Недовольно покосившись на вставшего у входа столбом Симеона, Сильвестр кивнул ему на лежанку:
— Присаживайся. Другого места у меня, как видишь, нет.
Симеон пристроился на краешке, старательно изображая из себя само смирение, его взор уже обежал маленькое пространство каморки, отметил огромный сундук и то, что хозяин сел именно на него, даже не озаботясь кованым железом под задом. «Как есть там злато хранится!» — решил Симеон, совершенно забыв известное для всех дело, что главное для Сильвестра — это книги.
— Ну, сказывай, с чем пришёл? — не было похоже, чтобы хозяин собирался вести с попом долгие задушевные беседы.
Симеон кивнул и снова зашептал:
— Намедни перед самым постом ко мне на исповедь Матвей Башкин приходил. Говорил, что истинный христианин, а вопросы задавал, как еретик.
Сильвестр чуть поморщился:
— Чего шепчешь, как старуха за углом? Здесь чужих ушей нет, говори в голос, тошно прислушиваться.
Гость кивнул, но прибавил лишь чуть, вместо шёпота стало едва слышное бормотание:
— И после поста тоже книги разные показывал. К себе зазывал. У него Апостол есть...
Разговор совсем не нравился Сильвестру, чего этот поп его приплетает к смутному? Царский наставник и сам не раз беседовал с Матвеем Башкиным, боярский сын умом отличен, только вот и впрямь вопросы задаёт непотребные, под сомнение всё подводит. Если неустойчивые души, так и вовсе усомниться могут в правоте церковной. Сильвестру вовсе не хотелось, чтобы его имя приплетали к возможной ереси, потому и морщил нос от рассказов Симеона. Теперь уж не открутишься, не скажешь, что не ведал о Матвее Башкине...
— У многих Апостол есть, что с того?
— Да у него весь в пятнах восковых... — возразил Симеон.
Сильвестр усмехнулся:
— Свечи восковые у твоего Башкина, а не лучина, вот и закапано воском!
Поп в ответ страшно округлил глаза:
— Так ведь накапано в тех местах, в каких его сомнение берёт и вопросы разные являются!
Хозяина каморки откровенно взяла досада: ну чего бы этому дурню не отправиться прямо к митрополиту? Чего к нему пришёл?
Симеон вдруг объяснил сам:
— Матвей у меня спрашивает, а сам и отвечает, что надумал, сам меня и учит. Я говорю, что не всё ведаю, так он советует тебя спросить.
«А чтоб вас!» — мысленно ругнулся Сильвестр, чувствуя, что спокойствия больше не видать.
— Не знаю, что это за духовный сын у тебя, только про него недоброе говорят. Собираются вокруг него всякие люди да умствуют о церкви и православной вере. Негоже то!
Струсили оба. Симеон ушёл от Сильвестра перепуганный, хорошо понимая, что с него первого спросится, если что.
Сильвестр забеспокоился не на шутку, царь уехал в Кириллов монастырь, а ну как вернётся, а злые языки приплетут ему связь с Башкиным? Конечно, по приезде Ивана Сильвестр первым бросился наговаривать на Матвея, чтобы обезопасить себя.
Иван не сразу взял в толк, чего так переполошился Сильвестр. Потом нахмурился:
— Вели позвать своего Башкина. Пусть принесёт этот меченый Апостол, гляну, что он там наделал.
Поп хотел было возразить против «своего», но царь уже отвлёкся на другое и слушать не стал.
Сильвестр спешил со двора к Симеону теперь уже сам. Попытка жаловаться царю не привела ни к чему хорошему, Иван не слишком внимательно отнёсся к словам наставника, это могло привести к неприятностям. А ну как потом велит со всей страстью разобраться с Матвеем? Не получится ли, что Сильвестр его покрывает? Два благовещенских попа принялись старательно разведывать о Башкине, что и как. На всякий случай.
У Ивана было хмурое настроение. С утра болел правый бок под рёбрами, сказывалось обильное возлияние на вчерашнем пиру. Во pту гадко, от мысли о еде мутило. Потому и на Башкина смотрел также:
— Ну, и чего ты там наумничал?
Симеон послушно протянул царю раскрытый на заляпанной воском странице Апостол Матвея. Тот, чувствуя себя правым, не дичился, глядел прямо, отвечал просто:
— Я, государь, просто читал со вниманием, что непонятно, старался у умных людей спрашивать...
Иван, покрутив в руках Апостол, сначала пожал плечами:
— И что здесь страшного? Ну книгу заляпал, то плохо, а ересь-то где?
Услышав об умных людях, фыркнул, покосившись на испуганно замерших попов:
— Это их, что ли?
Матвей кивнул: кто усомнится, что у царя мудрые наставники?
— Ты лучше митрополита спросил бы, Макарий куда как умней...
Кого умней, Иван уточнять не стал. Сильвестр едва удержался, чтобы не заметить, что думал о том же.
Башкина оставили в покое. Но ненадолго, и спросить у митрополита он ничего не успел. Постарался дьяк Иван Висковатый. Тому, видно, покоя не давала мысль о свившей себе в Москве ереси. Настроил многих духовных так, что принялись требовать расследования.
И снова Иван не мог понять, почему раздули такой пожар, наложить на глупых епитимью, и ладно бы, с них хватило. А тут дело до Собора дошло! Пришлось всю башкинскую компанию посадить в подклеть царского дворца и держать там во время разбирательства.
— Что за дело Висковатому до Матвея Башкина? — поморщился Макарий, когда дошло уже до него.
Митрополита страшно раздражало, что в дела веры лез дьяк Посольского приказа. Нашёлся ревнитель веры!
Будто без него некому с ересью справиться! Макарий хорошо понимал, что Ивана Висковатого меньше интересует Матвей Башкин и гораздо больше царские милостники Сильвестр и Алексей Адашев.
Сильвестр, конечно, тоже хорош, сначала под его присмотром крамольную роспись в храме учинили, потом, почуяв опасность, бросился царю доносить на Башкина. Это мало нравилось митрополиту, но Макарий всегда стремился всех примирить, старался сгладить, чтобы не разгорелась большая ссора. А тут вдруг сам ополчился против Висковатого! Досталось и Башкину, и Артемию, и Сильвестру — всем!
На ближайшем обеде, куда пришёл митрополит, царь осторожно поинтересовался у того, так ли страшна эта ересь. Макарий поморщился:
— Да не в том суть, Иван Васильевич. После поговорим, скажу, в чём дело...
Оказалось всё серьёзно, хотя Матвей с товарищами и называли себя православными христианами, но смели осуждать многое из устоявшегося в православии, осуждали решения соборов, отрицали силу покаяния...
Вот после этих слов Ивана передёрнуло. Уж во что он свято верил, так это в покаяние!
— Выходит, и после покаяния грех не прощается?
Честно говоря, Матвей с товарищами твердили немного не так: мол, если человек не грешит, то ему и покаяния перед священником не надобно. Но Макарий решил не переубеждать царя, у Башкина и без этого хватало ереси.
Хуже всего, что к делу Башкина привлекли многих, в том числе и Артемия. При упоминании Артемия Иван покачал головой:
— Говорил же ему, что доиграется...
Собор состоялся, Башкин с приятелями были осуждены, Артемий за то, что не осуждал ереси, лишился сана и сослан в Соловецкий монастырь на тяжёлое заключение без права читать, писать и причащаться.
Иван поинтересовался у митрополита: почему так сурово? Глаза Макария чуть блеснули:
— Его сослали к Филиппу...
— А что Филипп?
— Это тебе не Сильвестр, да и Соловки далеко, разве углядишь, как там Артемий? А вот за Висковатым я сам здесь пригляжу!
— Висковатого за что осудили? Он же больше всех ратовал за борьбу с ересью! Вон как супротив крамольной росписи храмов выступал.
— Вот за то и поплатился! Всяк сверчок знай свой шесток!
Иван во все глаза смотрел на митрополита, а тот продолжал:
— Всякий человек должен ведать свой чин. Когда ты овца, не твори из себя пастыря. Знай свои дела, что на тебя положены.
У царя чесался язык спросить, а он может ли рассуждать о божественном. Царь — пастырь или гоже овца? Спросить не решился, слишком взволнован был духовный наставник, слишком блестели сто глаза гневом против самовольника Висковатого. Макарий не заметил, как сузились глаза самого Ивана, а стоило бы. Тогда впервые молодой царь серьёзно задумался не только над тем, что он должен подавать пример послушания, что, правда, не всегда удавалось, но и над тем, имеет ли право судить Божьей властью.
Макарий не обратил внимания на задумчивость Ивана, не придал ей значения, а тот уже не мог отделаться от вопроса о силе своей власти. Эта мысль не давала покоя ни днём, ни ночью, но спросить было не у кого. Сильвестр ясно что скажет, Адашева эти вопросы не беспокоят, с Анастасией он таких разговоров не вёл...
Анастасия заметила долгие раздумья мужа, но ей было не до того, царица всё чаще и чаще болела, точно её что-то подтачивало изнутри. Беспокоившейся мамке с горечью сказала:
— Верно, травят меня недруги...
Та ахнула:
