Глава 17. Самойлович
Избежать смерти в тюрьме можно лишь одним способом — бежать. Никто не надеялся осилить чудовищный 25-ти летний срок, а получившие 10-ти летний, знали, что по истечению его администрация намотает заключенному новый — и так без конца. Весть о побеге Самойловича быстро разлетелась среди узников. Огромный лагерь, обнесенный трехметровым забором с колючей проволокой всколыхнулся и загудел. В одноэтажных бараках, сделанных из тонкого, обмазанного глиной леса, по комнатам и камерам, где гулял леденящий ветер, разговоры были только о нем. Бежавший был уважаемым человеком, у него оставались друзья и почитатели, с симпатией вспоминающие его дружелюбие и отзывчивость. По ночам в зону доносились звуки автоматных очередей, хлопки винтовочных выстрелов и надрывный лай овчарок. Битком набитые на нарах лагерники вздрагивали — «может в Самойловича палят при попытке задержания», гадали они, «лишь бы не поймали» — желали они удачи своему смельчаку. Так тихо, бедно и легонько пробежала пара дней, но аккурат в воскресенье, когда пробили рельсы на обед и роты стали строиться на плацу, заметили люди болтающееся на веревке у ворот тело. «Неужто он?» пронзило каждого из них. «А кто же еще?» Вот и записка, к его шее примотана: «Заключенные, вот это будет с каждым, кто осмелится бежать. Самойлович», написано красными жирными буквами. Был повешенный весь обгрызенным, разорванным и поломанным, руки выворочены назад, шея свернута и лицо размозжено до неузнаваемости. Вместо столовой начальство строем провело их всех перед трупом, заставляя смотреть и не отводить глаза, чтобы каждому была наука на всю жизнь. С содроганием взирали на него и густые колонны москвичей и ленинградцев, осужденных по 58-ой статье, час назад доставленные на место отбывания наказания на борту парохода Вячеслав Молотов. С чемоданами и мешками в руках и на спинах, закопченные и уставшие, вливались они в ворота по шестеро в ряд, процессией длиной в полкилометра. Суета была необычайная и охрана сбивалась с ног, встречая и размещая вновь прибывших. Овчарки злобно рычали и скалили свои клыки, конвоиры зычно покрикивали, непривыкшие интеллигентные горожане пугались и дрожали — все шло как обычно в ГУЛАГе.
Генерал Рихтер и Иван Иванович Иванов, начальник лагеря, наблюдали из окна комендатуры за марширующим пополнением. Лица узников были угрюмы и бесстрастны и нельзя было определить их мыслей. «Каковы ваши действия, если настоящий Самойлович будет найден?» Иван Иванович повернулся к Рихтеру. Форма полковника Советской армии туго обтягивала его кряжистую фигуру; густые русые брови и светлые глаза на веснушчатом лице могли ввести в заблуждение кого угодно. Между собой говорили они на Hochdeutsch, Рихтер других языков не знал и оба они были уроженцами Баварии. «Вы же знаете, Карл,» легко пожурил его генерал, «что в этом случае его подвергнут допросу с пристрастием, выжмут из него все, а потом за ненадобностью пристрелят в подвале. Рутина…» Рихтер пожал плечами. «Куда он может направляться?» Карл скрестил руки на груди и кожа на лбу его сморщилась и собралась складками. «На что он надеется? Я встречал его. Он достаточно умен, чтобы понимать, что бежать в общем — то некуда и выжить в тундре или тайге в одиночку невозможно.» «Мы проверили всех якутов в поселениях, но его нигде нет.» «Это не просто подкоп под колючку. Мы бы его давно поймали. Обычно мы ловим беглецов через сутки, а этого след простыл. У него должен быть план и помощники,» Карл задумчиво почесал переносицу. «Вот это меня беспокоит. Возможно, что они нас перехитрили. Продолжайте следить за рекой. Других дорог здесь нет.» Зазвонил телефон на столе и генерал поднял трубку. «Комендатура лагеря 620,» прорычал он. Однако его обычно насупленное лицо стало расцветать. Уголки губ дрогнули в сдерживаемой улыбке и вокруг глаз залучились веселые морщинки. «Возьмите всех свободных людей и прочешите все до единой протоки в устье реки.» Oтдав последнее распоряжение, он с лязгом бросил трубку, но весь облик его помолодел и засиял надеждой. «Кравцов звонил с базы. Весельную лодку обнаружили на отмели возле Быкова мыса. В ней пустой мешок и шапка с номером Самойловича. Пусть заодно патрулируют море Лаптевых. Зачем он туда пошел? Может надеется, что его подберет американский конвой на Севморском пути?» Иван Иванович развел руками и разлил по рюмкам шнапс.
«Булган бүре» по — татарски значит «матерый волк»; так прозвали оказавшиеся в неволе жители степей оперативного уполномоченного внутреннего режима старшину Тупикова. Высокий, плечистый и очень сильный, с лицом психопата у него действительно были волчьи повадки. С горящими злобой глазами, ощерив острые зубы, с перекошенным ртом, он сбивал с ног провинившегося и ногою в сапоге бил под дых или в пах. Если несчастный после этого мог подняться, то его подбирали вохровцы и кидали в штафной изолятор. Если нет, то привязывали бирку к ноге трупа, вывозили в тундру и швыряли в яму для умерших. Терпению татар пришел конец, когда бүре покалечил Музагита, младшего брата Каракуша. «Тебе надо отквитаться,» сказали ему земляки и Каракуш согласился. Изобретательный Асляметдин, старший их маленькой общины, разработал заговор. В канун отъезда Тупикова в длительную командировку повар — башкир, специалист по изысканным кушаньям, накормил волка в столовой пловом со свининой и чесноком, да таким, что Тупикова сразу начало пучить, подергивать и случилось расстройство желудка. Бүре побежал к ближайшему туалету. Дощатый, выбеленный известкой ветеран был оборудован очком индивидуального пользования. Широким шагом, потеряв обычную осторожность, поглощенный недомоганием, понесся к нему Тупиков в поисках облегчения. За ним вошел Каракуш и нанес негодяю смертельный удар заточкой. Куда прятать тело? Нет ничего проще! Несколько дней назад один из казахов, бывший доцент технического вуза, осужденный за контрреволюционную агитацию и пропаганду, усовершенствовал верхнюю доску, сделав ее съемной. Теперь приподнятое сиденье открывало широкий путь в зловонную массу. Туда Каракуш и сбросил головою вперед оперуполномоченного вместе с заточкой, торчащей в спине. Булькнув и пустив несколько пузырей булган бүре затих на дне выгребной ямы, поверхность которой опять стала безмятежно спокойной. Это произошло на третий день после побега Самойловича. Бывают же совпадения!
В июне в низовьях Лены самый разгар полярного дня. Снег тает в мае и тундра преображается. Заболоченная местами низменность зарастает пестрым ковром трав, мхов и цветов. По ее просторам бродят стада оленей, над озерками и речонками клубятся тучи комаров, снуют песцы и горностаи выискивая гнезда леммингов, с горных склонов сбегают ручьи с кристально чистой водой. Бледное солнце прогревает воздух до десяти градусов по Цельсию, но ночью не прячется за горизонт, а замирает в небе, бросая сумеречный и загадочный свет на притихшую землю. Природа словно грезит в эти часы и только иногда доносится шум крыльев куропаток или клекот сов, добывающих себе пропитание. Рядом под жемчужными небесами огромная река величаво катит свои волны в океан мимо суровых и скорбных берегов, где никто по своей воле жить не хочет.
Незадолго до полночи, козырнув красной книжечкой часовому на КПП, вышел из лагеря плечистый, подтянутый старшина с фибровым чемоданчиком в руке. Лицо его в полутенях разглядеть было нелегко, но часовому запомнились его рыжие усы, черные глаза буравчиками и молодцеватая походка. Громко стуча сапогами по деревянному тротуару, он дошел до причала, где готовился к отплытию пароход. Большой и двухтрубный, до революции он назывался Сысой Сысоевич и перевозил меха, кожу и мануфактуру по Лене и ее притокам, а после победы Bеликого Oктября переименовали его в Вячеслава Молотова и получил он другое предназначение — доставлять заблудших граждан страны советов на стройки социализма. Его палубы, каюты и трюм опустели в этот час, но ненадолго, на распределительном пункте в Осетрово, 3500 километров отсюда, ждала его новая партия заключенных и отбывал он туда завтра в пять утра. Пароходный капитан П. С. Кокушкин побаивался новой власти. Было ему 60 лет, седой, сухонький и крепкий, капитанствовал он с 25-ти и знал на реке каждый перекат, стремнину и затон, но часто стоя на мостике и глядя на бедолаг, переполнявших его посудину, с трепетом думал, что как бы и ему с семьей не ровен час не оказаться в трюме этого корабля в качестве живого груза. В ту ночь Кокушкину не спалось и, стоя у сходен, он лично встретил бодро подошедшего к нему старшину. Проверяя его документы, капитан прочитал нараспев: Народный Комиссариат Внутренних Дел — старшина Тупиков, Захар Ферапонтович. Был предъявлен билет и командировочное удостоверение, все сходилось правильно, печати, подписи и бланки, и Кокушкин приказал дежурному матросу, по кличке Ванька Стервец, разбитному малому с лукавым взглядом и шрамом на лбу, заработанным за лихую игру в карты, провести старшину к его койке. В каюте с медным иллюминатором были четыре койко — места, как в вагонном купе. На столике среди хлебных крошек стоял мутный стакан и лежала измазанная яичным желтком чайная ложка. «Вот ваше место,» указал матрос на нижнюю полку. «До Дюсюр вы едете один, а там к вам подсядет женщина с двумя детьми.» Ванька смотрел на старшину оценивающе — игрок или не игрок? «Спать пора,» притворно зевнул Самойлович, конечно, это был он, и матрос, негодуя про себя, на цыпочках удалился. Самойлович крепко сжал ладонями виски, повалился на койку и воспоминания охватили его. «Кравцов,» думал он, «эта мистическая личность, не то немец, не то русский, с туманным и запутанным прошлым, сумел завоевать мое доверие, растопить лед моего скептицизма, убедил, что советская власть за мое геройство простит меня и мою семью и в придачу даст правительственную награду. И не удивительно… Ведь информация, которую я везу заслуживает внимания самого тов. Сталина.» Незаметно для себя он задремал. Сон его был неспокоен, он тяжко ворочался, вскрикивал и метался. Три ночи назад Самойлович прорыл подкоп под колючей проволокой, но не полез туда, а вернулся в лагерь. Три дня прятался он под койкой у Кравцова в биндюге, вздрагивая от каждого скрипа в коридоре. На четвертую ночь, приклеив усы, как у Тупикова, одев военную форму и положив в карманы документы на имя старшины и бумажник, приготовленный для него Кравцовым, Самойлович вышел из своего заточения. Под глазами его залегли темные круги; голодный и измученный, он твердо и решительно чеканил уверенной походкой между бараками. Собрав в кулак свою незаурядную волю, не дрогнув и не моргнув, продефилировал он мимо гниющего на веревке трупа с его собственным именем и скоро вышел на пристань. Он удивлялся как легко и складно он попал на пароход. «Поиск к тому времени прекратят,» неделю назад инструктировал его Кравцов. «Теперь дело за вами, Семен Петрович. Ваше хладнокровие решает все. Осторожно, не выдайте себя.» Он крепко спал и не слышал как отдав прощальный гудок судно отвалилo от пристани. Изрыгая клубы дыма, машина запыхтела и потащила Вячеслава Молотова вверх по реке.
