Вот от рекомых бы Тахчей на Тобол да в Зауралье, а там и Ханство Сибирское...
— Да куды им столько? — не стерпел Черкас. — Широко шагают, кабы портки не лопнули...
— А что ж, Мил человек, земле впусте пропадать? Сколько добра господа мои делают — от суда, от муки каторжной людей слободят...
— Да в свою каторгу загоняют! — сказал безносый казак, который, казалось, спал, умаявшись на бечеве.
— А ты что не спишь? — засмеялся Ермак. — Спи, сны посматривай!
— Знаем мы эту строгановскую волю! — проворчал казак, пряча безносую голову под локоть...
«Уж не в наших ли вотчинах ты нос свой оставил?» — хотел съехидничать наемщик, да поостерегся. Воробей он был стреляный, да и казаков опасался не без причины.
— Не допустил Господь по замыслам господ моих... — сказал он примирительно. — Взбунтовались богопротивныя черемиса, да... — Хотел сказать «татарва поганая», да осекся. Половина казаков говорила меж собою по-татарски, — кто знает, не было ли их среди тех, что с остяками местными да с башкирами приступали десять лет назад к Кардегану да Канкопу.— Пока мы от них в осаде отсиживались, Сибирский хан Кучум, который мирного Едигера зарезал, Тахчеи вся и все тамошние племена примучил, а как примучил, так и от русского Государя отложился.
Тахчейские остяки у Строгановых помощи просят. Государь велит сибирских людей воевати! А Господь не попускает. В какой мы силе были десять лет назад! Набрали казаков тыщу человек с пищалями, а не помогло...
— Ну-ка, ну-ка?.. — спросил Ермак, потому что наемщик, горестно вздыхая, умолк. — Ну-ка, тыща казаков с пищалями — войско изрядное, куды ж оно подевалось?
— Да никуды! — всполошился наемщик. — Никуды, которые у нас и по сю пору служат. Спервоначалу думали, они в Сибирь пойдут. Господа мои Строгановы испросили грамоту царскую — крепости ставить на Тоболе, на Иртыше, на Оби...
— Через чего ж не поставили?
— Да как-то не случилось... Нестроение пошло. Старый Аника все в одном кулаке держал. Сыновья у него по струнке ходили.
— Ишо как! — подсказал безносый. — Собственную дочь в Вычегду кинул.
— Наветы! Наветы! — закричал наемщик. — Не было того! Колокол льют! Пустобрехи!
— Сам ты пустобрех, — отмахнулся казак и повернулся на другой бок, чтобы и не видеть наемщика.
— Ладно вам! — цыкнул Ермак. — А ты спишь, дак спи, а то ежели не устал — иди бечеву тяни. Что дальше-то было?
— Дальше хоть плачь! — сказал наемщик. — Григорий с Яковом капиталы поделили, вот сразу силы-то и поубавилось. А три года назад срок льготы истек — пообложили нас налогами да пошлинами. Вот денежки-то и стали таять... Аника-то умножал, а Григорий с Яковом расточают и не по своей вине ничего стяжать не могут, потому пришла и в наши Палестины война.
Мы бы уж к ежегодной подати притерпелись, так ведь кроме них срочные идут! А доходы падают. Стоят на Каме двадцать семь варниц соляных. Плати подать со всех, а из них половина не работает. А те, что работают, не сегодня завтра станут. Потому что набеги пошли один другого страшнее.
Наши вогуличи уж на что тихие были, чего, бывало, с ними ни вытворяют, они только молчат да терпят. А тут как сбесились! Поднялись на бунт. А подбил их безбожный мурза Бегбелей Агтаков. Ровно год назад собрал семьсот воинов да и напал на Чусовские городки — безвестно, украдом! Сколько народу посекли, сколько в плен побрали — страх и ужас!
— А что ж казаки-то ваши? — спросил Черкас. — Ты ж сказывал, их с тысячу было.
— Так только благодаря им полон и вернули. Кинулись казаки за ними вдогон и, благодарение Богу, всех побили и полон вернули. И мурзу этого Бегбелея в плен взяли. Только мы, значит, Бегбелея привели в покорность, новая беда: Кучумов князек Абылгерым Пелымский через Камень семь сотен воинов привел.
Этот еще куда страшнее сотворил: пожег все деревни на Косьве-реке, переправился через Каму на Обву, там все пожег, оттуда пришел на Яйву и воз-вернулся на Чусовую — все пожег, разорил, все впусте оставил...
Кучум все племена подзуживает, и поднялись они, деи, веема! Живут-то от слободок близко. Места тамо лешие, а строгановским людям и крестьянам из острогов выхода не дают, и пашни пахати и дров сечи не дают. Приходят числом невеликим, а беды творят многие: лошадей, коров отгоняют, людей строгановских побивают, и промысел у них в слободах отняли, и соли варить не дают.
Вот в таком мы нонеча художестве!
Потому внуки Аники Строганова Максим Яковлевич да Семен Григорьевич слезно Государя умоляли разрешить им воинских людей ради оберегу своего призывати. На то Государь и грамоты выдал: «Которые охочие люди похотят идти в Аникеевы слободы в Чусовую, и в Сылву, и Яйву на их наем, и те б люди в Аникеевы слободы шли...»
Вот так-то я к вам и припал. По присылке Максима Яковлевича.
С берега закричали сменщиков.
Ермак и Черкас разулись, прыгнули через борт. Прохладная вода приятно холодила ноги.
— Во, атаман, — шутил воровской казак Лягва, — на табе лямку — моя вовсе не чижолая...
— Спаси Христос, — шутя благодарил Ермак, продевая в лямку широкие плечи.
— Будьте в надеже! И проходку для вас специально предоставили. Вишь, все камушки убрали. Ступайте по песочку гулять.
Привычные тянуть и знавшие законы бечевы казаки по запевке вожака:
А вот, братцы, дело нужно...
А вот станем тянуть дружно, —
крякнули: «Ай-да, да ай-да!» и пробежали несколько шагов, сдернув струг с отмели...
Ай вот, браты, не ленись...
Ай вот дружно потянись...
Крякнули: «Ай-да, да ай-да!» Пробежали еще шагов с десяток, разгоняя судно. Струг набрал ровный ход через пять-семь подергиваний. И дальше стало легче — нужно было только идти упираясь грудью в лямку и не надсаживаясь — ровно.
Вожак — бурлак изрядный, исходивший не одну тысячу верст, чутко ловил все мельчайшие изгибы реки, изменение течения. Он подкрикивал, подпевал, когда нужно было приналечь или усилить движение, чтобы не терять заданный стругу разгон. Но течение было небыстрым, и тянули сравнительно легко.
— Что примолк, сынушка? — сказал Ермак Черкасу, когда они стали на ровный ход и отдышались от первых тяжелых рывков.
— Да вот, батька, как получается, — сказал Черкас. — Я про Строгановых этих. Богачество-то непременно от сатаны. Он их заманивает в геенну-то, вишь, и в какую силу допустил — выше княжеской, а нонь предал... Пошли и у них разорения да нестроения.
— А может, Господь от них отступился, как они после смерти родительской спориться начали?
— Може и так.
— Ну и что?
— А и то, что мы навроде как им потрафлять идем. Как псы, пра... Богачество ихнее стеречь.
— Во как вывел, Соломон премудрый, — засмеялся Ермак, сверкнув молодыми зубами в седеющей уже черной бороде. — Кто ж тебе про богачество-то гутарил... Что, мол, его охоронять идем?
— Да наемщик давеча...
— «Наемщик», — передразнил его Ермак. — Ты-то что, холоп его, что ли? Ты — казак вольный! А воля — это, брат, испытание от Господа, чтобы ты свою волю с Его соизмерял. Чтобы постоянно сам размышлял, что по воле Господней, а что по греху твоему. Вот то-то. — И, пройдя несколько шагов, добавил: — Что ж ты меня на атаманство выбирал, а теперь сомневаешься? Я что вас, в холопы, во псы строгановские веду? Никогда я холопом не был! И в холопах не служивал! И ничьего богачества оборонять не стану. Мы не сундуки да промыслы сторожить идем. Мы людей спасать идем, кои оборониться сами не могут. Трудно оборониться... Знашь, как энти басурмане налетают? Хуже пожару.
Атаман умолк и задумался о своем, повесив голову на грудь, положа бороду под просунутые под лямку скрещенные руки...
Как у наших у ворот
Есть на озер поворот... —
пропел-прокричал вожатый. И бурлаки подхватили, принимаясь шагать все в такт:
Реченька бежала,
Дорожка лежала...
И закачался, пошел плотный строй бурлаков:
Как по етой по дорожке девки воду носят,
И Танюша, и Манюша, еще Фокина жена...
Ермак подпевал негромко, а думал о своем. И плыло перед ним давно прошедшее, что болело и плакало, теперь уже привычно, в самой глубине души, в самом тайном страдании...
Плескал ласковой мелкой рябью Дон-батюшка, и на берегу дымил под таганом костерок, и висела на прибрежной длиннокосой иве люлька, а женщина, маленькая и стройная, полоскала под берегом белье.
Ермак подгреб к ней на лодке-долбленке, и она пошла ему навстречу в шелковые волны, чуть не по пояс, сияя огромными синими своими глазами поверх знуздалки. Потянулась к нему вся, как маленький ребенок, и прижалась, будто к стене, к его широченной груди. Так и стояли они, он — в лодке, набитой добычей и рыбой, она — стоя по пояс в воде...
