Фролов слушал внимательно, улыбался, а иногда и хохотал. Сергунько все рассказывал в лицах, забавно изображая и себя и Козелкова. Особенно смешно представил он, как Козелков удивился, получив из штаба телеграмму о переводе Сергунько на Двину. Порадовало Фролова, что, по словам Валерия, его помнили в отряде. Но жизнь в Ческой теперь казалась комиссару очень далекой. А ведь прошел всего только месяц.
– Я рад, Валерий, что ты приехал, – дружески сказал комиссар. – Наладишь у нас полевую разведку. А в штабе армии был? Гриневу видел?
Валерий хлопнул себя по лбу.
– Да ведь вам письмо…
И подал комиссару толстый пакет.
Фролов изменился в лице:
– От Гриневой?
Он нетерпеливо разорвал простую газетную бумагу, в которую было запечатано письмо. Некоторое время он читал молча. Глаза его успокоились и повеселели.
– Поди к Андрею! – сказал он Сергунько. – Мне сейчас некогда… Я должен показать письмо комбригу. – Он быстро вышел из салона.
Валерий с недоумением поглядел ему вслед.
Письмо члена Военного совета армии Гриневой начиналось сообщением о здоровье Ленина.
«Спешу вас порадовать, – писала она, – теперь уже можно сказать определенно, что всякая опасность миновала. Скоро Ильич приступит к работе. Скоро мы услышим его голос. Какое это счастье не только для нас, но и для всего пролетарского, рабочего мира!»
В конце письма Гринева писала, что собирается приехать на Северную Двину:
«Не думайте, товарищ Фролов, что для ревизии или чего-нибудь в этом роде. Я верю в пролетарский дух виноградовских отрядов, а также в Ваше упорство, которое вызывает во мне только доверие. Вашу докладную записку я получила и поняла, как было бы плохо, если бы Виноградова не оказалось на Двине. Виноградов сделал огромное дело – остановил интервентов на подступах к Котласу в самый опасный момент, когда мы были слабы и почти беззащитны… Снимать его было бы преступлением… С Семенковским увидеться я не смогла, так как он отбыл на позиции. С Ольхиным говорила. В ближайшие дни все будет исправлено. Я прошу Вас передать это товарищу Виноградову… Он остается командиром бригады».
– Совещаться-то когда будем? – спросил Павлина вестовой Соколов, убирая пустой бачок из-под щей и тарелку с остатками пшенной каши. Павлин только что пообедал.
– Скоро начнут собираться, – ответил комбриг.
В кают-компании должно было состояться совещание, посвященное штурму Усть-Важского.
Павлин рассматривал чертеж, изображающий тот участок Северной Двины и реки Ваги, на котором должно было разыграться сражение. Драницын, подготовивший этот чертеж, показал на нем секторы артиллерийского обстрела, точки сопротивления противника, направления всех основных ударов. Это был как бы прообраз будущего боя, воплощенный на небольшом листе голубоватой кальки.
Павлин смотрел на чертеж, и вместо секторов обстрела перед ним возникали действующие батареи, вместо красных стрелок – войсковые группы, вместо заштрихованных квадратиков – селения и погосты, вместо точек и крестиков – мельницы, кирпичные здания, церкви, колокольни. Он видел живую картину предстоящего боя… Широкий плес реки, ее острова, глубины, мели, ее осенние волны, ветер, маневры канонерок-буксиров, скопление людей, бегущих или стоящих под огнем, разрывы снарядов, дым, скользкие или осыпающиеся берега, пылающие деревни, сожженный лес, разбитые избы и повсюду грязь после дождя, грязь и вода под ногами идущей в атаку пехоты.
Диваны кают-компании были завалены пулеметными лентами. В углу, на охапке соломы, прижавшись к стене, дремал вестовой Соколов. Его карабин лежал под боком. Все эти дни Соколов, точно тень, следовал за Павлином, не покидая его ни на минуту. Он был вместе с ним и днем и ночью, на суше и на воде.
Иногда Павлин говорил ему:
– Дружок, пойди-ка отдохни.
Соколов смотрел на Павлина преданными глазами и молча исчезал. Но стоило Павлину оглянуться, как он замечал вестового, который стоял где-нибудь неподалеку от него.
Дверь распахнулась, и в кают-компанию, точно мальчик, стремительно вошел Фролов.
Это было так неожиданно и так непохоже на комиссара, что Соколов, почуяв что-то необычайное, сразу вскочил и по привычке к тревогам схватился за оружие.
– На, читай! – крикнул Фролов, протягивая Павлину письмо Гриневой.
Хотя Виноградов в разговорах с комиссаром никогда не возвращался к пресловутой истории со штурвальным Микешиным, однако Фролов чувствовал, что командир бригады помнит о ней и временами нервничает.
Из Вологды до сих пор не было ни слуху ни духу. Кто же Павлин: комбриг или не комбриг?
Теперь комиссар был счастлив, что в конце концов недоразумение выяснилось.
– Ленин скоро приступит к работе! – восторженно сказал Павлин, отрываясь от письма.
– Сведения о здоровье Ильича надо сегодня же распространить по всей бригаде, – отозвался Фролов. – А также и все то, что Гринева пишет о Царицынском фронте.
– Да, непременно.
Дочитав письмо до конца, Павлин опустился в кресло и задумался.
Его молчание удивило Фролова.
– О чем ты думаешь? – спросил комиссар.
– Я должен радоваться… И я, конечно, рад… Искренне рад! Ведь это – мнение партии! Но господин Семенковский…
– Предоставь это партии, – прервал его Фролов. – Она решит вопрос о господине Семенковском. Помяни мое слово!
– А народ-то звать? – вдруг услыхали они оба голос вестового.
Павлин рассмеялся:
– Давай скорее… Спасибо, что напомнил!
Комиссар начал совещание с письма Гриневой. Все собравшиеся внимательно выслушали его, и когда комиссар сообщил, что выдержки из этого письма, относящиеся к Ленину, будут доведены до сведения всей бригады, Воробьев сказал:
– Правильно… Это вдохновит народ перед боем!
Затем слово для сообщения о предстоящем штурме Усть-Важского было предоставлено Павлину Виноградову. План штурма был уже разработан, и его знали все командиры.
По оперативной линии также почти все подготовили, поэтому совещание оказалось коротким.
Было решено дать еще сутки на дополнительный сбор разведовательных данных, а штурм начать в воскресенье 8 сентября. Разведку решили отправить сегодня ночью. Час штурма точно еще не был намечен. Это зависело от погоды. Так или иначе, штурм предполагалось начать после полудня.
Всю ответственность за артиллерию возложили на Драницына и Жилина. Бронникову было поручено поддерживать действия пехоты по берегам Двины. С десантом на левый берег шел Воробьев. Действиями на правом берегу взялся руководить комиссар. Павлин брал на себя форсирование Ваги и занятие селения Усть-Важского. Штурм предполагали начать из деревни Шидровки.
Когда все вопросы были решены, Драницын вдруг встал и вытянулся.
– В чем дело? – спросил его Павлин.
– Разрешите мне ехать на Вагу? Вместе с вами…
– Тебе? Начальнику штаба?
– Да… это вопреки положению. Но я могу быть там полезным… на первом этапе боя…
– Опасном, ты хочешь сказать? Тем более… Нет, друг… Невозможно! – улыбаясь, проговорил Павлин.
Комиссар поднялся из-за стола.
– Соколов! – крикнул Павлин. – Пора червячка заморить. Что-то у меня аппетит разыгрался…
После получения письма от Гриневой на душе у Павлина стало спокойно и светло. Настроение командира бригады невольно передавалось всем окружающим.
– Слушай, – будто вспомнив что-то, обратился Павлин к Фролову. – Мне хотелось бы познакомиться с твоей молодежью… Этот краском, который сегодня приехал! И твой адъютант, Латкин, кажется?
– Они скоро уходят в разведку.
– Ну и прекрасно! А сейчас пусть поужинают с нами…
Комиссар подозвал связного:
– Разыщи краскома Сергунько и разведчика Латкина. Чтобы немедленно явились.
Вестовой Соколов принес большую дымящуюся сковородку с мясными консервами, поставил на стол кувшин деревенской браги. Под общее громкое «ура» Фролов провозгласил тост за здоровье Ленина. Потом пили чай из брусничного листа с таблетками сахарина.
– Брусничку-то собственноручно собрал, – доложил Соколов.
Тут же, не вставая из-за стола, стали петь песни «Из страны, страны далекой», «Варшавянку»…
Павлина заставили спеть одного. Он любил песни и запел старинное гдовское «Величанье»:
Не конь ходил по бережку,
Не вороненький по крутому,
Конь головушкой помахивал,
Золотой уздой потряхивал.
Все колечки бряк-бряк,
Все серебряны бряк-бряк!
…………………………………
Подбежала тут и девица,
Девица красная, Ольга Владимировна…
Павлин пел и смеялся. В эту минуту ему казалось, что он не в каюте, не на «Желябове», а в родном селе, в избе у бабки и деда. Изба теплая, воздух в ней пахнет хлебом. Он, еще совсем молодой парень, приехал с питерского завода на побывку. Ночь под праздник. Рождество, что ли… Шумит большое торговое село Заянье с тремя церквами, лавками и ярко освещенными кабаками. Улицы покрыты чистым, голубоватым снегом. Постреливают от мороза кружевные заиндевелые деревья. Он сидит в избе, девушки поют «Величанье»… Тут же будущая его невеста, тогда еще совсем маленькая девочка Олюшка.
