Ознакомительная версия.
Тэмуджин, пораженный, долго молчал, осознавая услышанное.
– Ты очень верное решение принял, когда отказался ехать к дядьям, – говорил Кокэчу, пристально глядя ему в лицо. – Там вас ждала опасность…
Тэмуджин с неприятным удивлением подумал: «И об этом знает, не иначе у нукеров выпытал… ну и лисица…», а сам спросил, переводя разговор на другое:
– А где теперь Бури Бухэ?
– Он с остатками двух улусов прикочевал к Даритаю и после смерти Хутугты они живут вместе.
Помолчали.
На той стороне реки над занесенной сугробом лошадиной падалью кружили две вороны, видно, те самые, что пролетели недавно над ними. Найдя добычу, они громко каркали, дрались из-за места. Одна отгоняла другую, не подпуская, желая самой овладеть всей тушей, та униженно пыталась пристроиться рядом…
– Что же будет с улусами Хутугты и Ехэ Цэрэна? – с равнодушным видом глядя на воронью драку, спросил Тэмуджин.
– От меня свои мысли можешь не скрывать, – сказал Кокэчу. – Спроси лучше прямо: отцовский улус у меня отобрали под предлогом того, что я не достиг взрослого возраста, что же теперь сделают с улусами других нойонов? Так или нет?
– Да, – нахмурившись, признался Тэмуджин. – Так.
– Таргудай уже дважды собирал нойонов племени по этому делу. Решили, что раз у Ехэ Цэрэна нет сыновей, да и табуны его наполовину ворованные, его владение надо разделить между нойонами. Подданных Ехэ Цэрэна, наделив скотом из его же стад, Таргудай забрал к себе.
– А улус Хутугты?
– И улус Хутугты Таргудай взял себе – будто на сохранение. Наследников его Сача Беки и Тайчу, когда они достигнут тринадцати лет, он обещал наделить приличными владениями. Но ясно, что не отдаст и половины. А содержание семьи Хутугты со всеми домашними слугами-рабами возложили на Бури Бухэ.
– Киятам что-то досталось из табунов Ехэ Цэрэна?
– Детям Хутулы кое-что перепало, а Даритая с Бури Бухэ Таргудай держит словно приблудившихся чужаков, в голодном теле. В основном все досталось ближним тайчиутским нойонам, другие получили по нескольку десятков голов, третьи проглотили слюни и промолчали: свое бы не потерять.
– А дядя Даритай чем не понравился Таргудаю?
– А чем он может ему нравиться?
– Ведь он угодлив, послушен; Таргудаю такие должны нравиться…
– Уж слишком просты твои мысли, Тэмуджин-нойон, – недовольно сказал Кокэчу. – Как же ты не понимаешь: Таргудай человек подозрительный, за каждым кустом видит зверя, а потому он думает, что родной брат Есугея-нойона должен таить против него зло и поэтому не приближает его к себе, как детей Хутулы. Да и те не в большой чести у него: кланяются ему, стараются угодить, а тот смотрит на них как на волчат, которые так и норовят убежать в горы.
– Почему?
– Потому что кияты, а они всегда были у него занозой в глазу. А еще потому, что отец их Хутула был ханом, и Таргудаю часто приходилось кланяться ему. Теперь наступила его власть и ему приятно топтать сыновей Хутулы, чтобы люди видели его силу: ханских детей в узде держит… Понял?
– Понял.
– И ты, наконец, возьми себе в ум, что Таргудай никогда не будет по-настоящему хорошо относиться к киятам, вы ему чужие и враги. Потому он будет давить вас до конца. Твои дядья плохо понимают это, но ты должен хорошо это запомнить.
– А с улусом моего отца что стало? – Тэмуджин торопился расспросить Кокэчу обо всем. – В этом курене я почти никого из наших не видел.
– Воины твоего отца не захотели рассеиваться по тайчиутским улусам и попросили Таргудая выделить им отдельные пастбища. Таргудай не решился им отказать и курени их тысяч сейчас стоят на востоке отсюда, по татарской границе. Ну, а те, кто не был в войске, в основном живут при старых табунах и отарах.
– Табуны наши до сих пор не разделили?
– Нет.
– Почему?
– Почему, спрашиваешь?.. – косо посмотрел на него Кокэчу. – Об этом сейчас все гадают. Вот недавно Таргудай без раздумий раздал табуны и подданных Ехэ Цэрэна своим нойонам, а владения твоего отца он до сих пор не решается трогать. Видно, очень он боится духа Есугея-нойона: да и встретиться им на том свете придется. И это меня радует: раз боится трогать улус, он не посмеет тронуть и тебя.
Тэмуджин промолчал.
– Но ты будь осторожен, – строго повторил Кокэчу. – Дух у Таргудая неустойчив и часто двоится: он думает одно, а делает другое, особенно когда пьян.
– Ладно.
Из-за кустов излучины показался всадник – к ним рысил Сулэ.
– Ты часто бываешь здесь? – быстро спросил Тэмуджин.
– Бываю, но больше я к тебе не подойду.
– Приглядывай за моими.
– О своих не тревожься. Теперь там неподалеку мой отец, он будет присматривать за ними.
Сулэ, приблизившись, за десяток шагов слез с коня и с согнутой спиной торопливо подошел к Кокэчу. Низко кланяясь и с робкой улыбкой глядя на него исподлобья, вынул из-за пазухи огниво с кремнем и подал обеими руками.
– А огонь мне кто разожжет? – шутливо развел руками Кокэчу. – Еда моя, так пусть хоть работа будет твоя.
– А-а, сейчас, сейчас, – засуетился Сулэ, но тут же осекся: – Вот только аргал не наш, если дым увидят, то нам достанется…
– Ничего вам не будет, – успокоил его Кокэчу. – Скажите, что я попросил. Ведь не скажет же ваш Таргудай-нойон, что он для шамана помет от своих коров пожалел. Ведь его засмеют на всю ононскую степь и тобши больше не изберут, верно? – он с улыбкой обернулся к Тэмуджину.
– Ну, тогда бояться нечего, – Сулэ еще раз опасливо оглянулся в сторону куреня и, отойдя за кучу, стал очищать место от снега.
Через короткое время они втроем сидели у небольшого костра. Над огнем свисали три оструганных прута с большими кровавыми кусками лошадиной печени. Сулэ жадно пихал в рот едва обожженные, полусырые куски, торопливо жевал. Лицо его было густо измазано в крови и саже. Тэмуджин, борясь с голодом, ждал, высоко над огнем поднимая свой прут с тремя кусками, и взялся за еду только когда перестали стекать с них капли крови.
– Я много есть не буду, – сказал Кокэчу. Он сжал в руке комок снега и положил себе в рот. – Вчера я поел жирного мяса и теперь дня два могу не есть. А с работой вы можете не спешить: еще девять дней весь курень будет спать с утра до вечера. Наедитесь и можете тоже до вечера поспать у огня.
– Я тоже заметил это, – давясь едой, подтвердил Сулэ. – В курене никого не видно, даже собаки не лают.
Перед отъездом Кокэчу вздремнул, сидя у костра – на полуслове оборвав разговор, опустив голову на грудь – малое время, пока Сулэ съедал его долю конской печени.
Уезжая, он еще раз повторил:
– До вечера отдыхайте, не возвращайтесь в курень. Ничего вам за это не будет, там сейчас не до вас.
«Можно подумать, что уговаривает, – усмехнулся про себя Тэмуджин. – Что ему до нашего отдыха, когда сам вольный как птица…»
Проводив его, Тэмуджин сложил под себя куски коровьего аргала, подбросил в костер и лег спиной к огню.
Засыпая, сказал:
– Наполняй свою телегу и смотри за огнем, после меня поспишь ты.
Тот кивнул головой, все так же жадно доедая обугленный кусок на почерневшем от огня пруте.
Тэмуджин не сказал Кокэчу о своем сне, увиденном им в юрте Таргудая. Он знал: чтобы сон сбылся, нельзя рассказывать о нем никому, но в тайне нужно крепко держать его в своей памяти и почаще вспоминать про него.
С другой стороны, Тэмуджин почувствовал в поведении Кокэчу какое-то превосходство над собой, будто тот ведет его на поводке по одному ему известному пути и это его стало настораживать. Хоть и говорил ему Кокэчу, что за ним наблюдают старшие шаманы, что под их надзором идет подготовка его к ханскому трону, Тэмуджин в разговоре с ним почувствовал свою зависимость от него. Ему казалось, что тот понемногу начинает брать над ним власть, и это раздражало его. Внимая внутреннему своему чутью, он для себя решил, что Кокэчу для него не преданный друг, как Джамуха-анда, а лишь спутник в пути, хотя и нужный и могущественный.
Тэмуджин с Сулэ возвратились в курень незадолго до заката. Красноватая мутная пелена облаков скрывала солнце над дальней горой. Между юртами остро пахло дымом, смешанным с запахом вареного мяса, люди вновь готовились к ночному сидению.
Заворачивая в айл Таргудая, Сулэ, ведший свою арбу впереди, краем задней оси задел восточную стену молочной юрты. Тэмуджин шел со своим возом в шагах тридцати и видел, как с глухим хрустом дрогнула стена.
Из двери молочной юрты, пригнувшись, выскочила жена Таргудая в праздничном, крытом синим шелком халате. Поворачивая по сторонам толстой шеей, разъяренным взглядом она нашла Сулэ, затрясшегося от страха, пошла на него раненой медведицей. Хотела, видно, заорать во весь голос: она уже открыла рот и пошире раскрыла глаза, но в последнее мгновение осеклась, опасливо оглянувшись на большую юрту, сжала свои пухлые кулаки и хрипло зашипела:
– Ты что, паршивый козленок, с закрытыми глазами ходишь, что ли? Или мне велеть выколоть тебе один глаз, чтобы другим хорошенько смотрел?.. Где вы так долго пропадали? Скоро гости будут, воды нет, быстро опорожняйте один воз и съездите к проруби!
Ознакомительная версия.
