Поэтому я сказал царскому слуге:
— Ты в самом деле считаешь меня чужеземцем, если воображаешь, что я явлюсь к царю в такой день, как этот. Завтра я приду, если царь пришлет за мной носилки. Я не желаю предстать перед ним с испачканными уличной пылью ногами.
Слуга ответил:
— Боюсь, что за такие твои слова, египетский негодяй, ты предстанешь перед царем с копьем, воткнутым в твой зад.
Но он ушел и был, конечно, поражен, ибо на следующий день носилки царя прибыли за мной к Дому Радости Иштар. Но носилки были обычные, какие посылают за торговцами и другими простыми людьми, чтобы доставить их во дворец с их товаром — драгоценностями, перьями и обезьянами.
Капта громко крикнул носильщикам и скороходу:
— Во имя Сета и всех демонов! Пусть Мардук напустит на вас скорпионов! Поживее! Моему господину не подобает разъезжать в такой дрянной старой клетке, как эта!
Носильщики смутились, а скороход погрозил Капта своим жезлом. Любопытные стали собираться у дверей гостиницы; они смеялись, говоря:
— И вправду нам очень хочется поглядеть на твоего господина, которому царские носилки не подходят.
Но Капта нанял большие носилки, принадлежащие гостинице: чтобы нести их, требовалось сорок рабов; в них разъезжали по своим делам послы могущественных царств, и в них также носили чужеземных богов, когда они посещали город. Зеваки уже не смеялись более, когда я спустился из своей комнаты в одежде, на которой серебром и золотом были вышиты знаки, обозначающие мою профессию. Воротник мой блестел на солнце золотом и драгоценными камнями, а мне на грудь спускались золотые цепи. Рабы у гостиницы следовали за мной с ящиками из кедра и черного дерева с инкрустациями из слоновой кости, в которых лежали мои лекарства и инструменты. Разумеется, никто больше не смеялся; напротив, всс склонились передо мной, переговариваясь между собой:
— Поистине, наверное, мудрость этого человека божественна. Давайте последуем за ним во дворец.
У дворцовых ворот стража разогнала толпу копьями и преградила ей дорогу, сомкнув щиты стеной, сверкающей золотом и серебром. Крылатые львы окаймляли дорогу, вдоль которой меня понесли во внутренний двор. Сюда, навстречу мне, вышел старик, чей подбородок был выбрит, как это принято у ученых; в его ушах блестели золотые кольца. Его щеки свисали складками, что придавало ему недовольное выражение, в глазах его была злоба, когда он обратился ко мне:
— У меня разлилась желчь из-за излишнего шума, вызванного твоим появлением. Властелин четырех частей света уже спрашивал, что это за человек, который приходит, когда ему угодно, а не тогда, когда это угодно царю, и который, соизволив прийти, создает такую суматоху.
Я ответил ему:
— Старик! Твоя речь подобна жужжанию мух в моих ушах. Тем не менее я спрашиваю, кто ты такой, чтобы так ко мне обращаться?
— Я главный врач властелина четырех частей света, а ты что за мошенник, явившийся вымогать у царя золото и серебро? Знай, что, если в своей щедрости он и наградит тебя золотыми и серебряными монетами, ты должен половину отдать мне.
— Вижу, что тебе лучше было бы побеседовать с моим слугой, который обязан убирать с моего пути всяческих вымогателей и бездельников. Однако я обойдусь с тобой по-дружески, ибо ты старик и дурно воспитан. Я отдам тебе вот эти золотые кольца с моей руки, дабы показать тебе, что золото и серебро для меня всего лишь пыль и прах и что я пришел не ради них, а только за мудростью.
Я отдал ему браслеты, и он был изумлен и не знал, что сказать. Он даже разрешил Капта сопровождать меня, и мы предстали перед царем.
Царь Бурнабуриаш сидел, держась рукой за щеку, на мягкой подушке в просторной комнате, сияющей яркими цветными изразцами. Это был избалованный мальчуган с надутым лицом. Подле него лежал лев, который слегка зарычал при нашем появлении. Старик распростерся ниц пред царем, касаясь лицом пола, Капта поступил так же. Однако, услышав рычание, он вскочил, как лягушка, на четвереньки и завопил от страха. На это царь разразился хохотом и опрокинулся на спину на подушках, корчась от смеха. Капта сел на корточки на пол и поднял, обороняясь, руки, тогда как лев тоже сел и протяжно зевнул, затем лязгнул клыками так громко, словно захлопнулась крышка храмового сундука, поглотив лепту вдовицы.
Царь смеялся до слез. Затем он вспомнил про свою боль и застонал, схватившись рукой за щеку, такую раздутую, что один глаз был наполовину прикрыт. Он сердито взглянул на старика, который поспешил сказать:
— Вот тот упрямый египтянин, который не хотел прийти, когда ты звал его. Скажи только слово, и стража проткнет ему печень.
Но царь дал ему пинка, сказав:
— Сейчас не время болтать чепуху, пусть он тотчас вылечит меня. Боль ужасная, и я боюсь умереть, ибо мало того, что я не спал много ночей, но я и не ел ничего, кроме бульона.
Тогда старик стал сокрушаться, стукаясь головой об пол:
— О властелин четырех частей света! Мы сделали все возможное, чтобы исцелить тебя; мы в храме приносили в жертву челюсти и зубы, чтобы изгнать злого духа, который поселился в твоей челюсти. Большего мы не смогли сделать, потому что ты не позволил нам коснуться твоей священной особы. И не думаю, чтобы этот нечистый египтянин мог сделать больше нашего.
Но я сказал:
— Я, Синухе, египтянин, Тот, кто Одинок, Сын Дикого Осла, и, мне не нужно осматривать тебя, я и так вижу, что твоя щека распухла из-за зуба, ибо ты вовремя не дал его почистить или вырвать, как, должно быть, советовали тебе ваши врачи. Такие боли могут быть у детей и трусов, но не у властелина четырех частей света, перед которым даже львы дрожат и склоняют головы, как я вижу своими собственными глазами. Однако я знаю, что боль твоя велика, и я помогу тебе.
Царь, все еще держась рукой за щеку, отвечал:
— Твои речи дерзки. Будь я здоров, я велел бы вырвать твой бесстыжий язык и вырезать твою печенку, но сейчас не время для этого. Быстрее вылечи меня, и награда твоя будет велика. Но, если ты повредишь мне, ты будешь убит на месте.
— Будь по-твоему. У меня есть небольшой, но необычайно могущественный бог, из-за которого я не пришел вчера, ибо если бы я и пришел вчера, это было бы ни к чему. Я вижу, что сегодня болезнь достаточно созрела, чтобы я мог лечить ее, и я ее вылечу, если желаешь. Но никого и даже царя бога не могут уберечь от боли, хотя я утверждаю, что, когда болезнь пройдет, облегчение будет так велико, что ты забудешь о боли, и что я сделаю это так умело, как никто в целом мире не может сделать.
Царь некоторое время колебался, хмурясь и прижимая руку к щеке. Он был красивый мальчик, когда был здоров, хотя и испорченный, и я проникся к нему расположением. Почувствовав на себе мой взгляд, он наконец раздраженно сказал:
— Делай скорее то, что должен сделать.
Старше тяжело вздохнул и стукнулся головой об пол, но я не обратил на него никакого внимания. Я велел принести подогретого вина и примешал к нему снотворное. Он выпил, а немного погодя оживился и сказал:
— Боль проходит, и тебе ни к чему мучить меня своими щипцами и ножницами.
Но мое решение было твердо. Крепко зажав его голову, я заставил его открыть рот, потом вскрыл нарыв на его челюсти ножом, очищенным в огне, который Капта принес с собой. Этот огонь, конечно, не был священным огнем Амона — тот от небрежности Капта погас, когда мы плыли вниз по реке. Новый огонь Капта добыл в моей комнате в гостинице, простодушно полагая, что скарабей столь же могуществен, сколь и Амон.
Царь громко завопил, почувствовав нож, и лев с горящими глазами вскочил и зарычал, размахивая хвостом; но скоро мальчик начал усердно плеваться. Облегчение успокоило его, и я помогал ему, слегка надавливая на его щеку. Он плевался и плакал от радости и снова плевался, восклицая:
— Синухе-египтянин, будь благословен, хотя ты и причинил мне боль! — И он продолжал плеваться.
Но старик сказал:
— Я мог бы сделать это так же хорошо, так и он, и даже лучше, если бы только ты позволил мне коснуться твоей священной челюсти. А твой зубной врач сделал бы это лучше всех.
Царь был удивлен, когда я заметил:
— Этот старик прав, ибо он мог бы сделать это так же хорошо, как и я, а зубной врач сделал бы это еще лучше. Но у них не такая твердая воля, как у меня, так что они не могли избавить тебя от боли. Ибо врач должен отважиться причинить боль даже царю, когда это неизбежно, не боясь за себя. Они боялись, а я не боялся, ибо мне все безразлично, и пусть твои люди проткнут меня копьем теперь, когда я вылечил тебя.
Царь сплевывал и нажимал на щеку, и щека больше не болела.
— Я никогда не слыхал, чтобы человек говорил так, как ты, Синухе. Поистине ты принес мне великое облегчение; по этой причине я прощаю твою дерзость и я также прощаю твоего слугу, хотя он и видел, как ты держал мою голову под мышкой, и слышал, как я кричал. Я прощаю его за то, что он рассмешил меня своими прыжками. — Он обратился к Капта: — Попрыгай еще!
