Ознакомительная версия.
— Почему? — спросил грозно Бурунда.
— Эта вода не спадет, ибо наши враги запрудили поток, чтобы утопить в этой долине все монгольское войско.
— Га! — вскричал Бурунда. — И ты, раб поганый, смеешь мне говорить это после того, как сам завел нас в эту ловушку?
— Пойми, великий бегадыр, что я не мог ради измены вести вас сюда, ибо то, что грозит вам, грозит и мне.
— О, я знаю тебя! Ты и этой ночью ходил рядиться с ними, торгуя нашей гибелью.
— Если бы я ходил с этой целью, неужели ты думаешь, бегадыр, что, зная о гибели монголов, я вернулся бы погибать вместе с ними?
— Бурунда несколько успокоился.
— Что же нам делать? — спросил он. — Неужели так-таки и погибать?
— Нет, нам надо защищаться! Еще мгновение, бегадыр, и с гор хлынет настоящий паводок и быстро затопит эту долину. С этим прежде всего нам надо бороться.
— Но как?
— Прикажи своему войску, пока вода прозрачна, поднимать со дна камни и складывать их в кучи, выше уровня воды. Стоя на них, мы заодно сможем защищаться и от более слабого врага, тухольцев.
— Недолго думая, Бурунда отдал своему войску приказ собирать камни и складывать их в кучи, для каждого отряда в отдельности. Этот приказ, не грозивший никакой опасностью, понравился монголам, а надежда стоять на сухом месте, не бродя по колено в воде, придала им бодрости. С радостным криком они рассыпались по долине, собирая камни и снося их в кучи. Тухольцы, стоя на своих стенах, вокруг озера, хохотали, глядя на их работу.
— Сюда, сюда! — кричали они монголам.
— У нас камней хватит, всех вас оделим!
Но если кое-кто из монголов подходил к ним слишком близко, тотчас начинала скрипеть машина и беспорядочным роем летели камни в несчастных, которые, бродя глубоко в воде, старались укрыться, мучились, а бежать не могли. Волей-неволей должны были теперь монголы Держаться на середине долины, подальше от тухольских метательных снарядов. Бурунда чуть не взбесился от сознания своего бессилия, слыша презрительные насмешки тухольцев.
— Нет, так не может продолжаться! — крикнул он. — Гей, ко мне, мои верные туркмены!
Храбрейший отряд монгольского войска собрался вокруг него — воины, подобные дубам или степным тиграм, чьи шкуры напялили они на себя. Бурунда направил этот отряд против одной из тухольских позиций, выдвинутой далеко вперед, одинокой на обрывистом скалистом склоне. Небольшая группа тухольцев стояла там возле новой метательной машины.
— Отравленными стрелами в них! — крикнул Бурунда — и, как шершни, зажужжали в воздухе стрелы. Завопили раненые тухольцы, смешались, а монголы с радостным криком двинулись вперед.
— Не давайте им скапливаться! — кричал Бурунда. — Не давайте им бросать в нас камни! Тут мы можем закрепиться.
И он разделил свой отряд на две части: одна должна была держать под непрерывным обстрелом противника, а другая — нагромождать в кучу камни для защиты от воды. Тугар Волк и Максим, которых Бурунда держал неотлучно при себе, также принимали участие в работе, таскали камни и бросали их в кучу. Однако работа становилась все труднее. Вода доходила уже до пояса. Камней нехватало, а куча все еще не достигала поверхности. Бурунда командовал лучниками. Уже десять тухольцев было ранено; они умирали от страшного змеиного яда, проникшего в их кровь, — против этого яда были бессильны все зелья Захара Беркута.
— Покиньте, дети, это место! — сказал Захар. — Пусть враг стоит здесь перед отвесной стеной! Взобраться туда он не сможет, тем более, когда вода под ногами!
Тухольцы покинули это место. Обрадованные, бродили монголы в воде, продолжая сносить камни в кучу. Но вот камней не стало.
— Будет вам, ребята, таскать камни, — сказал своим воинам Бурунда. — Лучники, становитесь на груду камней и стреляйте в это мужичье! Остальные, за мной! Мы должны взять это место, взобраться наверх по стене, пусть хоть само небо обрушится на нас! Вы, рабы, также за мной! Указывайте дорогу!
— Бегадыр, — сказал ему Максим через Тугара Волка, — туда напрасно лезть, там нет тропы наверх.
— Должна быть! — крикнул Бурунда и бросился в воду, а вслед за ним и его туркмены. Дно в том месте было неровное. Монголы скользили, падали, — вода, волнуемая легким ветром, с силой билась о крутые скалы, затрудняя путь. Хотя до берега было не больше двухсот шагов, почти полчаса потребовалось, чтобы добраться до него. Но под самой скалой было еще глубже — вода доходила почти до подмышек, а тропы наверх не было никакой. Между тем с соседних тухольских позиций летели камни в смельчаков, и хотя большая часть камней безрезультатно ударялась о скалу или падала в воду, все же положение Бурунды в этом месте было и бесполезно и безотрадно.
— Может быть, твои молодцы умеют хорошо лазить? — насмешливо говорил Максим. — По этой стене можно вскарабкаться наверх.
Но никто из туркменов-степняков не умел взбираться на отвесные каменные стены.
— Если так, — сказал Максим, — позволь мне, бегадыр, взлезть первым и показать вам дорогу!
Но Бурунда уже не слушал его, занятый новой мыслью. Он снова разделил свою дружину на две части: одну часть оставил на захваченном участке, под прикрытием выступающего ребра скалы, а сам с другой частью, впереди которой шли Максим и Тугар Волк, двинулся дальше искать более удобного места. Но как только эта кучка, бредя по пояс в воде, показалась из-за прикрывавшего их мыска, сразу же сверху, из тухольских машин, посыпались на них камни. Почти половина отняла полегла, — остальные вынуждены были вернуться.
— Вернемся на старое, безопасное место, бегадыр, — сказал Тугар Волк. — Слышишь, какой шум и крик в долине: должно быть, паводок начался.
Боярин сказал правду. Страшный грохот водопада, от которого земля сотрясалась, возвещал о том, что нахлынуло много воды. Вал за валом катились от водопада огромные мутные волны; вся поверхность широкого озера взбурлила, покрылась пеной. На месте чистого, спокойного зеркала бушевали теперь яростные волны, крутились с шипеньем водовороты, колебалось, билось в каменных берегах взбаламученное море. Страшно было глянуть теперь на долину! Тут и там, словно черные острова, виднелись на воде кучки монголов. Не осталось и следа от прежнего воинского порядка. Как мякина, развеянная буйным ветром, — так рассеялась монгольская рать по долине, борясь с волнами, куда-то с трудом передвигаясь с криком и проклятиями. Никто никого не слушал, ни о ком не заботился. Одни стояли на нагроможденных грудах камней, счастливые тем, что хоть на минуту избавились от напора воды. Другие тонули, погружаясь в воду по плечи, по шею, упираясь копьями в дно или взмахивая над водой своими луками. Но большинство побросало луки, которые, как соломинки, вертелись в водоворотах. Некоторые скинули с себя овчины, предоставив им плыть по течению, желая любым способом облегчить себя, хоть сами стучали зубами от холода. Кто был пониже ростом, те цеплялись за высоких, валили их с ног, продолжая барахтаться и бороться с ними в воде. Некоторые пускались вплавь, хотя сами не знали, куда и зачем плыть, так как спасения не было нигде. На грудах камней, нагроможденных посреди водной равнины, могло поместиться лишь небольшое число счастливцев, и те являлись предметом смертельной зависти утопающих, осыпавших их безумными проклятьями. Вокруг каждой груды камней теснились тысячи монголов, обезумевших, орущих, пытающихся также взобраться на безопасное место. Напрасно стоявшие на камнях толковали им, что здесь нельзя поместиться всем, что кому-то придется погибнуть, — никто не хотел погибать, все лезли на камни. Стоявшие на камнях вынуждены были защищаться от этого напора, чтобы не погибнуть самим. Загремели молоты и топоры монгольские по рукам и черепам своих же монголов. Брат забыл брата в эту страшную минуту близкой смерти; товарищ рубил товарища с большей яростью, чем врага. Те из утопающих, кто находился позади, обреченные на близкую, неминуемую смерть в воде, теснились вперед; стоявшие у самых груд под ударами своих товарищей пятились с воплем назад; стоявшие посредине ревели от боли и страха, сжатые со всех сторон, вдавливаемые и задними и передними в воду. Некоторые, уже под водою, судорожно хватались руками за камни и вырывали их из груды. Пять каменных груд развалились, и все, кто стоял на них, попадали в воду, сравнявшись с теми, от кого защищались. А те, обезумев от смертельного страха, каждый раз поднимали радостный рев, когда разваливалась новая груда камней и новые жертвы валились в пасть страшного, безжалостного врага. Иные были одержимы настоящей манией убийства и разрушения. Вот один, гигантского роста, с посиневшим лицом, со стиснутыми зубами и искусанными до крови губами, в слепой ярости колотит своим топором по головам всех, кто только попадается ему под руку, а если никто не попадается, хлещет по окровавленным, клокочущим, вспененным волнам. Другой, с истерическим хохотом, спихивает в воду тех, кому удалось стать на какое-нибудь возвышение — на камень, на труп товарища. Третий ревет, как бык, и сзади бодает в спину утопающих, точно рогами. Иной, заломив руки над головой, рыдает, стонет, пищит, как ребенок. Некоторые, ничего не видя, кроме собственной неминуемой гибели, взбираются на плечи товарищам, хватают за волосы, пригибают книзу и тонут вместе с ними. Как рыбы во время нереста, сдавленные бурным течением, теснятся, плещутся, выставляют головы и опять погружаются в воду, мутят ее и ловят разинутыми ртами воздух, — так и здесь, посреди огромного, мутного, бушующего озера, кишели, выбивались из сил, тонули и снова на миг показывались из воды, взмахивали руками и опять тонули и гибли сотни, тысячи монголов. В немом молчании, недвижимо, как вкопанные, стояли на берегах озера тухольцы; даже самые мужественные из них не могли без дрожи, без стона, без слез глядеть на гибель такого множества людей.
Ознакомительная версия.
