— Несчастна! Вы несчастны?! — вскричал старик, и глаза его засверкали. — Кто виноват в этом? Скажите, я сумею защитить вас и от ваших домашних…
— Мне не за что на них жаловаться… Они, напротив, сделали все, чтобы меня утешить.
— Так почему же эти слезы, это отчаяние!
— Иван! — сдерживая слезы, начала она. — Не знаю почему, но я имею к тебе особое доверие… Тебе я скажу все. Я узнала вчера, что я не дочь Петра Иннокентьевича.
Старик побледнел, как мертвец.
— Кто сказал вам это?
— Его племянник, Семен.
— И Гладких не раздавил, как червяка, эту гадину?
— Его больше здесь нет, его выгнали.
— Так это правда… Вы не дочь Толстых?
— Я не дочь его.
— А не сказал вам, — боязливо продолжал Иван, — этот Семен, который так много знает, кто ваш отец?
— Да.
— Кто же?
— Иван, ты будешь поражен…
Старик дрожал, как в лихорадке.
— Моего отца звали Егором Никифоровым… Более двадцати лет назад, он был осужден за убийство и сослан в каторгу… я дочь убийцы, дочь каторжника.
Крик ужаса вырвался из груди старика.
— Понимаешь ты теперь, почему Борис Иванович не должен даже думать обо мне… почему я не смею никого любить. Понимаешь!
Она снова зарыдала.
Старик чувствовал, как сердце его разрывалось на части, но молчал, подавленный всем слышанным.
— Но разве Иннокентий Антипович вам не сказал?.. — боязливо начал он.
— Что бы он мог мне еще сказать.
— Я… я не знаю… Но он мог бы вам, например, рассказать, при каких обстоятельствах было совершено убийство…
— К чему мне это знать?
— Все-таки…
— Мне, впрочем, хотелось бы узнать еще кое-что, и мой крестный обещал рассказать мне впоследствии печальную историю моего отца и моей матери…
— Обещал?..
— Да…
С каким бы наслаждением старик сказал ей: «Твой отец не был виновен… Ты дочь невинно осужденного, который за другого понес наказание и уже отбыл его… Твой отец здесь, перед тобою».
Слова эти уже были у него на языке, но он испугался последствий этой откровенности и сдержал себя. Это ему стоило страшного усилия воли.
Если он теперь все откроет своей дочери, то должен будет назвать и настоящего виновника убийства, за которое был осужден. Захочет ли тогда Татьяна Петровна жить в доме Толстых, где она привыкла к неге и роскоши. Что может он, ее отец, предоставить ей взамен?
Все это надо было обдумать.
Впрочем, если еще минута разглашения тайны не наступила — она близка. Сын Марии Толстых, которого он нашел, изменит все.
Пока старик обдумывал все это, Татьяна Петровна продолжала тихо плакать.
— Я понимаю вас, — сказал он, — имя Егора Никифорова для вас, также как и для всех, ненавистно… Это — имя убийцы…
Лицо молодой девушки приняло какое-то сосредоточенное выражение.
— Егор Никифоров — мой отец, — отвечала она. — Земной суд его осудил, но я, его дочь, не имею права судить его… Моя обязанность молиться за него, и это я буду делать каждый день… Да сжалится над ним Он, Господь милосердный, и простит ему…
— Как! — спросил старик дрожащим голосом. — Если бы Егор Никифоров вернулся сюда, вы бы не оттолкнули его?
— О, — взволновалась она, — я бы бросилась в его объятия, и как сладко бы было мне выплакаться на его груди.
Старик невольно схватился за грудь. Невыразимое радостное чувство наполняло его сердце.
Он не в силах был более воздержаться и наклонившись к молодой девушке, обнял ее и горячо поцеловал в лоб.
— Благослови вас Бог, барышня! У вас благородное сердце, — сквозь слезы произнес он.
Татьяна Петровна совсем не удивилась этой неожиданной ласке нищего Ивана.
— Так ты находишь, что я поступила бы хорошо!
— Вы ангел! — воскликнул он и бросился быстрыми шагами из сада.
Она удивленно посмотрела ему вслед.
«Он знает более, чем хочет это показать — пронеслось в ее голове. — Что значат его слова о Борисе Ивановиче?..»
Мысль о молодом инженере снова запала в ее голову, и, ввиду необходимости, по ее мнению, расстаться с нею навсегда, сделалась для нее еще дороже и вместе с тем еще неотвязнее.
Несколько успокоившись и отерев слезы, Татьяна Петровна вышла из сада, затем со двора и тихо пошла по направлению к поселку. Она шла к своей крестной матери Фекле.
Егор Никифоров, между тем, быстро дошел до своей землянки в лесу, упал около нее на колени и стал горячо молиться. Слова молитвы, слова благодарности Богу вырывались из его груди, перемешанные с рыданиями.
Он просил у Бога силы довершить до конца начатое им дело, он молился за свою дочь, которую только что поцеловал первым отцовским поцелуем.
— Барышня, касаточка моя ненаглядная, вот радость-то старухе нежданная! — встретила Фекла восклицаниями свою крестницу. — Ну, как здоровье-то драгоценное Петра Иннокентьевича и Иннокентия Антиповича, все ли там живы у вас и благополучны?
— Все, Феклуша, слава Богу, здоровы… — отвечала Татьяна Петровна.
— Ну, садись же, касаточка моя бриллиантовая, дай наглядеться на тебя, ведь я уж с месяц не была в высоком доме и не видала тебя, моя радость.
Молодая девушка молча села на лавку.
— Да ты, кажись, голубка моя, невесела с чего-то, грустная такая… Что это тебе попритчилось?
— Феклушка… Ты знала мою мать… Арину? — прерывающимся голосом спросила Татьяна Петровна.
— Как, тебе это сказали? — удивленно вскинула на нее глаза старуха.
— Да…
— Иннокентий Антипович?
— Да… Но я не знаю, где ее могила, сведи меня на нее… Мне хочется помолиться о ее душе…
— Дивные дела деются, дивные… — бормотала про себя старуха. — Мое дело сторона, — сказала она вслух, — мне нечего тебя и пытать об этом… Изволь, я покажу тебе могилу твоей матери…
Старуха накинула на голову шерстяной платок.
— Идем!
Молодая девушка поспешно встала и последовала за своей крестной матерью.
Через четверть часа они уже были на кладбище.
Татьяна Петровна была очень взволнована, на ее глазах то и дело выступали слезы.
Войдя на кладбище, старуха вскоре остановилась перед единственным на нем большим гранитным памятником, содержимым в необыкновенной для кладбища поселка чистоте.
— Вот мы и пришли! — сказала Фекла, осеняя себя размашистым крестом.
«Это, верно, крестный так заботится о могиле!» — мелькнуло в голове Татьяны Петровны.
Она упала на колени в горячей молитве о душе своей несчастной матери и о прощении своего преступного отца.
Только после молитвы молодая девушка обратила внимание на надпись на памятнике. Эта надпись гласила:
Здесь покоится тело Арины Селиверстовой несчастной жены и матери молитесь за нееМолодая девушка зарыдала и обвила камень обеими руками. Ее горячие губы прикоснулись к холодному граниту. Несколько минут она, как бы в оцепенении, не переменяла позы.
Фекла испугалась.
— Пойдем, касаточка, пойдем! — дотронулась она рукой до своей крестницы. — Помолилась и буде… Еще не раз прийти можешь на могилку… Чего убиваться… уж не весть сколько лет прошло, как Аринушка лежит в сырой земле…
— Да, да, я буду ходить сюда часто!.. — проговорила сквозь слезы молодая девушка.
— Ходи, касаточка, ходи…
Старуха помогла ей встать с колен, и они отправились в обратный путь. На душе у Татьяны Петровны стало как-то спокойнее, светлее…
— Я хотела бы знать еще… — проговорила она и остановилась.
— Говори, касаточка, говори…
— Я бы хотела видеть ту избу, где я родилась и где умерла моя бедная мать.
— Она вся уж развалилась… В ней никто не жил с тех пор, а уж прошло более двадцати годов… — сказала Фекла.
— Пусть развалилась, я хочу видеть эти дорогие для меня развалины.
— Пойдем… уж будь по-твоему.
Они прошли в конец поселка и пришли к избе, в которой некогда жил Егор Никифоров со своей женой. Она действительно представляла из себя груду развалин.
Татьяна Петровна печально ходила вокруг этих развалин и старалась восстановить эту избу, как она была более двадцати лет тому назад, когда в ней жили ее отец и мать, и когда она увидала в ней Божий свет.
Картина создалась в ее воображении, но затем вдруг исчезла и на ее месте восстали: памятник матери и каторжные работы, на которых находится ее отец.
Из груди ее вырвался невольный вздох.
— Вот прошедшее, а здесь и там настоящее… Что же сулит мне будущее?.. — вслух произнесла она.
— Надейся! — послышался ей голос.
Она быстро осмотрелась кругом. Около нее никого не было, кроме ее крестной матери, а, между тем, слово «надейся» было произнесено не ею.
