– Впрочем, я подумаю. Может быть, тебя лучше сразу продать подальше на юг, куда-нибудь в Африку, или погонщикам верблюдов.
Он просто рассуждал вслух, и Шакира жутко испугалась! Уж лучше в гарем. Нет, не так: в гарем – отчаянно плохо, но на невольничий рынок – еще ужаснее! Она заревела еще громче. Евнух молча удалился, а ей связали руки (это, наверное, из-за того, что она плевалась в него) и усадили на верблюда.
Итак, караван был захвачен, родные канули без следа, и никакой надежды спастись. Она плакала довольно долго, но никто не обращал на нее внимания. Отряд быстро тронулся в путь. Воины гортанно перекликались. Их командир, порывистый, крепкий, на дорогом скакуне, предварял всех. Лица его Шакира не могла разглядеть: он не снимал с лица платка. Видна была только небольшая родинка на щеке и глаза – молодые и бесшабашные глаза отчаянного головореза. О, Шакира запомнила бы его лицо! И непременно, как-нибудь потом, ухитрилась бы отомстить! Отомстить им всем: и командиру этого разбойничьего отряда, и главному евнуху неизвестного ей пока господина, да и самому господину, которого она заранее обозвала старым облезлым козлом!
Через несколько часов тупого покачивания на верблюде, когда пересохло горло, уже не было ни слез, ни мыслей, ни каких-либо желаний, они прибыли. Ее втолкнули в темное, похожее на тюремное, помещение, развязали руки, дали воды и немного хлеба. Спать… спать…
* * *
Шакира проснулась от собственных слез: снился улыбающийся отец, а она все никак не могла докричаться, чтобы он ее спас. Она заплакала во сне, а проснувшись, еще долго не могла взять себя в руки.
Едва забрезживший в небольшом зарешеченном окне рассвет подчеркивал всю безнадежность ее положения. Наконец рассвело, с улицы раздались первые трели птиц, потом женские голоса. Шакира заставила себя встать и подойти к окну. Сначала она просто прислушивалась, затем, решившись, подтянулась к высоко расположенному окну, ухватившись за решетку двумя руками.
Окошко ее маленькой тюрьмы выходило в небольшой дворик-сад. Здесь гуляли девушки. Шакира догадалась, что это и есть гарем ее хозяина, и впилась взглядом в их лица. Может быть, она находилась от них слишком далеко или подводило зрение, еще не готовое к яркому дневному свету, но Шакира не увидела на лицах девушек ни уныния, ни горя, ни отчаяния. Их было человек десять. Трое прогуливались, двое – играли на земле палочками, одна, перевесившись через мраморный бортик небольшого бассейна, наблюдала за чем-то в воде, наверное за рыбками. Остальные просто сидели в тени жасминовых кустов, неторопливо переговариваясь. На низеньком столике перед ними стояла ваза с фруктами и кувшин.
Лязгнул засов. Шакира испуганно спрыгнула на пол и, усевшись на корточки, настороженно сжалась в комок. В проеме двери возник силуэт главного евнуха. Он явился в сопровождении двух стражников и какой-то старухи, которая могла бы показаться ведьмой из-за своего тяжелого взгляда, но была одета столь богато и держалась с таким достоинством, что не могла не вызвать к себе уважения. Стража осталась за дверью, старуха и евнух вошли. Они принесли с собой большой поднос с едой, который старуха поставила на середину комнаты.
– Можешь поесть, – холодно произнес Хафиз.
Старуха сложила руки на животе и цепко наблюдала за Шакирой. Первой мыслью Шакиры было запустить всю эту еду им в головы, и она резанула главного евнуха взглядом. Но его это не только не задело, а более того – Шакире показалось, что в его глазах, где-то в глубине, мелькнуло что-то вроде улыбки! Мелькнуло и бесследно исчезло – два бесстрастных зрачка продолжали наблюдать за ней.
«Ну, ладно, – вздохнула Шакира, – есть все-таки хочется. К тому же неизвестно, когда предложат еще, да и предложат ли?» Она подошла и обнаружила на подносе не только еду, разнообразную и очень привлекательную на вид, но еще – большую миску с водой и полотенце. Она решила – выхода не было! – не обращать на этих двоих внимания и для начала унесла воду в угол, где, отвернувшись, вымыла руки, омыла лицо и шею. На большее не решилась. Потом вернулась к подносу. Было немного противно, что за нею так пристально наблюдают, но аппетит, как ни странно не пропал. Она решила выбрать то, что посытнее – кусок мяса, хлеб, – сдобрила все зеленью. Еще были сласти и фрукты, она их очень любила, но боялась, что ей не дадут много времени, и начала все же с мяса. Старуха и евнух переглянулись. «Я что-то не так делаю?» – Шакира пришла в смятение, но старалась не подать вида и поэтому ела быстро, но старательно аккуратно.
Двое ее надзирателей не проронили за все это время ни слова и не торопили ее. Она закончила и вытерла руки о полотенце. Очень хотелось сластей, но оставят ли они ей воды? И Шакира, потянувшись было к сладкому, отдернула руку и замерла, уставившись в пол. Подумала немного и в полной тишине негромко произнесла:
– Благодарю вас.
Тогда Хафиз наконец заговорил.
– Что скажете, госпожа? – обратился он к старухе.
– Что ж, Хафиз, это не простолюдинка. Ты не ошибся. Как всегда, не ошибся. Теперь я сделаю свою работу, а ты решай, когда показать ее господину.
Она подошла к Шакире – Хафиз отвернулся – и заставила ее проделать все, чтобы убедиться в ее девственности и проверить здоровье. Шакира разрыдалась.
– Ну, будет тебе, будет… – Слова старухи прозвучали неожиданно мягко.
– О, госпожа… – У Шакиры сорвался голос.
– Не плачь, а не то опухнут такие красивые глазки. Не думаю, моя милая, что твоя кочевая жизнь могла бы оказаться лучше, чем та, что тебе предложит господин Фархад. Если ты, конечно, окажешься приятна ему. Подумай лучше об этом.
И, обернувшись к главному евнуху, она заключила:
– Она здорова, чиста и девственна, Хафиз. Немного тоща, слегка напугана, но может оказаться строптивой. Впрочем, таких…
– Благодарю вас, моя мудрая госпожа, – перебил ее Хафиз, – именно так я и предполагал.
Старуха удалилась. Хафиз, проводив ее, повернулся к Шакире:
– Сейчас тебя отведут в баню, оденут и проводят на женскую половину.
Он вдруг заметил ее до крови стертые веревкой запястья и прошипел:
– Тупоумные ослы! Сколько раз им надо повторять: кушаком! Кушаком, а не веревкой! Испортили товар!
Шакира похолодела: «Что теперь?» Но он уже успокоился и, уходя, в дверях, обронил:
– У тебя есть ровно две недели, чтобы прекратить плакать. Не больше. Кому нужны твои распухшие глаза и отвратительный несчастный вид! Еще вот что – все эти дни ешь больше: тебе надо поправиться.
Он ушел. А за ним явились две служанки-невольницы, одинаково улыбающиеся и одинаково сонные, будто зачарованные джинном из сказки. Равнодушно подхватили ее под руки и повели – сначала в баню, где неторопясь мыли и умащали ее тело, затем – в гардероб, где так же неторопливо выбирали подходящую одежду вместо ее грязной и разодранной, и наконец – в женские покои. Шакира так одурела от всего, что произошло за этот день, что не могла думать ни о чем другом, кроме сна.
В полудреме она шла на женскую половину, тупо переставляя ноги, в полудреме стояла пред своими будущими товарками, в полудреме опустилась на указанное ей одной из наложниц место…
* * *
Утром ее кто-то встряхнул за плечо.
– Нянька, отстань, – пробормотала Шакира, но в ответ раздался дружный смех.
Она вскочила. Подталкивая друг друга локтями и весело смеясь, ее обступили девушки гарема. Шакиру бесцеремонно рассматривали и обсуждали вслух:
– Новенькая…
– Какая бледная!
– А ты сама-то какая была, вся зеленая от страха!
– Ну-у-у, господин таких не любит! И тощая…
– Ты толстая и поэтому считаешь, что только такие по вкусу господину!
– Он сам мне сказал!
– Врешь! Когда это он тебе сказал? Ты и была-то у него всего пару раз!
– А вот и нет!
– А вот и да! Глупая жирная курица!
Ссорились высокая рыжеволосая красавица с серыми, замечательно блестящими глазами и среднего роста толстушка с невыразительным взглядом, но красивым чувственным ртом. К их ссоре отнеслись как к само собой разумеющемуся, стихли на минуту и снова обернулись к Шакире. К ней подсела (и видимо, она же и разбудила) кареглазая девушка, решительная и с любопытством во взгляде:
– Меня зовут Гюльнара. Рыжеволосая – Тина, толстушка – Биби. Ее все так зовут. А главная у нас – вот она, Сулейма, ее господин больше всех любит. Ее надо слушаться. А вон та – Аиша.
Шакире благосклонно кивнула статная Сулейма и дружелюбно помахала из угла худенькая и невысокая, как и сама Шакира, Аиша.
– А остальных господин, скорее всего, скоро продаст, – небрежно, как о чем-то вполне заурядном, сообщила Гюльнара.
Кто-то захныкал. Сулейма шикнула – все стихли.
– Расскажи о себе.
– Меня зовут Шакира. Наш караван… – Она запнулась и готова была разрыдаться, но вспомнила, что главный евнух запретил плакать, и испуганно оглянулась на девушек, имен которых ей даже не назвали.
