Были и такие, кому удавалось совмещать бурную ночную жизнь с успехами в деловой жизни, в качестве примера можно назвать Цезаря Тэдима, богатого бизнесмена и классического представителя богемы Рио. Рабочий день на его химической фабрике начинался в шесть, и первым там появлялся он сам. В два часа дня он чувствовал, что с него хватит, и уходил домой спать. В восемь вечера он просыпался и оправлялся в «Vogue» на авениде Принцесса Исабель. Там он завтракал, обедал, танцевал, пил с самыми желанными женщинами города и кого-то из них соблазнял. Из клуба Тедим направлялся прямиком на фабрику, и все начиналось сначала. Многие придерживались подобного образа жизни. У «Vogue» было одно неоспоримое преимущество — он располагался в отеле, где в случае острой любовной необходимости всегда удавалось снять комнату. Ни клуб, ни отель не выстояли во время ужасного пожара в 1955-м, но в Копакабане все еще с избытком хватало храмов музыки и любовных гнездышек.
До 1960-го все, что можно было рассказать вслух, публиковалось ежедневно в специальных колонках, посвященных ночной жизни. Каждая газета нанимала своего журналиста следить за светской хроникой, а самый влиятельный из них, Антонио Мария из издания «Ультима Хора» и сам был заметной фигурой в этом театре страстей. (Настанет день, и кто-нибудь обязательно напишет «непечатную», неопубликованную историю жизни ночных клубов — кто с кем крутил романы, кто кому и как мстил, какие состояния и женщины переходили из рук в руки.) И никто не удивлялся, что вся эта ночная феерия происходит в городе, который славится своими солнечными днями.
А еще там была музыка — восхитительный фон для dolce vita[17] Копакабаны. Во всех ночных клубах играла живая музыка, во многих барах и ресторанах — тоже, и нередко музыка выплескивалась на улицы, когда исполнители заходили навестить друг друга в перерывах между представлениями или встречались в барах рядом с клубами. Здесь бывали оркестры, небольшие группы, фортепианные трио с гитарой и контрабасом, вокальные группы, отдельные пианисты, великие певцы и исполнители в погоне за славой. В свете того, кем им предстояло стать в будущем, просто невероятно, что в некий момент, например в 1955-м, молодые Том Жобим, Ньютон Мендоса, Жоау Жильберту, Луиш Бонфа, Жоау Донату, Джонни Алф, Луиш Эса, Тито Мади, Долорес Дюран, Сильвинья Теллеш, Сержиу Рикардо, Эд Линкольн, Баден Пауэл, Милтон Банана и так далее могли выступать в том или ином ночном клубе Копакабаны в одну и ту же ночь. И еще более поразительно: немногие из них становились при этом гвоздями программы (разве что Тито и Долорес) и ни один из них еще не был достаточно знаменит, чтобы собрать полный зал. Как вы знаете, именно они десятилетие спустя создадут босса-нова. Но в те времена в Копакабане блистали органист Дьялма Феррейро, пианисты Бене Нуньеш, Вальдир Кальмон, Эду с его губной гармошкой, саксофонист Моасор Силва, певцы Дориваль Ками, Ивон Кюри, Кармелиа Алвеш, Элизет Кордозо, Нора Ней, Дик Фарни, Лусиу Алвеш и Мурилиньо де Альмейда, ныне забытый, а тогда большой специалист по Коулу Портеру.
В музыкальном смысле Рио всегда был космополитичен, и в клубах Копакабаны можно было услышать все ритмы послевоенной эпохи: фокстроты, буги-вуги, французский шансон, болеро, мамбы, румбы, калипсо, танго, португальские фадо и даже фламенко и тарантеллы, зачастую смешанные с самбой, ведь она обладает восхитительной гибкостью и, впитывая в себя любой ритм, все-таки остается самбой. На «Оркештра Табажара» под руководством кларнетиста Северину Араужу большое влияние оказал Арти Шоу; а в игре другой группы, под предводительством еще одного кларнетиста, Заккариаша, слышались отчетливые отголоски игры Бенни Гудмена. Пройдя ту же школу, что и биг-бэнды, они сочетали свинг, который в те дни являлся основным жанром, с другими популярными ритмами, среди которых был, например, байау, — и у них это получалось значительно лучше, чем у американских оркестров, пытавшихся исполнять мелодии латино в Штатах. Бонго, маракасы и другие новые для бразильской музыки инструменты плавно влились в инструментарий самбы, и, кроме отдельных пуристов, никто особенно не возмущался. Так подходил к концу национализм в музыке. Мало-помалу ночные клубы стали оказывать несомненное влияние на бразильскую музыку, делая ее мягче и лиричнее, мелодии усложнялись, певцы пели тише, ритмический аккомпанемент упрощался. Именно благодаря всему тому, что происходило в клубах в пятидесятые в музыкальном плане, можно сказать сейчас, что появление босса-новы в 1958 году было неизбежно.
Копакабана родилась в двадцатом столетии, которое иногда называют «американским столетием», и потому не могла не принять некоторых из весьма сомнительных вкладов Соединенных Штатов в общечеловеческую культуру: «кока-кола», жевательная резинка, джинсы, мини-кухни, рок-н-ролл. И именно здесь, впервые в Бразилии, человек получил привилегию заляпаться кетчупом, стекающим с гамбургера, проглоченного впопыхах за пластиковым прилавком в закусочной. Несмотря на это, Копакабане все-таки удалось сохранить свою «европейскую» сущность, которая лучше гармонировала с городом в целом.
Эта сущность все еще таилась в фасадах в стиле арт-деко, изящных ресторанах и отелях, в небольших рыночках и зеленных лавках, что сохранились на романтичных, узких и крутых улочках, в стороне от широких проспектов, в рыбацком поселке со столетней историей у посто 6 — и они все еще там. Эта часть Рио меньше всего пострадала от чумы торговых центров — здесь есть только один, и то почти на границе с Ипанемой. Копакабана остается островком Европы и благодаря частным коллекциям своих старинных обитателей: здесь найдется немало квартир, забитых картинами, мебелью, предметами искусства, книгами и документами, единственным недостатком которых является то, что они недоступны широкой публике. Иногда кто-то из этих людей умирает, и вместо того, чтобы передать коллекцию музею, семья покойного без зазрения совести распродает ее, и бесценные экспонаты помогают обогатиться аукционерам, антикварам и владельцам букинистических магазинов. Хотя я считаю, что самая большая потеря в данном случае не вся эта рухлядь, а сам человек, с его привычками и характером. Вместе с ним в могилу сходит часть памяти города. Когда мне удается добыть одну из таких подержанных книг, особенно если она о Рио, на полях я нахожу пометки, какие-то наблюдения, дополнительные сведения, собранные лично бывшим хозяином книги. Синие чернила этих замечаний, может быть, выцвели со временем, но отзвуки беседы читателя и книги все еще слышны.
Но более всего Копакабана была и остается «европейской» в своем поведении: она не признает рамок, и сколько бы полиция ни пыталась ограничивать ее свободу, подобные попытки всегда оканчиваются крахом. Только здесь вице-президент республики и футболист могли повздорить из-за соблазнительной Анжелиты Мартинес, звезды водевилей (футболист победил), и только здесь соседи звезды могли не обратить на это никакого внимания, даже когда политик, в отчаянном стремлении восстановить статус кво, попытался сбить выстрелом замок на двери своей бывшей любовницы. К сказанному стоит добавить только то, что футболистом этим был Гарринча.
Журналист Антонио Мария решил узнать однажды ночью, сколько любовных сцен (законных или не очень) происходило в одном конкретном квартале Копакабаны, подсчитывая количество ярко или приглушенно освещенных окон. Их было слишком много — и он бросил это занятие.
И пожалуй, ни один район или город, за исключением Рима при Адриане, не был так лоялен к гомосексуалистам. В Рио, начиная с шестидесятых, Галерия Аляска, небольшой квартал около посто б, был неофициальным местом встреч геев и лесбиянок, где их никто не тревожил и не притеснял, разве что по городу гуляло несколько шуток. И это очень немалое достижение, если учесть, что в те времена в Париже каждый, кто отправлялся в гей-бары или ночные клубы соответствующей тематики, чувствовал, как полиция дышит ему в затылок. Именно такое спокойное отношение встретила здесь американская поэтесса Элизабет Бишоп, переехавшая в Рио в 1951-м, а Лота де Машеду Суареш помогла ей найти дорогу в высшие круги лесбийского общества в Рио — да, такое общество существовало, не слишком открыто, но довольно активно. Сама Лота была архитектором-самоучкой, жила в Леме и была больше известна благодаря своему уму и профессионализму (мы обязаны ей созданием парка Фламенгу), нежели своим союзом с Элизабет.
Копакабана немедленно начинала играть важную роль в жизни своих обитателей, но всегда находился кто-то, кому это не нравилось. Рио заметно выделялся на фоне остальной Бразилии, публика долгое время была склонна преувеличивать масштаб происходящих здесь событий, и именно Копакабана неизменно привлекала ее внимание. Людям со стороны этот район казался «греховным». Все женщины здесь «падшие», мужчины — аморальные, молодежь — сплошь хулиганы и малолетние преступники. Так считали те, кто, попадая сюда, немедленно начинал чувствовать себя неотесанным деревенщиной. Но мнение о всеобщем грехопадении стало настоящим клеймом, а позже к нему добавился и тот факт, что из трех самых громких преступлений, совершенных в Рио в пятидесятые, два произошли именно здесь: покушение на жизнь журналиста Карлуша Лакерду перед его домом на руа Тонелеро в августе 1954-го (в результате которого три недели спустя покончил самоубийством президент Жетулио Варгас) и смерть студентки Аиды Кюри, которую изнасиловали два молодых человека и выбросили из пентхауса на авениде Атлантика в 1958-м. Такие скандалы непременно должны были случаться именно в Копакабане. Честно говоря, даже в свете самых ярких фонарей (огни вдоль пляжа уже в 1922-м стали знаменитым «жемчужным ожерельем») ночь в Копакабане всегда сродни атмосфере французских фильмов категории Б — «Боб-игрок» Жана Пьера Мелвиля, «На последнем дыхании» Жана Люка Годара можно было снимать на этих улицах.
