Сцена, выбранная для подписания договора с Восточной империей – возле городка Марг, что в провинции Верхняя Мезия, – как нельзя лучше соответствовала величию момента: поросшая травой равнина в окружении гор, облаченных в наряды из дубовых, каштановых и буковых рощ. Аттила и Бледа, окруженные свитой из вооруженных воинов и наиболее уважаемых членов гуннского Совета, стояли напротив прибывшей из Константинополя римской делегации. Последняя, рассчитывая смягчить воинственных гуннов и выторговать более приемлемые условия, проделала весь путь из Марга к месту встречи пешком. В делегацию входили два посла – Плинт, полководец варварского происхождении, дослужившийся, однако, до консульского звания, и quaestor Эпиген, умудренный опытом государственный деятель, – а также несколько писцов и служивых разного звания, с полдесятка юношей из знатных германских семей, бежавших под защиту римлян, когда гунны захватили их земли. Эти держались настороженно и с опаской.
Эпиген, высокий, представительный, в одеждах, соответствующих его званию, заговорил первым.
– Добро пожаловать, ваши величества, – с легкой улыбкой обратился он к Аттиле и Бледе. – Мой господин, Феодосий Второй, Император Восточной Римской империи, Четырнадцатикратный Консул, Каллиграф, приветствует вас и желает доброго здоровья. Он также выражает надежду, что существовавшие прежде хорошие отношения между двумя нашими народами могут быть восстановлены, а недоразумения, возникшие вследствие ваших германских завоеваний, отойдут в прошлое и будут преданы забвению.
Бледа открыл было рот, чтобы ответить, но Аттила остановил его взглядом и взял слово сам:
– Недоразумение, римлянин, дорого обойдется твоему хозяину. А предать его забвению мы сможем только после того, как получим от вашего правительства справедливое возмещение за союз с нашими мятежными германскими подданными и предоставление убежища и защиты тем из них, кто бежал.
– Справедливо, – согласился Эпиген. – Император готов выплатить разумную компенсацию за все причиненные вам неудобства. Мы желали бы узнать ваши условия.
– Первое: мы хотим, чтобы наши люди получили право свободно торговать на вашей стороне Данубия, – заявил Аттила. – Второе: восемь золотых за каждого бежавшего от нас пленного римлянина. Третье: ваш император объявляет недействительными все договоры, заключенные с врагами гуннов. Четвертое: ваше правительство выплачивает годовую дань в семьсот фунтов золота. Пятое: все находящиеся под вашей защитой беженцы подлежат возвращению.
Вздох изумления пронесся по рядам гуннов, римляне же встретили его мрачным молчанием.
– Семьсот фунтов, это же вдвое больше того, что решил Совет! – запротестовал Бледа. – Они не заплатят – не смогут! У них просто нет столько золота. И выплаты за беженцев, их возвращение – что это нам дает? Мы и без них обойдемся. Как они отыщут всех беглецов? Глупо, брат. Мы ничего не получим.
Аттила и сам опасался, что столь суровые требования могут лишь оттолкнуть римлян, но поддержать свою репутацию, пострадавшую в результате происков Бледы, он мог только одним способом: выдвинув еще более жесткие требования. В денежном смысле они намного превосходили те, что собирались предложить Бледа и члены Совета. К тому же своим заявлением Аттила показывал, что способен действовать независимо от брата и его слово имеет больший вес.
– Это невыносимо! – бросил в сердцах полководец Плинт, опуская руку на рукоять меча. – Чтобы какие-то неумытые дикари диктовали такие условия римлянам – это оскорбление для империи.
– Прошу извинить, господа, – поспешно вмешался Эпиген. – Полководец – человек военный, а не придворный, чем и объясняются его манеры. – Он помолчал и продолжил затем уже с почти просительной ноткой в голосе. – Хотя грубость отчасти оправданна – ваши условия и впрямь тяжелы. Я бы сказал, слишком тяжелы.
– Манеры не важны. – Аттила пожал плечами. – Считаете условия тяжелыми? Может быть, хотите видеть, как горят ваши города? Как ваших людей убивают и уводят в рабство?
– Вы вынуждаете нас пройти между Сциллой и Харибдой! – с горечью воскликнул quaestor и, овладев собой, сбавил тон: – Позвольте нам вернуться в Константинополь и передать ваши требования императору. Боюсь, моей власти недостаточно, дабы соглашаться на такие требования.
Именно такой ответ Аттила и предвидел. Что же делать? Если согласиться и позволить римлянам вернуться в Константинополь, не подписав договор, переговоры растянутся до бесконечности, потому что Феодосий, считающий себя мастером политических игр, будет по мере сил мешкать, откладывать, тянуть. Средства у Восточной империи есть; выплата дани, конечно, отразится на ее финансовом положении, но отнюдь не опустошит казначейские сундуки. В интересах самого Аттилы – для поддержания авторитета среди гуннов и осуществления Великого Замысла – убедить римских посланников подписать договор без отсрочек. То есть сейчас. И, значит, он должен преподать им урок, после которого у них не останется сомнений в его решительности, твердости и способности достигать своих целей любой ценой. К этому он тоже был готов.
– Если вам так трудно расстаться с золотом, – сказал он, не скрывая презрения, – то, может быть, для начала передадите беглецов?
– Предать тех, кого мы поклялись защищать? Никогда! – крикнул Плинт. – Это было бы надругательством над римской честью. Мы никогда…
– Успокойтесь, друг мой. – Эпиген положил руку на плечо полководца. – Как ни горько это признать, иного выхода у нас нет. – Он повернулся к Аттиле. – Берите их – они ваши.
По знаку вождя гуннские воины окружили молодых германцев.
– Что дальше, господин? – спросил командир отряда.
– Распните их, – не дрогнув, ответил Аттила.
– Нет! – Плинт снова схватился за меч. Его удержали, хотя полководец и продолжал сопротивляться и кричать.
Несколько гуннов тут же принялись валить деревья и сколачивать кресты, другие начали копать ямы. Несчастных юношей привязали к крестам, руки и ноги прибили деревянными шипами.
В жуткой тишине, нарушаемой только криками жертв и проклятиями Плинта, гунны подняли распятия и поставили в приготовленные ямки. Аттиле стоило немалых усилий сохранять бесстрастное лицо, в груди бушевали жалость и гнев. Гнев – потому что только глупость брата толкнула его на такой шаг. Он убеждал себя, что преподать урок жестокости его заставляет лишь необходимость, что никакие другие меры не убедят римлян принять его требования без задержки. А еще эта демонстрация должна была подтвердить прочность его власти и заставить Бледу отказаться от попыток ослабить ее.
Все получилось так, как он и хотел. Отношение соплеменников изменилось на глазах: они относились к нему с почтением, которым никогда не удостаивали Бледу. В тот же день, на чудесной полянке, под стоны умирающих на крестах германцев, римляне подписали договор.
* * *
А ночью, оставшись один, Аттила плакал – в первый и последний раз в жизни. Как там сказал Ву-Цзы? «Ты будешь сильным правителем, в этом у меня нет сомнений. Но станешь ли добрым мудрецом?» Что ж, он показал, что может быть сильным. Дабы выжить, дабы сохранить надежду на исполнение пророчества, ему пришлось продемонстрировать силу, переступив через жалость, совершив акт показательной жестокости. А станет ли он добрым мудрецом? Возможно, эта роль не для вождя варваров, как бы он ни стремился примерить ее на себя. Он не хотел этого, но чувствовал – железо вошло в его душу.
…Атилла, единственный в мире, объединивший королевства Скифии и Германии.
Иордан. «О происхождении и деяниях гетов. Getica». 551 г.
– Аэций, приветствую тебя, мой старый друг! – воскликнул Аттила. Римский полководец прибыл в лагерь гуннов в сопровождении сына, Карпилиона, коего годы превратили в высокого, прекрасно сложенного юношу. – Рад видеть тебя, Флавий! – в голосе Аттилы звучала искренняя теплота. – И тебя тоже, Карпилион. Вижу, ты сохранил мой подарок.
– Никогда не расстаюсь с ним, господин, – ответил Карпилион, похлопывая по шее прекрасного арабского скакуна. – Назвал его Пегасом – за быстроту и бесстрашие. Помните, господин, как он не испугался медведя?
– Такое разве забудешь? – холодно, вполголоса, произнес Аттила.
– Чем мы заслужили честь видеть вас у себя? – поинтересовался предводитель гуннов, когда он и гости оказались в его личных хоромах в деревянном королевском дворце.
– Я пришел просить тебя об услуге, мой друг, – сказал Аэций. – Очень большой услуге. В прошлом гунны дважды приходили мне на помощь. Выступят ли они на моей стороне в третий, а если понадобится – и в четвертый раз?
– В обоих тех случаях, насколько я помню, мы были щедро вознаграждены, – отвечал Аттила, подливая бузу в стоявшие перед римлянами деревянные чаши. – Так почему бы нам не помочь тебе вновь?
