— Погоди! — как-то остановила ее Нюраня. — Какой же Юра еврей, если его мама украинка, а папа молдаванин?
— О! Ви низнаите-таки наших правил, — Рая пародировала еврейскую речь. — Все передается по матери.
— У нас тоже по матери обычно посылают. Как тебе разрешили выйти замуж за Юру?
— Моя бабушка, Вадима Моисеевича мама, абсолютно точно установила, что прабабушка Юры по материнской линии была еврейкой.
— По метрикам?
— Ах, мадам, не разочаровывайте меня! Надо один раз подсмотреть в туалете, когда он мочится, чтобы быть спокойной. Не татарин же он обрезанный!
— Как у евреев все строго!
— Ужасно строго! — подтвердила Рая и заговорила по-русски чисто. — Юра пришел, сел за рояль, пробежался своими божественно длинными волнующими пальцами по клавишам и Ревекка, то бишь я, была готова.
— Это кто сказал?
— Моя бабушка, которая потом нашла у Юры еврейскую прабабушку. А что, спрошу я вас, — снова еврейские интонации, — если Юра любимый ученик дедушки, который потом, ви знаете… парализован после скандальных обстоятельств… видающийся дирижер. Только между нами! Его парализовало на Первой скрипке.
— На чем?
— На ком, — поправила Рая. — Тихо, тихо, никто не слышал. Но, между нами, Первую скрипку можно было отъегорить только за гениальное исполнение концерта Паганини. Вдумайтесь в величие этого единственного полового акта! Она, дурнушка, с пеленок смычком по скрипке вжик-вжик, шея кривая, голова набок, — Рая изобразила косорылость, и будто она держит в руках скрипку, водит по ней смычком. — И тут — звездный час! Сыграла восхитительно, дирижер от восторга после концерта, прямо в оркестровой яме, ее, оркестранты деликатно ушли, конечно, — Рая пальцами одной руки скрутила кольцо и потыкала в него указательным пальцем другой руки. — Катарсис! Экстаз! Момент триумфа! Надо выпить чаю, извините. Два глотка, и я способна продолжать. Первая скрипка, вероятно, имела девственную плеву прочности покрытия барабана. Дедушка старался. Пробился ли, неизвестно. Свалился в оркестровой яме, вызвав эффект домино из пюпитров. Я за дедушкой три года ухаживала. И вначале он все пытался что-то сказать. Но ведь не передать же мне завет вечного служения музыке? Думаю, что он хотел похвастаться, что пробил бастион Первой скрипки. И просто уточнить: скажите мне таки, пробил или погибаю, осрамив свою дирижерскую палочку?
— Рая! — смеялась Нюраня. — Ты сочинила, что он ее в оркестровой яме?
— Я предположила. Согласитесь, что для Первой скрипки да и для дедушки это был судьбоносный акт. Если бы он состоялся в гримерной или в раздевалке — фу, пошло. А в оркестровой яме — совершенно другие декорации. И еще мне нравится картина падающих друг за другом пюпитров, порхающих, словно птицы, листов нот. Это как затухание музыкальной темы после мощного аккорда.
— Тебе действительно надо писать. В музыке мало кто разбирается, и что бы не выдала твоя буйная фантазия, все сойдет.
— Тут я с вами не соглашусь. Разбираются многие, исполнители и музыковеды. Писать они в своем большинстве, конечно, не умеют. Но читать-то способны!
Пироговы не принимали гостей и к ним редко заглядывали соседи — опасались Емельяна. Клару не пускали со двора, но к ней все-таки прибегали поиграть окрестные девчонки. И заткнуть девочку, постоянно твердившую про «мою Раю» было невозможно. Рая была очень красива, но с первого взгляда становилось ясно, что это ярко выраженная семитская красота. Нюраня попыталась ее замаскировать. Нюраня знала, что модницы, желающие стать блондинками, используют перекись водорода и нашатырный спирт, но точные пропорции ей были неизвестны, да и вообще Нюраня по части косметики была профаном. Она остригла Раю под ноль (якобы та после сыпного тифа), а когда отросла черная щетинка, смочила ее перекисью с нашатырным спиртом, заодно и прекрасные, красиво изогнутые брови, и легкий темный пушок под носом. Густые черные ресницы тронуть побоялась — жидкость могла попасть в глаза и сжечь роговицу.
Хоть от этого уберегла, от остальных итогов «маскировки» пришла в ужас. Кожа молодой женщины пошла язвами. И если голову можно было закрыть косынкой, то лицо не спрячешь.
— Что я наделала! Ты похожа на прокаженную.
— На еврейскую прокаженную? — уточнила Рая, рассматривая себя в зеркало. — Нет, такая харя вне национальности.
— У тебя прекрасные волосы… были. Вдруг они не отрастут?
— Тогда моя бабушка скажет вам большое спасибо. Правоверные еврейки бреются наголо и ходят в париках.
— Брови у них тоже отсутствуют? Изуродовать такую красавицу! Мне нет оправдания!
— Ерунда, по сравнению с тем, как лечили от перхоти во времена Французской революции. Рецепт прост: гильотина — лучшее средство от перхоти.
— Твоя бабушка, не говоря о муже, точно обнаружат у меня перхоть.
Рая вздохнула, не произнеся вслух: только бы они остались живы!
Рая никогда не выказывала своего страха, хотя, конечно, очень боялась. Она не показывалась на глаза Емельяну, сидела в дальней комнате с Мишей на руках, каждую минуту готовая дать ему грудь, соску, качать, баюкать, чтобы он не плакал. Выходила, когда Емельян отключался, помогала Нюране. И старалась подбодрить Анну Еремеевну какой-нибудь веселой нелепой историей или просто остроумным замечанием. Объектами шуток были ее родственники, Клара, в деликатной форме — Анна Еремеевна (воспоминания о родах: «…и тут ко мне приближается высокая женщина, с перевязанным тряпками лицом, пардон, нетрезвая и рыгающая луком. Я бы еще поняла чеснок, но лук!»). Емельян Афанасьевич предметом шуток не выступал никогда, хотя давал поводов для насмешек предостаточно. Рая как будто принимала данность, что рядом с Анной Еремеевной и Кларочкой находится сакральное существо (черт, дьявол тоже сакральны), от которого надо держаться подальше — не буди лиха.
Нюраня, не склонная расточать комплименты, как-то похвалила Раю за чувство юмора и присутствие духа.
Рая мгновенно отозвалась:
— Дык как мы взро́щены! — это было подражание Анне Еремеевне, в речи которой нет-нет прорывалось сибирское «дык» и «взро́щенные» вместо «воспитанные». — Дык как нас учили? Стелись перед хозяева́ми, заигрывай, ублажай.
— Ты мне еще спой про нелегкую судьбу еврейского народа! — усмехнулась Нюраня.
Она прекрасно знала, что ответ Раи продиктован скромностью молодой женщины. И хотя в этом ответе была легкая шпилька, она тоже происходила не из желания уесть, а из стремления не выглядеть слишком пафосной.
Рая, очень тихая и потрясающе деликатная женщина, раскрылась не сразу. Первые две недели Нюраня думала, что притащила домой забитую тихоню. Какой там юмор, шутки! Глаза в пол, ручки стиснуты, точно ждет, что ее сейчас по голове треснут. Красивая девушка, взро́щенная в парниковых условиях для продолжения рода в таких же условиях. В силу обстоятельств выброшена из привычного круга. Хорошо, хоть молоко у нее не пропало и медвежьей болезнью не страдает.
Тем неожиданнее и приятнее было открытие, вернее — постепенное раскрытие Раи, которая стала подавать голос, робко шутить и постепенно превратилась в очень важного и дорогого человека для Нюрани.
У нее никогда не было подруги. Были Марфа и Парася, жены братьев, относившиеся к ней замечательно, как старшие сестры, но больше между собой шушукающиеся. Были подружки в Погорелове и приятельницы в Курске. Подружка — это не подруга и приятельница тем более не настоящая подруга. Нюраня не подозревала, что иметь подругу — почти так же душевно целительно, как иметь любимого парня, мужчину. Внешне все просто: чаепития, разговоры, общий труд. А с тебя будто путы снимают. Чугунные цепи, которые сковывали что-то внутри, наверное, душой называется. И становится легче дышать, и жить не противно, и в гадостном видится смешное, и в обрыдлом забавное, и все удушающее можно ослабить, как растянуть на шее не в меру тугой шарфик. И обратный ток: ты видишь, что твои слова, рассказы, рассуждения, умозаключения, твой облик и манера держать себя — становятся для подруги таким же сбрасыванием оков, как для тебя ее участие.
Они не перешли на «ты», хотя разница в возрасте была невелика. Возможно, не хватило времени. Обеим страстно желалось перетерпеть лихолетье рядом друг с другом. Не получилось.
Емельян пришел домой хмурый и злой, от ужина отказался. Плюхнулся в кресло, выпил рюмку, другую, но не захмелел и не разболтался. Сидел, думал, нахмурившись. Нюраня вязала на спицах, никакого дурного предчувствия, молчание лучше его трындения. Но это было непривычно, не по правилам. Муж думает! Интересно, какой частью мозга? Там есть несгнившие участки?
— Емеля, что случилось? — спросила Нюраня.
— Заткнись!
Она пожала плечами и продолжила вязать. После третьей рюмки он заговорил, все-таки захмелел. Обращался не к ней, а будто доносил, жаловался покровителю — ангелу небесному. У подлецов тоже есть ангелы.
