Марш до Ламбаха был совершен не только с необыкновенной быстротой, но и в самом строгом порядке. Наполеон не нашел ни одного отставшего, не смог раздобыть ни одного «языка».
7
Кутузов подолгу просиживал над картой и размышлял о намерениях Бонапарта.
Было ясно, что французский император уже послал в обход союзников несколько корпусов. Но что он предпримет еще? Не попытается ли теперь переправить часть сил на левый берег Дуная и отрезать русских? Однако где именно? Переправы неудобны, и дороги на левом берегу стеснены горами и узки. Может быть, у Линца? Или у Спица?..
Свеча истаивала и заменялась адъютантом Дишканцом новой. Зажмуривая глаза, Михаил Илларионович видел перед собой все ту же карту с мельчайшими подробностями рельефа, горными отрогами и холмами, речушками и ручейками, деревушками и отдельными трактирами, хорошей венской дорогой и дурными проселочными трактами.
После бурно проведенной юности Кутузов установил у себя раз и навсегда заведенный распорядок: ел однажды в сутки, ложился почивать не прежде одиннадцати, а вставал не ранее семи и не позднее восьми часов. Но это было в мирное время, а в дни войны Михаил Илларионович поступал совершенно иначе. Случалось, он несколько ночей кряду проводил без сна, а особенно когда успех дела зависел от собственной его ответственности. В этих случаях полководец всю ночь рассуждал молча, про себя, и только приговаривал иногда:
– Так!.. Не так!..
Если же совершенно ослабевал, то засыпал сидя, но, проведя во сне самое краткое время, просыпался и, пробив себе пальцами сигнал тревоги, начинал вновь свои размышления.
Уже давно приметил он, что от непрестанного напряжения у него начал закрываться больной глаз. Два страшных сквозных ранения в левый висок с выходом пуль у правого глаза сделали опаснейший прорыв в самой близи от зрительных нервов. Однако чудом Кутузов не только выжил, но и сохранил зрение. Искосило лишь правый глаз. Только он непрерывно болел, веко опускалось, между ним и глазным яблоком вспыхивали радужные пятна, отдававшие ударом в затылке. Не помогали и шпанские мухи, которых он прикладывал к больному глазу по совету своего лекаря Малахова. Прочие доктора предлагали различные средства, но Михаил Илларионович был великий неохотник до лекарств и лечения, и потому все их настояния оставались тщетными.
В Ламбахе, где русская армия находилась двое суток, в очередном бдении над картой, Кутузов решился передохнуть за французским романом. Благо бежавший от Бонапарта хозяин замка, где расположился главнокомандующий, оставил знатную библиотеку.
Наклонив канделябр, Михаил Илларионович читал рябившие названия на корешках из телячьей кожи: «История и занятная хроника маленького Жана де Сентрэ», «Астрея» д'Юрфе, «Комический роман» Скаррона, «Новая Элоиза» Руссо… Немецкий лечебник привлек его внимание. Листая плотные зеленовато-серые страницы, Кутузов набрел на описание мази для лечения глаз. Он тотчас послал Дишканца за Малаховым.
– Сделай-ка, друг мой, эту мазь, да поскорее, – попросил Кутузов.
Немецкого языка Малахов не знал, но все рецепты написаны были по-латыни, и он пришел в ужас:
– Ваше высокопревосходительство! Мазь не просто бесполезна. Судя по составным веществам, она вредна!..
– Голубчик! – недовольным тоном возразил Кутузов. – Ты, кажется, хочешь ослушаться приказания?
– Михайла Ларионович! Я страшусь, что вы после останетесь без глаза!
– Может, мазь очень сложна и ты не умеешь ее изготовить? – схитрил главнокомандующий.
– Да нет же! – с обстоятельностью сына дьячка, заработавшего образование собственным горбом, возразил Малахов. – Сделать ее, право, сущие пустяки. И я мог бы подготовить мазь за час…
– А раз так, то вот тебе и час, – щелкнул Михаил Илларионович крышкой золотого с музыкой брегета.
Куранты еще не успели сыграть час, как мазь была принесена. Кутузов сам сделал компресс. На другое утро, после небольшого отдыха, он почувствовал, что правый глаз закрылся вовсе.
– Где Малахов? – осведомился он у Дишканца.
Бедный лекарь не смел показываться перед главнокомандующим. Он прятался. На поиски его были посланы флигель-адъютант Тизенгаузен, штаб-ротмистр Паисий Кайсаров, князь Четвертинский, капитан Шнейдерс, подпоручик Бибиков. Наконец Малахова привели.
– Я предварял вас, что вы этим глазом ничего не будете видеть, – сказал он, едва войдя в комнату.
– Тем лучше, мой друг, – миролюбиво ответил Михаил Илларионович. – Я только ускорил то, что со временем последовало бы неминуемо. Вот тебе, голубчик, от меня брегет, чтобы ты на старика не сердился…
8
Кутузов имел доверенность к весьма немногим лицам из своего окружения. Но в важных обстоятельствах и на них совершенно не полагался, почему сам всегда осматривал все воинские работы, укрепления и батареи. Сам он присутствовал и при переходе войск горами, дефилеями, при переправах через реки. Эта осторожность приносила свои плоды. Он разгадал уже замысел Наполеона – прижать русскую армию к правому берегу Дуная, окружить ее и уничтожить. Единственным выходом было поспешать на соединение с Буксгевденом, постоянно тревожа при этом превосходящие силы Наполеона и изматывая их.
Первое столкновение с неприятелем произошло на реке Траун, у Ламбаха, 19 октября. Надо было спасать от истребления четыре австрийских батальона, спешащих отойти под натиском Мюрата. Почти семь лет протекло со времени боев русских с французами в Северной Италии и на острове Корфу. Но тогда Мюрат и многие другие генералы находились с Бонапартом в Египте и до Ламбаха не были еще знакомы с русским воином.
Мариупольские и павлоградские гусары, венгры Кипмайера и отважные донцы раз за разом атаковывали французский авангард. При каждом их ударе неприятель показывал тыл. Раздосадованный неудачным началом, Мюрат вводил в бой свежую конницу. Но и Багратион не оставался в долгу: гусары, казаки и конные орудия подполковника Ермолова искусно перемещались по местам побоища, как на маневрах, а гренадерские, егерские батальоны и Апшеронский полк, словно форты, стояли на опорных пунктах.
Тем временем, Кутузов торопился к переправе через Дунай. С малыми силами не было никакой возможности удерживаться против армии Наполеона. Даже если бы встречи с французами оканчивались всякий раз в пользу русских, то одни неизбежные потери в сражениях должны были привести отступающих к поражению. Малейшее замедление становилось пагубным; напротив, скорость, соединяя русских с идущими подкреплениями, только и могла вывести из губительного положения.
Уже несколько суток войска находились в беспрестанном движении. Ночлеги были слишком короткие, всегда в открытом поле, и редко проходили без тревог. Случалось даже целые ночи проводить под ружьем, без огня или на марше. Ни один из солдат до конца пути – Ольмюца – не расстегивал ни шинели, ни мундира. Вместо сапог носили вырезанные из цельного лоскута кожи и стянутые по краям ремешком бахилки, или поршни, – и не только рядовые, но даже многие офицеры. Шинели были обожжены бивачными огнями и исстреляны пулями, лица – грязные, небритые, в пороховой гари. Но каждый держался бодро. В строю находились солдаты, прослужившие по двадцать и более лет; никакие бедствия не могли потрясти их.
В стычках и арьергардных боях русские всегда брали верх над французами. Даже над кавалерией, хотя у любой нашей лошади во всю ширину седла имелось садно – рана от стертой кожи: некогда было просушивать им спины. Неприятель же находился в совершенно ином положении. Усталых лошадей он вовремя заменял свежими, не затруднялся отвозить раненых, отдыхал на привалах, получал фураж и добротную пищу. Запуганные французами обыватели старались угодить им во всем, чтобы только не озлобить. Приходилось поэтому частенько заглядывать в ранцы пленных, где кроме хлеба находили почти у каждого зажаренную птицу или лакомый кусок шпика. А у иных – бутылку виноградного вина или местной водки – ратафии.
Можно было представить голодного русского солдата, бьющегося грудь в грудь с пресыщенным, отдохнувшим французом. Тут уж было не до пардона!
Кутузов, как мог, старался поднять воинский дух и облегчить положение солдата. При движении войск он непременно останавливался на самом видном месте и встречал каждый полк идущим от сердца, ободряющим русским словом.
Он никогда ничего не предпринимал, не рассмотрев заблаговременно всех обстоятельств, которые могли бы за этим последовать. Многие полководцы наказывали сторожевые посты за ложные тревоги, напрасно беспокоящие армию. Михаил Илларионович, напротив, всегда отличал их и даже нередко награждал, говоря при этом:
– Предосторожность необходима во всех случаях! А более всего – в военное время. Тут малейшее упущение может погубить целую армию!..
Главнокомандующий во все время похода почти никогда не раздевался, чтобы быть в ежеминутной готовности.
