– Талмуда у меня нет, – ответила Зора. – Мы начнем с грамматики. Иврит – он очень насыщенный, понимаешь? Спресованный. Полный тайн.
– Что это значит?
Она попробовала еще раз:
– Он как... как твердый леденец.
Якоб с серьезным видом кивнул:
– Иврит тоже тает, когда жарко, да?
Зора не сразу поняла, что он шутит.
– Очень смешно, – сказала она, хотя больше всего ей хотелось заплакать. С завтрашнего дня кто-то другой станет его учителем, его опекуном.
Зора ласково погладила мальчика по щеке. Теперь она убедилась, что не сошла с ума. Ведь она скорбит о том, что скоро потеряет.
– Прости, что отвлекаю. – Это была Леони. – Зора, ты не могла бы сходить со мной в лазарет? – И старательно выговорила на иврите: – Им нужен переводчик.
– Сейчас подойду, – кивнула Зора.
– А сколько ты языков знаешь? – Якоб снова взял ее за руку, и они вместе зашагали к лазарету.
– Четыре, – подсчитала Зора, приплюсовав те три, которые понимала, но никогда не говорила на них вслух. – Не так уж и много.
– А по-моему, это очень много, – возразил он, тряхнув головой с таким решительным видом, что Зора не удержалась, притянула мальчика к себе и прижала худенькое плечико к своему бедру.
– Ладно, Якоб. А теперь пойди разыщи маму.
На пороге лазарета ее встретил тощий молодой человек в белой куртке. Волонтеры постоянно наведывались в Атлит, поэтому Зору не удивило, что она никогда прежде не видела этого доктора. Но когда он протянул ей руку, всю в мозолях и не очень чистую, она заглянула в его светло-зеленые глаза с подозрением.
– Ты Зора, да? – спросил он. – Меня зовут Ави Шехтер. У нас тут два типа сидят. Лопочут какую«то древнюю тарабарщину й делают вид, что никого не понимают. Мне сказали, что ты спец по польским диалектам. Так вот, мне надо, чтобы ты пошла к ним и выяснила о них все, что только возможно. Они приплыли на прошлой неделе. Мы уже знаем, что они не евреи, но надо еще выяснить, как они сюда попали, что у них на уме, чем занимались во время войны.
Ави Шехтер говорил, как человек, привыкший отдавать приказы, и не дал ей времени ни подумать, ни отказаться. Открыв дверь, он показал на двух коренастых мужиков, по всей видимости братьев, примостившихся на одной койке.
– Я тебя тут подожду.
Зора услышала, как один велел другому держать язык за зубами.
– Принести вам воды? – спросила она, лишь немного споткнувшись на подводных камнях мазурского говора.
На лицах мужиков проступило удивление, а затем подозрение. Старший осведомился:
– Вы из Данцига?
– Нет, но у меня там родственники жили. На улице Мирхера.
– За синагогой, – уточнил он. – Я этот район знаю.
– Вы оттуда?
Он провел ладонью по темной щетине на своем круглом лице и спросил, без тени надежды или злобы:
– Так что, нас теперь обратно или за решетку упрячут?
– Понятия не имею, – пожала плечами Зора.
– Говорил я тебе, что дурацкая затея. – Второй задержанный был еще больше похож на медведя, чем его брат. Он повернулся к Зоре и произнес умоляющим тоном: – Скажите им, мы никому зла не сделали. Даже в полицию никого не сдали. И воевать не пошли. Испугались мы. Мы в Данию сбежали. Там войну и пересидели.
– Зачем же вы сюда приехали? – спросила она.
– В Данциге работы нет. Когда война кончилась, я потолковал с парнями из Моссад. Они сказали, им тут позарез монтажники нужны. В порту. А мы ж монтажники. Документы есть. Ну я и подумал...
– А откуда у вас еврейские документы?
Прозвучало это немного резко, и старший тут же сказал младшему:
– Чего зря языком молоть. Все равно никто не верит.
– Я не смогу помочь вам, если вы не будете со мной разговаривать, – предупредила Зора, но оба только покачали головой и отвернулись.
Поджидавший ее на улице человек уже успел сменить белую куртку на потертый кожаный пиджак.
– Ну, что выяснила?
– Не так уж и много. Они из Данцига. Говорят, что были монтажниками, во время войны сбежали в Данию. Больше ничего сообщить не могут. Не гиганты мысли, прямо скажем. По-моему, они сами не знают, что они здесь делают. Куда их теперь?
– Будь моя воля, я бы отвез их к границе, показал, где север, и скатертью дорога, – сказал он. – Может, ишув захочет их на корабль посадить. Ну а вообще-то, не мое это дело.
– А каким образом эти парни очутились в клинике? Они ведь здоровы. Если уж вы собираете там всех христиан, почему не отвели туда русскую девицу из барака А, которая радостно сообщает каждому встречному-поперечному, что она не еврейка?
– И еще одну из твоего барака, – добавил он.
– Ты это о ком?
– Об этой немецкой твари, разумеется. Просто уму непостижимо. Военная преступница на земле Эрец-Исраэль. И ты что же, ничего не знала?
Зора попыталась разыграть изумление вместо облегчения, – похоже, ему ничего не известно об Эсфири.
– Что ж, не такая ты, значит, умная, как Хаим тебя расписывал.
– Какой Хаим?
– Хаим Майер. Ты что, не видишь, как мы похожи? Глянь-ка, – предложил он, поворачиваясь к ней в профиль. – Все думают, что мы родные братья, а не двоюродные. – Достав из кармана полупустую пачку сигарет, Ави помахал ею у Зоры перед носом: – Вот. Это он тебе послал. Ничего, что я взял немножко? Что передать-то, если его увижу?
– Передай... – запнулась Зора, пытаясь придумать что-нибудь остроумное, – передай ему... спасибо за сигареты.
– Очень романтично. Скажу-ка я, что ты его любишь и мечтаешь снова увидеть.
Глядя в его удаляющуюся спину, Зора топнула ногой:
– Хаим! Прямо как по заказу!
– Что ты сказала? – спросила поджидавшая ее Леони. – Хаим означает «жизнь», да?
Зора протянула ей пачку:
– Курить будешь?
– «Честерфилд»? Ух ты, спасибо. – Когда Леони вытаскивала сигарету, из пачки выпала сложенная бумажка. – А это что?
Зора подняла листок, развернула.
– Там одна только буква «М», – заметила Леони. – Тебе это о чем-то говорит?
– Ну... вроде.
– Майер! – Леони улыбнулась. – Non?
– Майер, oui, – кивнула Зора с таким откровенно несчастным видом, что Леони не решилась дразнить ее.
– А я как раз на гимнастику иду, – сказала она. – Этот Ури такой забавный. Пойдем вместе?
И, прежде чем Зора успела отказаться, Леони добавила:
– Почему бы и нет?
Зора пожала плечами:
– Я уж и сама теперь не знаю.
Шендл резала огурцы в такт с внутренним метрономом, разбудившим ее поутру ни свет ни заря. Сначала она подумала, что где-то в лагере и в самом деле бьют барабаны, нсъв конце концов поняла, что это стучит ее собственное сердце: бе-жим! бе-жим!
Она пыталась не обращать на него внимания, но стук становился все громче и настойчивей, вытесняя все, включая ее обычно хорошее настроение. Она что-то буркнула в ответ на вопрос Теди и огрызнулась, когда двое охранников-арабов, обычно встречавших ее улыбками, подняли кверху большие пальцы. «Ну вылитая Тирца, которая за все время ни разу никому доброго утра не пожелала».
– Та-дам, та-дам, та-дам, – бормотала она, опуская в такт лезвие ножа. Руки так сильно потели, что приходилось поминутно вытирать их полотенцем.
Задняя дверь ударилась в стену с резким стуком, объявляя о прибытии Натана, который ввалился на кухню в сопровождении Боба и Ури.
– Глядите, кого я привел!
– А это хорошо? – спросила Тирца. – Вам двоим сегодня лучше не влипать в неприятности.
– Сегодня у них работы по горло, – объявил Натан, запихивая в рот ломоть хлеба.
– После того как Натан придумал, что делать с винтовками, все здорово приободрились, – заговорил Ури.
Тирца и Шендл переглянулись и уставились на Натана.
– Ну ты и свинья, – процедила Тирца. – Небось, ни словечком не обмолвился, что это идея Шендл.
Натан даже бровью не повел.
– Пошли отсюда, – сказал он и, захватив пригоршню маслин, устремился в обеденный зал. – Сейчас покажу, кого мы выбрали старшими по баракам.
– Ну и шмок! – пробормотала Шендл.
– А ты чего ждала? – усмехнулась Тирца. – Зато всегда добивается, чего хочет.
Шендл стянула фартук, тихонько ругаясь на идише. Она не раз встречала хвастунов, среди ее партизанских товарищей самомнение было условием выживания, столь же важным, как умение спать на голой земле. Тем не менее, даже в ее отряде ребята знали, что не стоит считать себя выносливее или умнее девушек.
От Натанова зазнайства ей хотелось кричать во все горло. Она была так возмущена, что даже не пыталась сесть за стол и осталась на кухне, меряя ее шагами и потягивая из чашки остывший чай. Рука поминутно тянулась к левому плечу, на котором Шендл почти два года проносила свой автомат. Чертова железка имела обыкновение соскальзывать по сто раз на дню. Приходилось все время поправлять.
– Обычно барышни так со своими шарфиками носятся, – подтрунивала Малка. – А у Шендл вместо шарфика любимый автоматик.
