Но все-таки Севастополь жил надеждами, и только в госпиталях раненым снились кровавые бои.
Нина приходила в госпиталь каждый день, втягивалась в полузабытую работу с покалеченными людьми, постепенно ужасная потеря начинала покрываться дымкой забвения. При виде человеческих страданий ее драма отступала в тень. Сестры милосердия, не знающие, что такое богатство и каким трудом оно создается, смотрели на Нину как на героиню. Она вносила новые чувства в госпитальную скуку. Даже Юлия Дюбуа смягчилась и признала в ней давнишнюю подругу.
А часы отстукивали время последнего боя - Заднепровской операции. Газеты о ней молчали. Но через Днепр уже переправлялись между Каховкой и Александровском пехота и конница, и добровольческие части атаковали укрепления в лоб.
Ничего об этом не ведая, сестры позволяли себе на ночных дежурствах развлечения - вызывали для разговоров души умерших. Они садились вокруг стола и над разграфленным листом бумаги вращали блюдце с начерченной на нем свечной копотью стрелкой. Стрелка указывала то на цифру, то на букву, и потом из этих цифр и букв складывался ответ покойника.
Над столом ощущалась тяжелая, возвышенно-странная атмосфера сновидения.
Юлия вызывала дух своего друга Головина. Стрелка остановилась на букве "М", затем последовали "Л", "Р".
- Моя любовь - Россия, - перевела Юлия.
Ее лицо было освещено горячечной радостью, в глазах дрожали слезы - она моргнула, слезы потекли по щекам.
На Нину это подействовало, но она не хотела поддаваться, стесняясь обнаруживать чувства. Да и кто сказал, что эти случайные буквы произносит дух погибшего офицера? И разве нельзя прочесть по-иному? Например: "Мало рублей"? Те же три буквы... Впрочем, духу не нужны деньги.
- Можно мне? - спросила Нина.
- Подождите! Не успели прийти... - упрекнула ее большегрудая, с чуть выкаченными глазами сестра Филипповская.
- Корнилова позовите! - вдруг сказала Нина, хотя только это ни о каком Корнилове не думала.
- Да, Корнилова! - повторила Филипновская.
- Не надо его, я боюсь, - призналась Юлия. - Вдруг он скажет что-нибудь такое, - что жить не захочется?
- Так мы и испугались! - дерзко произнесла Филипповская. - Давай-ка Корнилова... Ну крутим, что ли?
И стали крутить блюдце.
"С". "Е". "Р". "Д". "К".
- "Сердится"?
- А "К"?
- Не "сердится", а "сердце".
- Ну а "К" куда?
- "К" - это кровь. "Сердце" и "кровь".
- Крутите еще!
Покрутили. Выпало: "К". "А". "Х". "В". "Р". "М".
- Каховка. Врангель. Москва! - сказала Юлия. - Корнилов предсказывает победу.
- Почему "Москва"? Может, "могила"?
- Нет, "Москва"! - стояла на своем Юлия.
- Дай Бог, - вздохнула Филипповская. - Давайте еще... Может, он что-то добавит?..
Но больше никто не хотел тревожить Корнилова, и на этом остановились.
Между тем раненые заволновались, послышались стоны и крики. Сестры разошлись по палатам.
Нина пошла к Артамонову.
В палате все спали, кто-то храпел, слышались невнятные, сливающиеся голоса. По отдельным словам она поняла, что снятся бои.
"Москва или могила? - подумала Нина, вглядываясь в едва различимое лицо Артамонова. - Почему я хожу к нему? Влюблена?.. Тогда почему? Из жалости?.. Нет, не влюблена и не из жалости... Мы оба бедные, мне нужна помощь... Помощь от безрукого?.. Он скоро поправится..."
Артамонов повернулся на левый, пустой бок, и загипсованная рука оттопырилась, повисла, оттягивая плечо.
Нина поправила руку и снова подумала: "А разве не жалко?!"
В приоткрытую форточку повеяло холодным сырым ветром, напомнило о проломе. Осень по всем признакам была ранняя.
"Беженцы, беженцы, что мы будем делать, когда наступят зимни холода?..."
* * *
Холода приближались.
Севастополю снилась Москва, бои, тени убитых, а настоящие бои оставались неизвестными.
Переправившись на правый берег Днепра, белая армия заняла Никополь, затем красные сумели перегруппироваться и стали теснить казачью конницу генерала Бабиева.
Через два дня после занятия Никополя беззаветно храбрый Бабиев, десятки раз раненый, с поврежденной, усыхающей рукой, был убит возле ветряка близ села Шолохова - снаряд разорвался. Бабиева выбросило из седла, он летел и удивленно думал, что вот еще раз его ранило в такой важный момент, потом он почувствовал, что его везут куда-то на тачанке, силился открыть глаза, но, открыв, увидел себя юнкером кавалерийского училища, перед глазами замерцали круги, и он затих.
В тот же день с двух сторон на казаков ударили красные кавалерийские дивизии...
Еще были атаки, налетали кавалеристы, рубились, топтали друг друга конями, секли убегающих пехотинцев, на сердце армии было надсажено.
* * *
Еще жила и была грозна армейская машина, еще власти проводили публичные собрания, где произносились речи о мировом значении белой борьбы и где провозглашались здравицы Главнокомандующему и его помощнику по гражданской части, еще в газетах печатались победные сводки.
Однако Нина уже отделилась от верхушки и смотрела на жизнь по-обывательски, без патриотической горячки. Хотелось забыться, огрубеть. Что ей до того, возьмут Донбассейн или Екатеринослав?
Если бы удалось получить хотя бы небольшой кредит и развернуть новое дело! Вот тут-то и был для нее единственный шанс ожить.
На Никольской в управлении "Армия - населению" Нина нашла капитана Кочукова и прямо сказала ему о своей беде. Капитан покачал головой, потом спросил:
- Где вы были раньше? Я искал заведующего огородами для артиллеристов. А теперь все, зима на носу..
- Кредита не дадите? - просительно улыбаясь, вымолвила она. - Вы не думайте, у меня большой опыт... военные часто недооценивают...
- Ого-го! - вдруг воскликнул Кочуков. - Вы не были в кафе "Доброволец"? Там яичница из трех яиц, стакан кофе с сахарином и булочка для лилипутов две тысячи шестьсот пятьдесят рублей. А сколько офицер получает? Гроши! Я против кооперативов. Мы должны обходиться без этой запутавшейся в корыстолюбии публики. Простите, если это вам не совсем приятно слушать.
Маленький большеголовый Кочуков напомнил ей контрразведчика из Скадовска. Все они хотят, как лучше, и никого им не жалко.
- Что же мне делать? - спросила Нина. - Я сейчас числюсь при госпитале. Положение мое хуже некуда...
- Не знаю, - пожал плечами Кочуков. - Может, будете собирать теплые вещи для армии? - Он поглядел за окно - ветер трепал акацию.
- Как собирать? - не поняла Нина.
- Добровольные пожертвования...
Наверное, они просто не могли без этих пожертвований. Подлинного благородного добровольчества не существовало, а был тяжелый налог для латания дыр.
Нина попрощалась с Кочуковым и ушла. На улице было холодно, ветер задирал полы ее пальто, забирался в рукава и заставлял думать не о капитане, а о брошенной в летних рубахах армии.
До нее доходило, что тупая армейщина, это еще не армия, что эти вещи надо разделять, что без армии все рухнет. В ее мыслях бедные офицеры (такие, как уехавший на фронт Пауль) были беззащитны, даже беззащитнее, чем она.
Ее кто-то окликнул.
Доктор Шаповалов? Она, правда не сразу узнала его - он был какой-то озабоченно-важный, словно разбогател и не знал, что делать.
- Как вы поживаете? - спросил он. - Я слышал, вы процветаете, с вами все русско-французы...
- Что я? - ответила Нина, не желая признаваться в несчастье.
- Я слышала, что вы возите керосин и сбили цены у спекулянтов. Хотите открыть свое дело?
Но Шаповалов не хотел открывать никакого дела и принялся убеждать ее в ошибочности тесного привязывания российских интересов к французским.
- Да я не привязываюсь, - усмехнулась Нина. - Ветер-то какой!.. Я, пожалуй, пойду.
- Вы против чисто русского пути? - спросил Шаповалов, придерживая фуражку. - Рано или поздно вы разочаруетесь в своих русско-французах, попомните меня... Я вот вспомнил, как в пятнадцатом году наше главное артиллерийское управление позвало американцев, чтобы они построили нам новый пулеметный завод. Американцы приехали, но сперва захотели посмотреть на наши заводы. И что вы думаете? Посмотрели и отказались. Не сможем, говорят, обеспечить такой уровень.
- Я, пожалуй, пойду, - повторила она. - Совсем замерзаю.
- Пошли, я вас провожу немного, - предложил Шаповалов.
- Вы счастливы? - спросила Нина.
- Почему вы об этом спрашиваете? - чуть удивленно произнес он. - Мы на краю пропасти...
- Не надо меня провожать, - сказала Нина. - До свидания.
Она не хотела терять времени. Он чем-то раздражал. Все эти отечественные пулеметы, обескураженные американцы, неприятие русско-французов - как это далеко от настоящей жизни. А настоящая жизнь еще рождала надежды. Еще можно было обратиться к знакомым чиновникам из управления торговли и промышленности, к Симону, в конце концов к Кривошеину... Нина собиралась бороться с судьбой.
