– Ну, чернозем это не по моей части, – отмахнулся Геринг.
– По вашей части – ценнейшая в Европе коллекция…
– Ну, это было преувеличение. Знаете, как невинно хвастают рыбаки и охотники, – притворяясь простаком, решил объяснить Геринг. – И потом, надо учитывать, что собирая эти полотна, я спасал их от уничтожения. Благодаря мне, они остались достоянием всего человечества… Я уверен, потомки это оценят.
Геринг победно оглядел присутствующих. И вдруг опять подмигнул Реброву.
– Вы не могли не знать о преступлениях германских войск на захваченных территориях, – решил повысить тон Александров. – Об опытах над людьми в концлагерях, о душегубках, об угоне в рабство…
– Да почему я должен был об этом знать? – обиженно спросил Геринг. – Я занимался другими делами.
– После того, как вы с полчаса перечисляли свои должности и посты, невозможно себе представить, что вы не знали о том, что творится в Германии.
– Да, я был значительным лицом. Но, тем не менее, многое делалось без моего участия или согласия. Все было бы иначе, будь я первым лицом…
Сразу после допроса Александров и Ребров отправились в кабинет Руденко, который ждал их.
– Ну, и какие впечатления от «наци номер 2», как его тут называют? – спросил Руденко. – Шо это за зверюга? И с чем его едят?
– Впечатления сложные, – доложил Александров. – Персонаж серьезный. При этом актер – может и под дурачка и под простофилю играть. А может и вождя всей Германии представить. Все зависит от настроения и расчета, что ему выгодно. Надо учитывать, что он из известной семьи, из которой вышли в прошлом и генералы, и важные чиновники. Так что простачком он может только прикидываться. Кстати, у него была специальная служба подслушивания телефонных разговоров всех главарей рейха.
Работала не хуже гестапо. Следили за всеми… И защищать себя он будет до последнего – выворачиваться, лгать, переводить стрелки на других…
Руденко покрутил в пальцах карандаш.
– Добре… И как с ним работать на процессе?
– Без философии и лирики. Он способен разглагольствовать обо всем. Бить его надо фактами и припирать к стене документами. Бить без всякого сожаления. Никакого раскаяния там нет и быть не может. Если вдруг начнет о чем-то сожалеть – значит, врет. Выворачивается. Сожалеет он только о том, что все так закончилось, и они проиграли.
Руденко почесал пальцами заметные уже, несмотря на молодой возраст залысины.
– Хорош. Ишь какой каплун!
– Разрешите, товарищ генерал? – чуть шагнул вперед Ребров. – Геринг, как я заметил, очень тщеславный. На этом можно играть. Если ему дать распустить хвост, встать в героическую позу, он может начать проговариваться.
– Ну что ж, уже кое-что, – кивнул Руденко. – Добре, Георгий Николаевич, вы продолжайте, а я в Москву слетаю на заседание Комиссии по процессу.
– Срочный вызов? – поинтересовался Александров.
– Более чем, – поднял палец Руденко. – Там, чую, нами не очень довольны. А вот почему? Ну да… Знаете… Бог не выдаст…
– Удачи вам, Роман Андреевич.
– Ладно, чего уж там, – Руденко достал объемистый портфель и принялся загружать его бумагами.
Уже в дверях Александров вдруг вспомнил:
– Роман Андреевич, тут такая ерунда, аработать страшно мешает…
– Что еще? – поторопил его Руденко, закрывая портфель.
– Машинки с русским шрифтом у нас никуда не годные. Нужны нормально работающие, да еще бы пару опытных машинисток…
– Да-а… Не было у бабы забот! Подложили ей порося. Ладно, пришлите мне в Москву запрос – поговорю там насчет машинисток.
В коридоре Ребров задумчиво сказал:
– Генерал Филин тоже летит в Москву из Берлина.
– Знаю, – кивнул Александров. – Что-то там надвигается…
Помолчав, остро взглянул на Реброва.
– А что это Геринг тебе все подмигивал, а?
– А черт его знает! Видимо, вспомнил наш разговор в Мондорфе…
– Смотри, узнает полковник Косачев, такой Мондорф пропишет, что себя не узнаешь!
В полупустом самолете, вылетевшем из Берлина в Москву, Руденко встретил Филина.
– Тоже в Москву, – со значением произнес Руденко. – И, разумею, тоже на заседание Комиссии Политбюро.
Филин только вздохнул.
– Вести будет Вышинский, – заметил Руденко, устраиваясь в кресле поудобнее.
– Вышинский?
– Да, Вышинский Андрей Януарьевич, – глядя прямо в глаза Филину, многозначительно сказал Руденко.
У каждого из них были свои отношения с человеком, которого называли «Рука вождя» и «Ягуарович». Для Руденко он еще недавно был большим начальником, грозным государственным обвинителем высшего ранга, человеком очень близким к Сталину. Поэтому все неприглядные стороны его характера он своим крестьянским умом воспринимал как данность, как некое природное явление, к которому надо относиться с опаской и по возможности не попадать под руку. При этом Вышинский вроде бы даже относился к Руденко благосклонно и, поговаривали, что он будто бы предлагал по каким-то своим расчетам его на высокие посты в Москве еще до войны, до того как его освободили от должности. Но Роман Андреевич на этот счет не обольщался, он знал, что «Ягуарович» любил бить своих, чтобы чужие боялись. При этом Руденко хорошо понимал, что Вышинский очень хотел быть Главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе, чтобы блистать на весь мир. И назначение на этот пост его, Руденко, не могло не вызвать у «Ягуаровича», нет, не зависть, но досаду, которую он в силу своего характера непременно выразит. Вопрос – как? Открыто, в форме разноса на том же заседании, или во время докладов Сталину?
Отношение Филина к карающей деснице вождя было куда острее. Он считал, что Вышинский, блестящий оратор и юрист, по натуре своей беспринципный авантюрист, способный служить кому угодно и предать кого угодно, чтобы самому остаться на плаву. Филин был убежден, что Вышинский еще и упивался своей властью над людьми, ему нравилось топтать, унижать, доводить до умоисступления. Сталину он был нужен не только из-за своих способностей и готовности раздавить кого угодно, но и потому что его самого ничего не стоило уничтожить в любой момент, вдруг вспомнив, что он подписал в 1917 году ордер на арест Ленина, будучи на службе у Временного правительства… С началом войны Вышинский был несколько отодвинут в тень и мечтал о грандиозном спектакле, который он закатит на весь мир во время трибунала над нацистскими главарями. Однако Сталин понимал, что Вышинского на трибуне международного трибунала в Нюрнберге будут постоянно сравнивать с Вышинским на судебных процессах в Москве до войны. А воспоминания об этих процессах, где очень многое было сфабриковано и заранее срежиссировано, совершенно неуместно и очень опасно для всего этого важнейшего дела. Поэтому Сталин и оставил Вышинского в Москве, за кулисами. И, зная „Ягуаровича“, Филин хорошо представлял себе, как тот доносит вождю о промахах и ошибках советской делегации в Нюрнберге без его, Вышинского, грозного взгляда и окрика.
К тому же Филин знал, что может оказаться предметом разбирательства на заседании Комиссии. Поэтому, когда самолет лег на курс, он достал из портфеля полученный накануне из Нюрнберга документ, и протянул его Руденко.
– Вот ознакомьтесь, Роман Андреевич. Чтобы быть готовым…
Внимательно прочитав бумаги, Руденко молча вернул их Филину. Потом негромко спросил:
– Что, думаете только из-за этого?
– Не только, но это как спусковой крючок… А там…
Какое-то время они молчали, пытаясь представить, что будет на заседании и чем все может закончиться.
– Ну ладно, чему быть, того не миновать, – словно отмахиваясь от надоевших мыслей, сказал Филин. – Есть дела и поважнее…
Он наклонился к Руденко и чуть слышно произнес:
– Только что поступило донесение от нашего агента… Кто-то подбросил американцам фотокопии оригиналов секретных протоколов к Пакту о ненападении, и сейчас решают, что с ними делать… А это, сами понимаете…
Руденко буквально застыл. Он понимал, чем все может обернуться.
– Думаете, они могут обнародовать их на процессе?
– Пока мы не знаем. Даже не знаем, кто их нашел… Среди американского руководства, которое режиссирует процесс, есть разные люди… Немало и таких, кто готов подложить нам любую свинью и даже сорвать процесс.
– Но ведь у нас есть ясные договоренности с ними на сей счет!.. Не использовать на процессе темы, которые ставят под сомнение право победителей судить преступников.
– Договоренности есть, нет уверенности, что они будут строго соблюдаться.
– Так процесс может закончиться не начавшись. Москва не позволит оглашать протоколы. Вплоть до нашего отказа от участия в процессе. И кому он тогда будет нужен?
– Американцы это понимают. Но некоторым ястребам в США уж очень хочется…
– И что – пойдут на срыв процесса?
– Они могут сделать все чужими руками.
