Ознакомительная версия.
А на дороге между тем становилось людно: их то и дело обгоняли повозки с товарами и пастухи, гонящие стада овец и коров, и Евфимии стало ясно, что впереди их ждет большой город. К полудню они достигли места, где с севера вливалась еще одна дорога, и теперь они уже ни на минуту не оставались на дороге одни. Либо впереди, либо позади все время виднелись путники, верхом или в повозках, а то и пешие, и все они двигались в одну сторону. Дорога почти все время шла теперь вдоль быстрой реки, текущей навстречу, а потому было прохладно, и ехали они довольно скоро.
Евфимии хотелось узнать, что за город ждет их впереди, однако спрашивать Алариха не хотелось. Но вот они догнали большую скрипучую повозку, нагруженную мешками, которую неспешно тянули два вола. Волами правил старик, а на мешках сидела старуха, укутанная в серое покрывало. Перегоняя медленную повозку, Евфимия обратилась к старухе:
– Матушка, далеко ли до города?
Старуха не ответила, видно, была глуховата. Зато Аларих свирепо обернулся к ней и сказал:
– Если ты не желаешь говорить со мной, то и ни с кем другим не смей разговаривать!
– Хорошо, больше я не скажу ни слова.
* * *
В город они въехали уже под вечер. Он оказался громадным.
– Лаодикия[86], – коротко бросил Аларих, не взглянув на Евфимию. Она не ответила.
Они въехали в ворота, заплатив пошлину за въезд, и оказались на поразительно широкой городской улице, по сторонам украшенной колоннадой, портиками и стоящими в них статуями[87].
Они проследовали через весь город на противоположную окраину, и там Аларих выбрал недорогую гостиницу. Он спросил не одну комнату, как обычно, а две, причем комнатка, почти чулан, для Евфимии оказалась рядом с кухней; он и ужин приказал принести каждому в свою комнату. Аларих явно хотел наказать Евфимию за молчание и упрямство, но ей-то это было как раз на руку. Ночью она не спала, чтобы обдумать принятое накануне решение и не проспать рассвет. Она поднялась сразу же, как только услышала шум на кухне, и крадучись покинула гостиницу.
Вчера, пока они ехали через город, она заметила, что в нем довольно много церквей, больших и маленьких, и большой храм в центре города. Туда она и направилась.
В кафедральном соборе служба еще не начиналась, но Евфимия и не спешила: она хотела непременно дождаться епископа и говорить только с ним. Епископ явился, был торжественно встречен и сам провел службу. Ему сослужали несколько священников, в том числе старенький иеромонах. На мгновение у Евфимии, особенно доверявшей монахам и любившей их, мелькнула мысль спросить совета у него, но женщина ее отринула. В ее положении важнее была власть, а не совет. Она дождалась конца литургии, причастилась со всеми, а затем подошла к епископу.
– Владыко святый, мне очень нужна твоя помощь – я попала в большую беду! – сказала она и заплакала.
– Не плачь, дитя мое. Пойдем в мою приемную, я тебя выслушаю.
Евфимия подробно рассказала епископу обо всем, что с нею случилось. Выслушав ее, епископ глубоко задумался.
– Так ты говоришь, твой муж-обманщик Аларих женат на женщине из знатного рода?
– Да, так он сказал.
– Нехорошая получается история… Ну что ж, пойдем к нему, дочь моя, прежде всего я должен с ним поговорить.
Обнадеженная епископом Евфимия без размышлений последовала за ним.
Алариха они застали в гостинице мрачным и обеспокоенным исчезновением Евфимии. Увидев ее в сопровождении епископа, он кинулся к ним.
– Спасибо вам, святой отец, что вы нашли и привели сюда беглянку. Это моя родственница, она нездорова: время от времени она убегает из дома, бегает по людям и рассказывает им небылицы.
– Я так и подумал, что с нею что-то не в порядке. Но я хотел бы с вами все-таки поговорить наедине, – сказал епископ.
– Иди в свою комнату и сиди там, пока я тебя не позову! – приказал Аларих.
– Владыко, – воскликнула Евфимия, – это все неправда, он лжет тебе так же, как лгал мне! И солжет еще! Дай знать обо всем моей матери в Эдессу, прошу тебя! Она диаконисса в кафедральном соборе, я же говорила!
– Положись на судьбу и принимай все спокойно, чадо. Покорись своему… мужчине, как положено женщине независимо от того, жена она или рабыня. И Бог будет милостив к тебе за смирение и кротость, – ласково сказал епископ и благословил Евфимию, уводимую Аларихом. Тот довел ее до чулана, втолкнул туда и запер дверь снаружи.
Больше с епископом Евфимия не встретилась и не видела, как он покинул гостиницу, пряча в кошель щедрое пожертвование Алариха на церковные нужды.
* * *
Примерно через час Евфимия, лежавшая на постели и плакавшая, услышала, как скрипнул и упал засов. Она села на постели. В комнату вошел Аларих.
– Слушай меня внимательно, Евфимия! Если ты еще раз выкинешь что-либо подобное, если хоть словом кому-нибудь обмолвишься о том, кто ты есть, особенно у меня дома, мой меч вмиг окажется у тебя на горле, как я тебя уже предупреждал. Не забывай, что ты рабыня моя и находишься в полной моей власти! Ты поняла меня? Поняла, я тебя спрашиваю?
– Поняла, – прошептала Евфимия, глядя в сторону. – Теперь я буду молчать. Я вообще больше не скажу ни слова.
– Ты уже это обещала, но обманула меня.
– Так это я здесь обманщица?! – вскинулась Евфимия.
– Ты никогда и никому ничего не докажешь в этих краях. Неужели ты этого не понимаешь?
– Я буду молчать.
– И это самое лучшее, что ты можешь сделать. Так помни же: никому ни слова! Даже священнику на исповеди! А сейчас надевай вот это и будь готова выйти в дорогу, – Аларих швырнул ей на постель какой-то узелок и спросил: – Где твои вещи?
Евфимия молча показала рукой в угол, где стояли две ее сумы. Аларих подхватил их и вышел за дверь. Снова загремел засов.
Она развернула брошенный им узел. В нем оказались поношенная туника из плохо отбеленного полотна, столь же грубая стола и серое покрывало; под одеждой лежала пара сандалий, тоже старых и грубых, с заскорузлыми ремнями. «Это одежда рабыни! – с ужасом поняла Евфимия. – Ни за что не надену это!»
Когда Аларих вошел в комнату, она так и сидела на постели, не прикоснувшись к принесенным вещам. Не говоря ни слова, Аларих подошел к ней, сорвал с нее покрывало, ухватил столу за края, рванул и отбросил в угол. Вслед за столой точно так же, одним движением рук, была разорвана и тонкая туника. Потом он оглядел обнаженную Евфимию, аккуратно снял с нее ожерелье и браслеты, перстни – с холодных пальцев, вынул из ушей серьги.
– Сандалии тоже снимай. Вот теперь все. Чтобы через минуту ты была готова и вышла на двор! – приказал он, уже стоя в дверях.
Евфимия, дрожа от холода и страха, быстро и кое-как оделась, обулась и завернулась в покрывало.
– Барахлишко свое не забудь! – Аларих кивнул на столик, на котором лежало забытое шитье – очередная рубашечка для младенца, и удалился из комнаты.
Когда Евфимия вышла с небольшим узелком в руках, Аларих уже стоял возле своего коня. Евфимия подошла к своему мулу: он был нагружен сумами и не оседлан. Она в нерешительности остановилась перед ним.
– Ты пойдешь пешком, как подобает рабыне, – сказал Аларих, вскочил в седло, тронул коня; повод мула был приторочен к его седлу, и нагруженное животное спокойно пошло за ним, не обратив внимания на хозяйку. Евфимия, пораженная, осталась стоять. Аларих оглянулся на нее через несколько шагов.
– Я долго буду тебя ждать, упрямая рабыня? Мне что, сойти с коня и поторопить тебя?
Евфимия содрогнулась, потом глубоко вздохнула и тронулась следом.
* * *
Аларих не торопил коня, может быть, щадя Евфимию или своего ребенка, которого она носила, а может быть, ему просто надо было подумать и подготовиться к встрече с женой. Поэтому двигались они медленно, идущие с ними в ту же сторону пешие путники легко обгоняли их, не говоря уже о конных или едущих в повозках.
Евфимия не жаловалась, она вообще не произносила ни звука, но идти ей было тяжело, и не потому, что не привыкла к пешему хождению. Она была сильная и здоровая молодая женщина и пройти каких-то семь десятков стадий ей было бы нипочем, если бы не в кровь натертые заскорузлыми ремнями сандалий ноги. Когда по дороге она остановилась возле ручья, протекавшего вдоль дороги, и прямо в сандалиях зашла в воду, чтобы остудить ноги и облегчить боль, Аларих увидел, что вода возле ее ног порозовела от крови. Он, не сходя с коня, наклонился к переметной суме и выдернул из нее банную простыню.
– Вытри свои ноги, а простыню потом можешь бросить у ручья, кто-нибудь подберет, – крикнул он, отвернулся и больше ничего не сказал: не предложил ей сесть на мула и не посадил на коня впереди себя, как они часто ездили в своем путешествии. Ну конечно, подумала Евфимия, израненные ноги рабыни лишь убедят его жену и домочадцев, что он к ней равнодушен.
Евфимия вытерла ноги одним уголком простыни, чтобы не запачкать всю ее кровью, аккуратно сложила ее, спрятав мокрый угол внутри, и сунула в узелок с детским приданым: бедной рабыне все пригодится…
Ознакомительная версия.
