- Не жалеешь, что отказался от своей обычной прогулки? - спросил он и улыбнулся.
Жак молчал. Но участие брата, его ласковый голос, и дуновение свободы, пьянившее его все эти часы, и выпитое вино, и этот вечер, такой теплый и грустный... Не в силах совладать с волнением, он разрыдался. Антуан обнял его, поддержал, усадил рядом с собой на откос. Теперь он уж не думал о том, чтобы доискиваться до мрачных тайн в жизни Жака; он испытывал облегчение, видя, как рушится наконец стена безразличия, на которую он наталкивался с самого утра.
Они были одни на пустынном берегу, с глазу на глаз с бегущей водой, одни под мглистым небом, в котором угасал закат; прямо перед ними, раскачивая сухие камыши, болтался на волне привязанный цепью ялик.
Но им предстоял еще немалый путь, не сидеть же здесь вечно.
- О чем ты думаешь? Отчего плачешь? - спросил Антуан, заставляя мальчика поднять голову.
Жак еще крепче прижался к нему.
Антуан силился припомнить, какие именно слова вызвали этот приступ слез.
- Ты потому плачешь, что я напомнил тебе о твоих обычных прогулках?
- Да, - признался малыш, чтобы хоть что-то сказать.
- Но почему? - настаивал Антуан. - Где вы гуляете по воскресеньям?
Никакого ответа.
- Ты не любишь гулять с Артюром?
- Нет.
- Почему ты не скажешь об этом? Если тебе нравился старый дядюшка Леон, нетрудно будет добиться...
- Ах, нет! - прервал его Жак с неожиданной яростью.
Он выпрямился, лицо его выражало такую непримиримую, такую необычайную для него ненависть, что Антуан был потрясен.
Словно не в силах усидеть на месте, Жак вскочил и большими шагами устремился вперед, увлекая за собой брата. Он ничего не говорил, и через несколько минут Антуан, хотя он и боялся снова сказать что-нибудь невпопад, счел за благо решительно вскрыть нарыв и заговорил твердым тоном:
- Значит, ты и с дядюшкой Леоном не любил гулять?
Широко раскрыв глаза, сжав зубы, Жак продолжал идти, не произнося ни слова.
- А посмотреть на него - он так хорошо к тебе относится, этот дядюшка Леон... - рискнул еще раз Антуан.
Никакого ответа. Он испугался, что Жак снова спрячется в свою раковину; попытался было взять мальчика за руку, но тот вырвался и почти побежал. Антуан шагал за ним в полной растерянности, не зная, как вернуть его доверие, но тут Жак вдруг всхлипнул, замедлил шаг и, не оборачиваясь, заплакал.
- Не говори об этом, Антуан, не говори никому... С дядюшкой Леоном я не гулял, почти совсем не гулял...
Он умолк. Антуан открыл было рот, чтобы расспросить его подробнее, но каким-то чутьем понял, что лучше промолчать. В самом деле, Жак продолжал дрожащим хриплым голосом:
- В первые дни, да... На прогулке-то он и начал... рассказывать мне всякие вещи. И книги мне стал давать, - я просто поверить не мог, что такие бывают! А потом предложил отправлять мои письма, если я захочу... тогда-то я и написал Даниэлю. Потому что я тебе соврал: я ему писал... Но у меня не было денег на марки. Тогда... нет, ты не знаешь... Он увидел, что я немного умею рисовать. Догадываешься, в чем дело?.. Он стал говорить, что нужно делать. За это он купил мне марку для письма к Даниэлю. Но вечером он показал мои рисунки надзирателям, и они стали требовать новых рисунков, еще более замысловатых. И дядюшка Леон совсем перестал стесняться и уже больше со мной не гулял. Вместо того чтобы идти в поля, он вел меня задами, мимо колонии, через деревню... За нами увязывались мальчишки... Переулком, с черного хода, мы заходили в харчевню. Он там пил, играл в карты и бог знает чем еще занимался, а меня на все это время прятали... в прачечной... под старое одеяло...
- Как прятали?
- Так... в пустой прачечной... запирали на ключ... на два часа...
- Но зачем?
- Не знаю. Наверно, хозяева боялись. Один раз, когда в прачечной сушилось белье, меня спрятали в коридоре. Трактирщица сказала... сказала... - Он зарыдал.
- Что же она сказала?
- Она сказала: "Никогда не знаешь, что еще выкинет это воровское..."
Он рыдал так сильно, что не мог продолжать.
- Воровское? - повторил Антуан, наклоняясь к нему.
- "...воровское... отродье..." - договорил наконец мальчик и зарыдал еще горше.
Антуан слушал; желание узнать, что произошло дальше, оказалось на минуту сильнее, чем жалость.
- Ну?.. - торопил он. - Говори же!
Жак вдруг застыл на месте и ухватился за руку старшего брата.
- Антуан, Антуан! - крикнул он. - Поклянись мне, что ты ничего не скажешь! Поклянись! Если папа узнает, он... Ведь папа любит меня, это его огорчит. Он не виноват, что мы с ним по-разному смотрим на жизнь... - И вдруг взмолился: - Ах, Антуан, но уж ты... Не покидай, не покидай меня, Антуан!
- Да нет, мой малыш, да нет же, поверь, я ведь с тобой... Я никому ничего не скажу, сделаю все так, как ты захочешь. Но только расскажи мне все до конца.
И, видя, что Жак не решается продолжать, спросил:
- Он тебя бил?
- Кто?
- Дядюшка Леон.
- Да нет!
Жак был так удивлен, что даже улыбнулся сквозь слезы.
- Тебя никто не бьет?
- Нет же.
- Правда? Никогда, никто?
- Никто!
- Ну, рассказывай дальше.
Молчание.
- А новый, Артюр? Он тоже нехорош?
Жак покачал головой.
- В чем же дело? Тоже ходит в кафе?
- Нет.
- Ах, так! Значит, с ним ты гуляешь?
- Да.
- Тогда что же тебе не нравится? Он с тобою груб?
- Нет.
- Так что же? Ты не любишь его?
- Нет.
- Почему?
- Потому.
Антуан не знал, о чем спрашивать дальше.
- Но какого черта ты не пожалуешься? - начал он снова. - Почему не расскажешь обо всем директору?
Дрожа всем телом, Жак прильнул к Антуану.
- Нет, нет... Антуан, ты ведь поклялся, правда? Поклялся, что никому не скажешь, - умолял он. - Ничего, ничего, никому!
- Да, да, я сделаю, как ты просишь. Я хочу только знать: почему ты не пожаловался директору на дядюшку Леона?
Жак, не разжимая зубов, мотал головой.
- Может быть, ты считаешь, что директор сам все знает и смотрит на эти вещи сквозь пальцы? - подсказал Антуан.
- Ах, нет!
- А что ты вообще можешь сказать про директора?
- Ничего.
- Думаешь, что он плохо обращается с другими детьми?
- Нет, с чего ты взял?
- Вид у него любезный, но теперь я не могу ни за что поручиться: дядюшка Леон тоже ведь такой славный на вид! Слышал ли ты про директора что-нибудь худое?
- Нет.
- Может быть, надзиратели боятся? Дядюшка Леон, Артюр - они боятся его?
- Да, боятся немного.
- Почему?
- Не знаю. Наверно, потому, что он директор.
- А ты? Ты ничего не замечал, когда он с тобой разговаривает?
- Что замечал?
- Когда он к тебе заходит, как он держится?
- Не знаю.
- Ты не решаешься поговорить с ним откровенно?
- Нет.
- А если б ты ему сказал, что дядюшка Леон, вместо того чтобы гулять с тобой, сидит в кафе и что тебя запирают в прачечной, - что бы он тогда, по-твоему, сделал?
- Выгнал бы дядюшку Леона! - с ужасом сказал Жак.
- Ну, и что же мешало тебе тогда все ему рассказать?
- То и мешало, Антуан!
Антуан выбивался из сил, пытаясь разобраться в этом клубке непонятных ему отношений, в которых, он чувствовал, запутался его брат.
- И ты не хочешь мне сказать, что же мешает тебе признаться? Или, может быть, ты и сам этого не знаешь?
- Ведь есть... рисунки... под которыми меня заставили подписаться, прошептал Жак, потупясь. Он замялся, помолчал, потом решился: - Но дело не только в этом... Господину Фему ничего нельзя говорить, потому что он директор. Понимаешь?
Голос был усталый, но искренний, Антуан не настаивал; он побаивался себя, зная свою привычку делать слишком поспешные и далеко идущие выводы.
- Но учишься-то ты хорошо? - спросил он.
Показался шлюз, на баржах уже светились окошки. Жак все шагал, уставясь в землю.
Антуан повторил:
- Значит, и с учением у тебя не ладится?
Не поднимая глаз, Жак кивнул головой.
- Почему же директор говорит, что учитель тобой доволен?
- Потому, что так ему говорит учитель.
- А зачем ему это говорить, если оно не так?
Видно было, что Жаку стоит немалых усилий отвечать на все эти вопросы.
- Понимаешь, - сказал он вяло, - учитель человек старый, он даже не требует, чтоб я занимался; ему говорят, чтобы он приходил, он и приходит, вот и все. Знает, что все равно никто с него не спросит. Да и ему лучше тетрадей не надо проверять. Посидит у меня часок, поболтаем немного, он ведь со мной по-товарищески, - расскажет про Компьень, про учеников своих, и дело с концом... Ему тоже не сладко живется... Рассказывает мне про свою дочь, у нее все время боли в животе, и вечно она ссорится с его женой, потому что он второй раз женат. И про сына говорит, он унтер-офицером был, а его разжаловали, потому что он влез в долги из-за какой-то бухгалтерской жены... Мы с ним оба притворяемся, что заняты тетрадями, уроками, но, по правде говоря, ничего с ним не делаем...
