Ральф и Тони могли бы обсуждать важные вещи. Могли бы вечером сидеть у камина. Труит открыл бы сыну свое сердце, сказал бы, как ему жаль, что все так случилось. Если Антонио решит продать бизнес, сжечь дом и посыпать солью землю, пусть так и сделает, Ральф жаждал одного — сыновнего прощения, то есть почти невозможного.
Пока Ральф был в городе, Антонио подошел к Кэтрин.
— Он должен был умереть. А он жив и здоров. Зачем ты прислала мне письмо и срочно вызвала?
— Это был единственный способ. Он нуждался в тебе. Хотел верить в то, что ты приедешь. Если ты думал…
— Значит, ты обманула меня.
— Да.
— Мне нужно только одно — чтобы он умер. Запомни: я всегда могу сообщить ему нашу тайну. Каждый вечер, когда он завязывает со мной беседу, я едва сдерживаюсь. Мне это даже нравится. Он сидит как мартышка, и я знаю, что могу нести всякий вздор, а он лишь подставит другую щеку. — Он хочет твоего прощения.
— Он хочет крепко спать по ночам. А может, так и есть? Ты ведь нежишься в его постели. Тебе должно быть известно.
— Он спит беспокойно. И желает тебе счастья.
Для Кэтрин угроза была постоянной и очень реальной. Когда-то они составили план, и оба имели к нему отношение. Сейчас Тони уверял, что Кэтрин ему отвратительна. Когда Ральф умрет, он вышвырнет ее на улицу. Ей некуда будет податься. Придется возвращаться к прежней жизни, снова стать женщиной, которой она была.
Кэтрин не представляла, что делать. В мире были люди, которые ее знали, но ни один не знал о ней всего. Она слишком много врала и выступала в разных ролях в зависимости от обстоятельств. Ей не к кому было обратиться, а нынешняя ситуация не могла длиться долго. Даже терпение Труита было не бесконечным
Антонио гневался тем больше, чем сильнее становился Труит. На серые щеки Ральфа вернулся румянец, он уже не пошатывался при ходьбе, уверенно преодолевал крутые ступеньки к дому. Прежние тревоги не терзали его. Видения исчезли.
По вечерам у камина Кэтрин читала им Уитмена, американского поэта.
— Боже! Как скучно! Ты хоть представляешь, как это скучно?
Ночью, когда в голубой спальне Кэтрин занималась с мужем любовью, она думала об Антонио, который расхаживал по комнатам, пил бренди и курил сигары. Она чувствовала его гнев, опасалась, что все это приведет к чему-то ужасному, к чему-то, что она не могла описать. Она пыталась предупредить Труита, но тот отказывался ее слушать.
— Антонио все здесь разрушит. Он представляет для тебя опасность.
— Я был таким же в его возрасте. Метался, скучал, негодовал. Разумеется, он сын своей матери. Возможно, так и не образумится. А вдруг он все-таки мой сын. Я тоже никак не мог угомониться. Пренебрежение, ненависть. Попробую что-нибудь сделать.
Приведя сына на фабрику, Ральф терпеливо объяснял, как плавят металл, показывал, какие формы можно придать раскаленному железу. Антонио оскорблял рабочих и смеялся над их усилиями.
Интересовала его только Кэтрин, которую он неизменно называл миссис Труит. Антонио поздно поднимался с постели, Ральф к тому времени уже был на работе. Кэтрин либо сидела за ланчем, либо обсуждала с миссис Ларсен меню ужина. Тони подкрадывался, точно кот, и вставал рядом с Кэтрин, когда она почти забывала о его существовании.
— Миссис Труит…
— Пожалуйста, не называй меня так.
— Ты жена моего отца. Как же я должен тебя называть?
— Кэтрин.
— Ни за что. Миссис Труит, только представь, как бы мы с тобой повеселились. С такими-то деньжищами! Вина хватит на много лет. И такие спальни пропадают! Мы пригласили бы всех наших друзей…
— Антонио, никаких «мы». Пойми наконец.
— Просто помоги ему умереть.
— Нет. Я не смогла. У меня и яда больше нет.
— Добуду. Поеду в Чикаго. Скажу, что в доме завелись крысы.
Кэтрин смотрела из окна столовой на длинное поле, спускающееся к реке. Лед стал хрупким. Дети уже не катались на коньках после школы. Зима скоро кончится.
— Я не стану этого делать. Я сто раз об этом говорила. Он мой муж. Ты уже получил все, что хотел.
— Мне скучно.
— Поселись в Чикаго. Развлекайся с друзьями.
— У меня нет друзей в Чикаго.
— Там такие же люди, как и в Сент-Луисе. Никакой разницы. Они спят целый день, пьют всю ночь, увлекаются азартными играми, идут к шлюхам и курят опиум. Все, что ты любишь. Можешь купить себе новую одежду. У тебя есть деньги. У Труита превосходный портной. Будешь жить, как принц Уэльский.
— Это неинтересно.
— Отправляйся в Европу. Он же ездил.
— И застрять там на пять лет?
— Ральф по первому требованию будет посылать тебе деньги.
— Я не знаю иностранных языков. Не люблю церкви. Я объяснял тебе, чего хочу.
— А я ответила, что не сделаю этого. Ни сегодня, ни завтра. Займись делом.
— Дела не мой профиль, и тебе это известно.
— Умоляю тебя. Хотя бы на час, на день, оставь меня в покое.
Антонио отходил от нее, но она чувствовала его присутствие в доме. Кэтрин много времени проводила в тайном саду или у окна в спальне, надеялась на весну. Она мечтала об отъезде Антонио. И жалела, что ступила на преступный путь. Лучше бы ей вообще не видеть Труита. Лучше бы не слышать слов поэта: «Те, кто любит друг друга, будут неодолимы». Она не казалась себе неодолимой. Кэтрин была точно свежая рана, открытая воздуху, уязвимая перед каждым прикосновением. Как так случилось? Она стояла в разрушенном саду и не могла вспомнить, с чего все началось, но чувствовала головокружение. В груди все сжималось от страха. Антонио прав: Труит узнает правду, так или иначе. Она растратила себя впустую. Та жизнь была глубоко похоронена внутри, о ней не ведал никто, кроме Антонио.
Кэтрин побывала в городе у врача. Тщательно все просчитала. Ребенок был Ральфа. Он лежал в животе и ожидал заботы, словно сад, словно земля. Когда Труит окрепнет, она ему сообщит. Антонио устанет от своих схем, поймет, что все, принадлежащее Ральфу, принадлежит и ему, и тогда отправится тратить деньги, пока не умрет в Сент-Луисе, или в Лондоне, или в Париже. Стареющий хлыщ, которому наскучила жизнь. Он будет перебираться из одного города в другой, как и всегда, использовать людей, портить им жизнь, исчезать, находить новые лица и новые развлечения. Труит любил человека, которого не существовало в реальности. И конечно же, он полюбит и найдет утешение и надежду в человеке, который появится.
Несмотря на то что Антонио не умел кататься верхом, он купил арабского скакуна, как утверждали, лучшего в штате. Нанял тренера, молодого парня с фермы, и брал у него уроки в обширной старой пристройке. Труит снял там пол и устроил манеж. Через две недели интерес был исчерпан, и лошадь, тычась мордой в тонкий снег, уныло стояла в сарае вдали от родных пустынных песков.
Затем Антонио приобрел автомобиль, более современный, красивый и дорогой, чем отцовский. Автомобиль прибыл на поезде и изумил город, но Антонио не умел ездить, а дороги были ухабисты, поэтому машина простаивала в городской конюшне.
Потом он пять дней пожил в Чикаго и вернулся домой усталый, с затуманенным взором, с чемоданом, набитым новой одеждой, с пакетиком яда и с запасом опиума. Приехал не один, некая мисс Каррутерс, Элси Каррутерс, составляла ему компанию. Кэтрин узнала эту девушку по театру и по своим вечерам с Индией. Тони поместил гостью в комнатах рядом со своими. Они вместе проводили вечера, пили вино и срывали друг с друга одежду. Но мисс Каррутерс была невежественна, она скучала на долгих обедах и зевала при чтении стихов. Потом Элси и Антонио перестали спускаться к обеду. Ральф заметил, что для молодых людей это неудивительно, он и сам таким был, хотя ездил ради этого за три тысячи миль. Правда, он ни разу не приводил своих женщин под родительскую крышу, но ни словом не упрекнул Антонио. Кэтрин испытывала облегчение и радовалась тому, что осталась с Труитом наедине.
Мисс Каррутерс наскучила Антонио. Ральф заплатил ей за билет до Чикаго. После этого Антонио стало нечего делать. Абсолютно нечего.
— Миссис Труит, у нас есть порошок. План известен. Я предупредил тебя, что все расскажу Труиту.
— Но почему я? Сделай все сам, если угодно.
— Блудный сын, убивающий отца? Ни за что! Я трус, а ты нет. Ты, миссис Труит, всегда будешь мне нужна. При шелесте твоего подола по лестнице во мне каждый раз вспыхивает желание.
— Прошлое умерло.
— Нет. И никогда не умрет.
— Я не смогла этого сделать.
Антонио притронулся к ее шее, к бьющемуся пульсу.
— Скажи, что любишь меня.
Кэтрин отвесила ему пощечину. Он улыбнулся.
— Вот видишь?
У него имелась привычка к тому, что его обожают, его хотят, и в нем не было сердечных переживаний. Он никогда не боролся за любовь. Страсть давала ему сильное наслаждение, но от бесконечных сцен и отказов ему бывало скучно. Любовь для него была просто спокойным ровным сердцебиением, час за часом. Отсутствие событий наводило на него тоску. Когда в нем просыпалась жажда действий, которые не было возможности осуществить, отчаяние и гнев захватывали его, он напоминал тигра в клетке. Он искал новых ощущений, новых завоеваний, но ничего не находил.
