Бояре разом вздохнули, закрестились:
— Спаси господи наши души грешные!
Князь Василий вскочил, ударил кулачком по ручке кресла, закричал срывающимся мальчишеским голосом:
— Биться! Биться! Мой батюшка воевал, и я воевать буду! Велите в трубы трубить!
Старый дядька-пестун князя шептал, утирая слезы:
— Распустил крылышки соколенок наш… Доживет ли до того часа, когда станет ясным соколом?..
Татары подошли к Козельску на исходе апреля — изнуренные тяжелыми переходами по размокшим дорогам, потерявшие в лесах осадные орудия. Подъезжали они неторопливой трусцой, без воинственных криков. Толмач-переводчик остановился у воротной башни, закричал:
— Открывайте ворота, сдавайтесь могучему войску Батухана, будете все живы!
В ответ полетели стрелы. Татары тоже натянули луки. Первые татарские стрелы впились в подножье стены, задрожав опереньем. Толмач отъехал, долго кричал что-то издали, но козельцы стрел больше не пускали — далеко.
И в следующие дни не осада была — вялая перестрелка. Татарские тысячи накапливались под стенами Козельска, раскидывали юрты. Ночами под городом пылало множество костров — ночи были еще по-весеннему прохладные. Смельчаки разведчики спускались в темноте с городской стены по веревке, подползали к татарскому стану. Они рассказывали воеводам, что возле юрт свалены бревна, вязанки хвороста, жерди. Видно, татары готовятся заваливать ров…
Так и случилось. Наступил день первого приступа. Тысячи татарских воинов и пленных, захваченных в пригородных деревнях, двинулись к Козельску. Они подбегали ко рву, швыряли вниз бревна и хворост, проворно отбегали. Но спастись успевали не все: крепостные самострелы легко находили жертвы в густой толпе. Трупы татары тоже бросали в ров.
Когда ров был завален, татары с лестницами кинулись на стену. Их было много, по сотне на каждого защитника Козельска, и лестниц они понаделали достаточно, но в приступе не было ярости. Татары поднимались по лестницам неохотно, медлительно и, встречая отпор, поспешно отступали. Чувствовалось, что только строгие приказы начальников гонят их вперед. Из последних сил накатывалось на город воинство Батыя, еще грозное своей многочисленностью, но упавшее духом.
Так продолжалось семь недель.
Наконец, ханы Кадан и Бури привезли осадные орудия.
Бесчисленные татарские приступы не сломили мужества козельцев, но дубовые стены не выдержали обстрела. Татары с воинственными криками бросились в проломы.
Защитники Козельска встретили их с ножами: в тесноте мечи и копья были бесполезны. Тела убитых загромоздили проломы. Свежие татарские сотни в ужасе останавливались перед этими страшными завалами, закрывали глаза ладонями. Ни плети десятников, ни завывания бесноватых шаманов не в силах были погнать их вперед.
И этот приступ был отбит.
Ночью козельцы сами устроили вылазку. Застигнутые врасплох, татары метались между юртами, истошно кричали. Козельцы молча рубили их мечами. Посадские кузнецы и плотники крушили топорами смертоносные пороки. Больше четырех тысяч воинов недосчитался Батый после этого ночного побоища, трех сыновей знатных темников искали утром, но так и не нашли в великом множестве трупов. Но свежие тысячи, брошенные в сечу многоопытным Субудаем, отрезали нападавших от городских стен. В плотном кольце врагов козельцы сражались до рассвета и почти все полегли. Козельск больше некому было оборонять.
Татары ворвались в беззащитный город и учинили страшную расправу. Они убивали всех без разбора — стариков, женщин, детей. Пылали целые улицы. Над городом повис розоватый туман: казалось, даже воздух был пропитан кровью. Никто так и не узнал, что случилось с малолетним князем Василием. Иные говорили, что мальчик утонул в крови, так много ее было пролито на городских улицах.
Два дня горел Козельск. Черный дым полз по окрестным полям. А когда затих пожар, на пепелище пришли тысячи воинов с железными крючьями, топорами, мотыгами. Они растаскивали обгорелые бревна, крошили их в щепки. Хан Батый приказал, чтобы от злого города не осталось и следа на земле, чтобы он исчез и из глаз людских, и из людской памяти…
Но над памятью не властны даже самые могучие владыки. Никогда не станет известно, кто рассказал русскому летописцу о героической обороне Козельска — последний ли уцелевший защитник города или крестьянин соседней деревни, видевший осаду из пригородного леса. Но русские летописи прославили мужество Козельска, сохранили память о нем для потомков.
Никто не знает, кто рассказал персидскому историку Рашид-ад-Дину о «злом городе» руситов, который на два месяца задержал под своими стенами все могучее воинство Батухана, — ханский ли нукер, сумевший оценить доблесть врага, или безвестный пленник, уведенный завоевателями в рабство на чужбину. Но рассказ об обороне Козельска попал и на страницы исторического сочинения Рашид-ад-Дина.
Так память о героическом Козельске сохранилась на разных концах земли и, пережив столетия, дошла до наших дней…
— Когда же конец войне? — шептались татарские воины, скатывая войлоки юрт, укладывая на повозки котлы и сморщившиеся, почти пустые бурдюки. — Неужели на пути в степь встретятся еще такие злые руситские города?..
1
Для Залесской Руси лето, от сотворения мира шесть тысяч семьсот сорок шестое, было мирным. Орды хана Батыя кочевали в половецких степях, готовясь к нашествию на Запад. Острия татарских копий были направлены на Южную Русь.
Поднялись над Ситью новые курганы, последнее пристанище владимирских воинов, павших здесь в жестокой битве. Епископ ростовский Кирилл, приехавший на Сить из безопасного Белоозера, отслужил молебен и покинул скорбное место.
Из Великого Новгорода приехал в стольный Владимир новый великий князь Ярослав Всеволодович, младший брат погибшего на Сити великого князя Юрия Всеволодовича. Горожанам, встречавшим нового владыку у Золотых ворот, Ярослав сказал:
— Принимаю великое княжение в нелегкое время. Будем вместе поднимать Русь из пепла, города строить, деревни населять, пашни распахивать. На божью милость уповаю и усердие ваше…
Снова была поставлена в Коломне владимирская сторожевая застава. Начальствовал над ней воевода Иван Федорович. Немного осталось воевод на Руси после Батыева погрома, а таким опытным, как Иван Федорович, и цены не было. Новый великий князь Ярослав Всеволодович велел разыскать воеводу, обласкал и тут же приставил к службе.
— Буду держать тебя у сердца своего! — объявил великий князь, вручая Ивану Федоровичу тяжелую суму-калиту с серебряными гривнами. И нарядный панцирь подарил великий князь от щедрот своих, и золотой перстень с печаткой, и коня из-под своего седла. Одним не мог наградить воеводу Ярослав Всеволодович — хотя бы коротким отдыхом. И в вотчинке своей Локотне лишь мимоходом побывал Иван Федорович, когда пробегал на струге по Москве-реке к Коломне. Не много еще вернулось мужиков, но уже стучали в Локотне плотницкие топоры, поднимались венцы новых изб. Иван Федорович расспрашивал людей о Милоне — хотел поставить полюбившегося ему мужика тиуном. Но о Милоне никто не знал. Ушел Милон с несколькими молодыми мужиками на лесные засеки в тот злопамятный март и сгинул без следа. С тем и отъехал Иван Федорович в Коломну, даже о новом тиуне забыл распорядиться, огорченный.
А вскоре вернулся в сельцо тиун Гришка, прятавшийся всю зиму в охотничьей избушке за рекой Пахрой. В такую лесную глухомань забился тиун, что об отходе татар узнал лишь на исходе мая. Вернулся и захлопотал в локотненской вотчинке.
Воином оказался Гришка никудышным, но хозяином — неплохим. Ожила Локотня. Потряс тиун боярским кошелем, прикупил хлебушка. Ездил по окрестным деревням, уговаривал людей переселяться в Локотню. И хлебушком соблазнял, и освобождением на пять лет от боярских тягостей. И многих уговорил: не все ли равно, на каком пепелище селиться, а тут обещает тиун легкую жизнь…
Боярин Иван Федорович против льготы новопришельцам не возражал. Пусть окрепнут мужички, обрастут хозяйством, потом больше оброков можно будет взять. И на серебро, что тиун на хлебушко потратил, тоже не сердился. Обернется это серебро для боярина новым большим серебром, когда отсеются мужики и урожай снимут. Но на тиуна Гришку смотрел без ласки. Видно, рассказали ему люди, как Гришка от татар бегал. Однако из тиунов не прогнал — оценил хозяйственность…
Много погибло людей в зиму Батыева нашествия. Когда похоронили мертвых — вдвое и втрое выросли погосты, а ведь старые могилы-то копились десятилетиями! Но всех людей и царь Батыга извести не сумел. Кто пересидел войну в лесах, кто в дальних безопасных землях: на Белоозере, на Устюге, а кто и дальше — под самым Студеным морем. Теперь люди возвращались.
