Ознакомительная версия.
— Но он еще не нашел. Он покамест горюет о том, что потерял.
— Как это мудро!.. Вот опять стучатся в дверь. Посмотри, кто это позволяет себе? Впрочем, ведь каждый имеет право стучаться сюда: на Лохиаде я не император, а частный человек. Ложись, Аргус. Ты, видно, спятил, старина? Собака больше меня заботится о сохранении моего достоинства, и ей игра в архитектора, как видно, не по нутру.
Антиной уже поднял руку, чтобы осадить стучавшего, как дверь тихо приотворилась и раб дворцового смотрителя переступил через порог.
Старый негр имел жалкий вид. Внушительная фигура императора и прекрасная одежда его любимца смутили его, а угрожающее ворчание Аргуса наполнило его душу таким страхом, что он боязливо сжал тощие черные ноги и, насколько возможно, прикрыл их своим истертым плащом.
Адриан с удивлением посмотрел на эту плачевную фигуру и спросил:
— Что тебе нужно, любезный?..
Тогда раб попытался приблизиться на шаг; но, повинуясь энергичному приказу Адриана, остановился и, глядя на свои плоские ноги, почесал седую курчавую голову с небольшими круглыми плешинками.
— Ну?.. — прибавил император далеко не одобрительным тоном и угрожающе ослабил пальцы, державшие за ошейник собаку.
Согнутые колени раба задрожали, и он на страшно исковерканном греческом языке, запинаясь, проговорил усердно вдолбленную ему хозяином рацею, из коей явствовало, что он является к римскому архитектору Клавдию Венатору доложить о приходе своего господина, «члена городского Совета, македонского и римского гражданина Керавна, сына Птолемея, управляющего некогда царским, а ныне императорским дворцом на Лохиаде».
Адриан без всякого сострадания предоставил бедному старику, на лбу которого выступил пот от страха, договорить до конца, причем потирал руки от удовольствия, чтобы продлить приятную забаву. Он не помог ему ни одним словом, когда запинавшийся язык раба натыкался на непреодолимые препятствия.
Когда негр наконец завершил свое высокопарное донесение, Адриан ласково промолвил:
— Скажи своему господину, что он может войти.
Как только раб вышел из комнаты, император сказал Антиною:
— Презабавная штука! Каков должен быть Юпитер, которому предшествует подобный орел!
Керавн не заставил долго ждать себя. Пока он расхаживал взад и вперед по коридору перед императорскими покоями, его раздражение еще усилилось. Ибо то, что архитектор, уже осведомленный рабом о родословной и звании посетителя, заставил его прождать несколько минут (из коих каждая казалась ему в четверть часа), он счел пренебрежением к своей особе. Даже его предположению, что римлянин самолично введет его в комнату, не суждено было оправдаться, ибо ответ раба гласил кратко: «Может войти».
— Он сказал «может», а не «пожалуйста» или «пусть сделает милость»? — переспросил смотритель.
— Он сказал «может», — подтвердил раб.
Керавн испустил краткий возглас: «Вот как!..» — поправил золотой обруч на локонах, откинул голову назад, с глубоким вздохом скрестил руки на широкой груди и приказал негру: «Отвори дверь». Исполненный достоинства, он переступил порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился в пространство и уже хотел начать в резких выражениях свой разговор, но взгляд на императора, блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только со вчерашнего дня, а вероятно, также и далеко не приветливое ворчание собаки заставили его понизить тон.
Его раб вошел за ним и искал безопасного места между дверью и ложем; сам же Керавн, превозмогая свой страх перед Аргусом, прошел далеко в глубину комнаты.
Император поместился у подоконника, слегка опираясь ногою на шею собаки, и смотрел на Керавна как на какую-то замечательную диковинку. Взгляд его встретился с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что он имеет дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость Керавна, так сказать, поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах, какими он первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с напыщенным достоинством он спросил:
— Стою ли я перед новым гостем Лохиады, архитектором Клавдием Венатором из Рима?..
— Да, стоишь, — отвечал император и бросил искоса лукавый взгляд на Антиноя.
— Ты нашел ласковый прием в этом дворце, — продолжал Керавн, — подобно моим отцам, которые управляли им несколько столетий, я тоже умею свято чтить законы гостеприимства.
— Я изумлен древностью твоего рода и преклоняюсь перед твоим благонамеренным образом мыслей, — отвечал в том же тоне Адриан. — Что еще предстоит узнать нам от тебя?
— Я пришел сюда не для того, чтобы рассказывать истории, — отвечал Керавн, в котором поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил насмешливую улыбку на губах архитектора. — Я пришел сюда не затем, чтобы рассказывать истории, а с жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.
— Что это значит? — спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и мигнул Антиною, чтобы тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал особенную антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.
— Эта опасная, скалящая зубы собака принадлежит тебе? — спросил смотритель.
— Да.
— Сегодня утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин, который та несла.
— Я слышал об этом несчастье, — отвечал Адриан, — и много бы дал, чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.
— Прошу тебя, к злу, которое постигло нас по твоей вине, не присоединять еще оскорблений. Отец, дочь которого подверглась нападению и ранена…
— Значит, Аргус все-таки укусил ее? — вскричал Антиной в испуге.
— Нет, — отвечал Керавн, — но ее голова и нога повреждены вследствие ее падения, и она сильно страдает.
— Это прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.
— Я плачу настоящему лекарю, который лечит мое семейство, — отвечал смотритель, отклоняя предложение Адриана, — и пришел сюда просить или, говоря прямо, требовать…
— Чего?
— Во-первых, чтобы передо мной извинились.
— На это архитектор Клавдий Венатор всегда готов, если кто-нибудь потерпел вред от него самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я искренне огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что ее горе — мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..
Черты Керавна прояснились при последних словах, и он отвечал менее раздраженным тоном, чем прежде:
— Я должен просить тебя привязать твою собаку, запереть или другим каким-нибудь способом сделать ее безвредною.
— Это слишком! — вскричал император.
— Это только справедливое требование, — решительно возразил Керавн. — Жизнь моя и моих детей находится в опасности, пока этот дикий зверь свирепствует на свободе.
Адриан ставил монументы своим издохшим собакам и лошадям, а его Аргус был ему не менее дорог, чем иным бездетным людям их четвероногие товарищи; поэтому требование смешного толстяка показалось ему дерзким и чудовищным, и он вскричал с негодованием:
— Вздор!.. За собакою будут присматривать, вот и все!..
— Ты посадишь ее на цепь!.. — потребовал Керавн, вращая зрачками. — Не то найдется кто-нибудь, кто сделает ее безвредною навсегда.
— Подлому убийце придется тогда плохо! — вскричал Адриан. — Что ты думаешь об этом, Аргус?
Собака поднялась при этих словах и схватила бы Керавна за горло, если бы ее господин и Антиной не удержали ее.
Керавн чувствовал, что Аргус угрожает ему, но в эту минуту он был в таком возбуждении, что скорее позволил бы растерзать себя, чем отступил бы. Он находился во власти гнева, возникшего из оскорбленной гордости.
— Значит, и меня в этом доме будут травить собакой?.. — спросил он вызывающим тоном и уперся руками в бока. — Все имеет свои границы, в том числе и мое терпение относительно гостя, который, несмотря на свой зрелый возраст, забывает всякое благоразумие. Я сообщу префекту Титиану, как ты ведешь себя здесь, и как только прибудет сюда император, он узнает!..
— Что?.. — засмеялся Адриан.
— Что ты позволяешь себе относительно меня.
— А до тех пор, — сказал император, — собака останется там, где была, и, конечно, под хорошим присмотром. Но позволь сказать тебе заранее, что Адриан так же любит собак, как и я, а ко мне он расположен еще больше, чем к собакам.
— Мы это увидим, — угрюмо проговорил Керавн. — Я или собака…
— Боюсь, что собаке будет оказано предпочтение.
— И этим поступком Рим совершит новое насилие!.. — вскричал Керавн, и лицо его при этом судорожно перекосилось. — Вы отняли Египет у Птолемеев…
— По уважительным основаниям, — прервал Адриан, — притом ведь это старая история.
Ознакомительная версия.
