Ага утвердительно кивнул головой.
Палий окинул взглядом сотников:
— Что мы ответим на это послу хана?
— Пусть едет, с чем приехал.
— Не там ищет хан прислужников.
— Слышишь, посол, что моя старшина говорит?
— Хан велел спросить тебя, Палий, не согласишься ты хотя бы такой договор составить, чтобы жить нам отныне в мире, не переступая наших границ?
Палий снова посмотрел на сотников.
— И договора не надо. Надоело нам его слушать. Передай хану… — начал было Зеленский.
Но Палий перебил его:
— Не будет и договора. Езжайте, послы, и расскажите хану, что слышали. Передайте хану казацкий поклон и в подарок лучшего коня, какого имеем. Думаю, хану не стыдно будет сесть на такого коня.
Палий легким наклоном головы дал понять, что прием закончен. Едва обескураженные ханские послы вышли, как Палий, по привычке засунув руку за пояс, поднялся из-за стола:
— Теперь давайте посоветуемся, как будем держать оборону против шляхты. Трудно нам отбиваться в одиночку, своими силами.
— Напишем письмо гетману, пусть снова просит царя принять нас под свою руку. Если нельзя принять под свою руку Правобережье, так мы все с женами и детьми перейдем на тот берег, — отозвался Цвиль.
— Посол отвезет его гетману и от себя, что нужно, доскажет, — добавил Андрущенко.
— Я тут остаюсь, так гетман наказал, — отозвался Проценко.
— Лесько, — обратился Палий к полковому судье, — пиши! Мы все будем говорить, что писать. Сегодня и отправим письмо.
Письмо писали долго, кричали, спорили. И все время поглядывали на Проценко, зная, что и тот непременно от себя отпишет Мазепе. Палий меньше всех говорил, что писать, лишь когда кто-то продиктовал: «Нам придется ухватиться за хана». Палий добавил: «…как утопающий хватается за протянутую ему бритву, так нам за него придется ухватиться…»
Сотники разошлись, но, предупрежденные Палием через Семашку, собрались вечером в хате Кодацкого, чтоб закончить раду. Палий нарочно поступил так, не желая, чтобы там присутствовал Проценко.
На раде договорились, как лучше дать отпор войску Вильги. Все сошлись на том, что ждать его в Фастове безрассудно. Полк должен без промедления выйти из города и пройти по нескольким волостям, чтобы до встречи с врагом к нему присоединилось как можно больше крестьянских отрядов.
Было около полуночи, когда Цвиль внезапно проснулся. Он сел на постели, прислушался. За окном снова раздался свист. Потом еще и еще. Со стороны майдана доносились удары тулумбаса.
— Орина, — крикнул Цвиль жене, — ты слышишь? Поход!
Сотник торопливо оделся, вывел из клуни и быстро оседлал коня. Затем вбежал в хату, подпоясался, нацепил поданное женой оружие.
— Детей не буди, — схватил он за плечи жену, которая склонилась было к лежанке, где спали дети. — Да когда же ты отвыкнешь плакать? Как мне выезжать со двора, так слезы. Вы тоже, мамо… Детей за меня поцелуйте. Ну, вернусь скоро.
Цвиль вывел коня за ворота. Ночь была ясная, лунная. Во всех концах города слышался громкий свист, мимо ворот скакали всадники. У соседнего двора Цвиля поджидал Гусак.
— С чего это вдруг? — спросил он. — Через три дня должны ж были выступать?
Цвиль только пожал плечами.
Они подъехали к майдану, пробрались на левую сторону, где всегда выстраивалась их сотня. Почти все казаки были в сборе. Где-то впереди покачивался над головами смоляной факел, во все стороны разбрызгивая искры. Цвиль остановился перед своей сотней, слез с коня. Казаки спешились, возле них стояли матери, жены, дети. Цвиль привязал коня к вербе, прошелся вдоль своей сотни, проверил, все ли собрались. Вернувшись, подтянул на коне подпругу, поправил сбрую.
— Здесь он, — услыхал Цвиль за спиною голос Гусака. — Мать тебя ищет.
Вдоль тына с узелком в руках пробиралась мать Цвиля.
— Зачем вы, мамо? — спросил сотник.
— На вот, положи в торока. Ты так спешил, что ничего и не взял с собой.
Цвиль улыбнулся, обнял мать.
— Стоило из-за этого итти среди ночи…
— А как же, сынку? Какая б я была мать, если б тебя в дорогу не снарядила?
— Готовься! — громко раздалось впереди.
Цвиль поцеловал мать, вскочил в седло.
— Сотни, трога-ай!
Заплакали женщины, где-то закричал ребенок.
— Береги себя, сынку, не забывай…
Впереди над первой сотней вскинулась песня, заглушив слова матери.
Ой, матусю,
Ти не гай мене,
В далекую доріженьку
Виряджай мене.
Песню подхватило сразу несколько сотен, и она поплыла над городом, захлестнув, затопив и плач женщин, и бряцание оружия, и ржание коней.
Ой, щось мені
Та дрімається,
І кінь піді мною
Спотикається.
Одна за другой проходили сотни. Мать Цвиля плакала, прислонившись к тыну, и вдруг заметила, что сын забыл взять узелок.
— Нате, возьмите! — протянула она узелок. Какой-то казак подхватил его и, не прерывая песни, поблагодарил кивком головы.
Ой, хоч коня займуть,
То другий буде.
Тебе зарубають,
Мені жаль буде.
Вот прошла последняя сотня, и в городе все стихло. Вытирая слезы, женщины расходились по домам, а где-то, удаляясь, все тише и тише звучала песня:
Прощай, прощай, стара мати,
Більше мене не видати.
…Только за городам Цвиль узнал, почему так спешно выступил полк. Ночью вернулся из разведки Мазан и доложил, что во вражеском лагере разлад. Палий решил выступить немедля, пока там не пришли к согласию, и разбить вражеские полки поодиночке.
В полдень Палий разделил полк на четыре отряда: один повел Савва, второй — Зеленский, третий — Андрущенко, а четвертый — он сам.
Отряды, не теряя между собой связи, медленно продвигались вперед. Против них под Коростышевом оказался полк Килияна.
Палий послал туда Цвиля. Сотник взял с собой пять человек и направился прямо в расположение полка, который как раз готовился выступать из хутора, Цвиль, до этого ехавший шагом, в хутор влетел на всем скаку и, врезавшись в самую гущу казаков, поставил коня на дыбы.
— Товарищество! — крикнул он и рванул с головы шапку. — Против кого идете? Против нас, побратимов своих, против батька казацкого, Палия? С кем вы идете — с панами? Вас обманули.
В сотнях произошло замешательство. Все теснились поближе к Цвилю. Какой-то сотник выхватил пистолет, но его тут же выбил один из казаков Цвиля, ударив сотника по руке плашмя саблей.
Цвиль продолжал говорить, размахивая высоко в воздухе шапкой. Из сотен слышались одобрительные выкрики. Килиян, выбежавший на крыльцо поповского дома, понял, к чему все это клонится. Боясь потерять власть, он вскочил на коня и сквозь густую толпу пробился к Цвилю.
— Панове казаки, я согласен вести вас к Палию. Мы вместе пойдем на шляхту и разобьем ее. Кто со мной?
Казаки громко, хотя и вразброд, откликнулись: «Слава!», «Слава полковнику Килияну!»
Так, не вступая в бой, полк Килияна — при бунчуке и хоругвях — перешел к Палию.
Однако в Демидовской и Бородянской волостях дела сложились хуже. Там Искрицкий и Гладкий, которые раздумали переходить к Палию, напали на Андрущенко и Зеленского, и те стали отводить свои отряды. Под Радомыслем Искрицкий и Гладкий столкнулись с отрядом Саввы. Они вывели полки из-за соснового бора и бросили на село, где стоял отряд Саввы. Хотя некоторые сотники и возражали, Савва все же принял бой. Он двинул казаков тоже лавой, только чуть поуже, чем у Искрицкого и Яремы Гладкого. Через двести-триста саженей его казаки сомкнулись в тесные ряды и ринулись в самый центр вражеской лавы. Искрицкий, увидев это, решил замкнуть их с флангов и сам с несколькими сотнями кинулся в обход вдоль стены густого жита. Однако, когда он сомкнул кольцо, оказалось, что отряд Саввы уже прорубился через полк Гладкого и, поворотив коней, ударил на Искрицкого. С толоки бой перешел на поле. Среди густого жита мелькали всадники, топча тяжелые созревшие колосья. Савва на скаку крикнул одному из казаков, чтобы тот ехал к Палию просить помощи.
