — Говоришь ты как-то странно, будто вырос в глухом захолустье. А по виду — настоящий шляхтич.
— Я и есть шляхтич. А вырос в Литве, в доме отчима. Там действительно захолустное место и говорят совсем не так, как в столице. Да и не во мне сейчас дело, пан ротмистр. Вы же знаете, для чего пан Гонсевский среди ночи пришел в это ужасное место…
Поляк насторожился.
— Знаю. И что?
Шейн доверительно наклонился к его уху и произнес:
— Так вот. Монах привез пророчество старца из Успенского монастыря, что под городом Ярославлем. И он говорит, что если о нем пророчестве узнает старый упрямец Гермоген, то согласится помогать нам.
Ротмистр так и подпрыгнул:
— Этого не может быть!
— Я и сам не верю. Но монах уверяет, что это так, хотя нам ничего и не рассказывает. Он говорит, что старец наказал ему передать пророчество пану который командует польским гарнизоном в Москве, и чтобы это было в присутствии Патриарха Гермогена. А вот теперь подумайте: гонец приходит, мы ведем его к дому пана полковника, а нам там сообщают, что он отправился в монастырь, в темницу к этому самому Патриарху. Не знаю, как вы, а я так явно вижу в этом Божье Соизволение, пан ротмистр!
Михаил пристально посмотрел на польского офицера и понял, что попал в цель. Суеверие и мистицизм, столь свойственные ляхам, заставили ротмистра поверить. Более того, он испугался, что, учинив препятствие к встрече полковника с пришлым иноком, навлечет на себя гнев Гонсевского: ведь если и впрямь монах поможет уломать Гермогена, то ему цены нет!
— Ступайте! — он махнул рукой караульным, приказывая открыть двери. — И пускай кто-нибудь сопроводит их до кельи бунтовщика. Но без позволения пана полковника чтобы не заходили.
— Пресвятая Богородица, слава Тебе! — одними губами прошептал Михаил.
Двое караульных проводили их через длинный и узкий коридор до спуска в подземелье, дальше пошел лишь один пехотинец. Когда же они подошли к низкой темной двери, возле нее стояли, переговариваясь, только двое стражников — ни Гонсевского, ни его охраны не было видно.
Ознакомительная версия.
