ответ, провёл его к первому всаднику. Немного погодя показался и третий, который отдал тот же пароль, что и остальные.
— Теперь, вельможные паны, прошу последовать за мною, — сказал Мечислав, — я поведу переднюю лошадь под уздцы. Дорога узка, и вам придётся ехать гусем.
Вскоре он привёл гостей к своему уединённому жилищу, почтительно придержал им стремя, пока они слезали с лошадей, проводил их в свой дом и затем отвёл лошадей в сарай, где прибрал к стороне дрова и различную утварь, чтобы освободить место животным и задать им овса и сена.
Пока он заботился о лошадях, трое посетителей вошли в комнату, где Костюшко спал на медвежьей шкуре.
Первый из вновь прибывших, лицо которого осветилось огнём горящего очага, был граф Игнатий Потоцкий, который под именем Балевского в доме министра фон Берне возбудил негодование пажа фон Пирша. На нём был простой польский костюм, четырёхугольная шапка прикрывала его ненапудренную голову, а у пояса на кожаной перевязки висела сабля.
Оба его спутника были одеты совершенно так же, как и он, но были моложе его; их свежие юношеские лица с тонкими усиками имели сарматский тип в его благороднейшем проявлении. Один из них глядел смелым и пламенным взором; в его сверкающих глазах выражались вызывающая гордость и мрачная угроза. Другой — тонкий и стройный юноша — казался на вид скромным и застенчивым, как девушка, и в его больших синих глазах блистал огонь поэтического вдохновения.
Звук шагов по кирпичному полу встревожил лёгкий сон Костюшко. Он вскочил на ноги и воскликнул:
— Добро пожаловать, друзья, добро пожаловать! Я последовал вашему призыву и указал вам это место, так как не думаю, что мы могли где-нибудь лучше, чем здесь, укрыться от неприятельских шпионов. Мы здесь находимся в доме одного моего старого солдата и среди вольного леса, где нет соглядатаев. Но прежде всего позвольте мне приветствовать вас, граф Игнатий Потоцкий, который почти единственный из вельмож государства сохранил патриотические чувства! Привет и тебе, Колонтай, и тебе, Заиончек! Вы оба сохранили юношеский пыл, в порыве которого мы когда-то, будучи кадетами, дали священную клятву посвятить свою жизнь родине, да, клятву, — горестно прибавил он, — от которой судьба, по-видимому, хочет освободить нас, так как вскоре, вероятно, не будет более нашей дорогой Польши, как самостоятельного государства, и нам останется только оплакивать её на её могиле.
Заиончек — юноша с мечтательной взором — тяжело вздохнул, а пылкий Колонтай воскликнул:
— Предоставим женщинам проливать слёзы; мужчины должны сражаться и победить или умереть!
— Умереть прекрасно, если смертью покупается победа, — серьёзно возразил Потоцкий, — но ещё лучше жить и пользоваться плодами победы в обновлённом отечестве. Чтобы достигнуть этого, друзья мои, необходимо обладать осторожностью и благоразумием, и я осторожно и благоразумно соединил руководящие нити нашего будущего. Я хотел сообщить вам о своих планах, сказать вам, что я сделал для приведения их в исполнение, и для этого пригласил вас сюда, где мы, на глазах у своих врагов, наиболее обеспечены от всякой измены. Пусть нас некоторое время считают отступниками; мы можем перенести это, сознавая, что служим делу родины. Брут также принуждён был прибегать к притворству, а в борьбе со смертельным врагом всякое орудие считается пригодным.
— По-моему, — воскликнул Колонтай, — было бы лучше созвать народ и изгнать врагов из священных пределов нашего отечества! Но, так и быть, пусть совершится всё, что ведёт к цели! Настанет же наконец минута свободного открытого действия, которое приведёт к решительной развязке; а тогда наступит момент действия и для меня. Но, пока вы будете вынуждены идти к цели тёмными путями, не рассчитывайте на меня, я не сумею сыграть свою роль.
— Народ? — сказал Потоцкий. — Но разве народ, подавленный позорными оковами рабства, не находится в состоянии жалкой приниженности и равнодушного невежества? Разве вы не находите, что мы сначала должны создать народную силу, для того чтобы вызвать её на борьбу?
Прежде чем Колонтай успел ответить, в комнату вошёл Мечислав. Он достал несколько стаканов и наполнил их вином в честь прибывших гостей; затем, увидав, что разговор прекратился при его приходе, он намеревался почтительно удалиться.
Но Костюшко схватил его за руку и воскликнул:
— Вы правы, что для освобождения родины нужно содействие народа. Вы правы, что наш народ, ещё томящийся в оковах рабства, равнодушен к унизительному чужеземному игу. Но ещё существует здоровое ядро населения, из которого может вырасти новое, достойное свободы поколение; это — старые польские солдаты, и здесь пред вами истинный представитель этого народа. Пусть он примет участие в нашем разговоре; он сможет дать нам хороший совет; он лучше всех укажет нам, насколько мы можем рассчитывать на народную силу и волю.
Присутствующие недоумевающе и вопросительно взглянули друг на друга.
— Это — тайна, — сказал Потоцкий, — от которой зависит будущая судьба истории; одно неосторожное слово...
— Позвольте мне удалиться, пан, — сказал Мечислав, пытаясь освободить руку, которую Костюшко всё ещё крепко держал в своей руке.
Но последний воскликнул:
— Я ручаюсь за него. Так как народ будет сражаться с нами, то он должен также участвовать в нашем совете.
Остальные трое приблизились, молча протянули руку старому Мечиславу и затем расположились на деревянных креслах вокруг стола.
Старик снова раздул на очаге огонь, колеблющийся свет которого один освещал всю комнату, и затем скромно уселся на стул возле огня.
— Выслушайте меня, мои друзья, — начал Игнатий Потоцкий. — Я непоколебимо убеждён, что всё несчастье нашего отечества происходит вследствие печального состояния нашего государственного строя, который лишь в силах противодействовать всякого рода власти, но бессилен проявить активную деятельность. Мы должны создать или истинную монархию, или истинную республику. Но последнее невозможно именно потому, что народ в настоящее время ещё не подготовлен к восприятию свободы.
— Вы, пан, правы, тысячу раз правы! — воскликнул старый Мечислав. — Я слышал, что есть страны, где народ управляет сам собою, но это немыслимо здесь, так как крестьяне под именем свободы вообразят не что иное, как позволение грабить и опустошать, если они не постепенно, в продолжение долгого ряда лет будут освобождены от рабства, чему уже положил начало благородный граф Замойский.
— Итак, глас народа, — продолжал Игнатий Потоцкий, кивнув старику, — подтверждает моё мнение о непригодности для нас республики. Но, чтобы основать прочную монархию, нам нужно иметь наследственный царствующий дом.
Слушатели затаили дыхание. Колонтай воскликнул:
— Наследственный царствующий
