Взяв Калу за руку, фараон повел ее в свои покои, кожей ощущая ее покорность и бесчувственность.
Утром следующего дня, Кала с нетерпением ожидала возвращения верной служанки Сары.
Выйдя в сад, царица села возле фонтана, вслушиваясь в ритмичное журчание воды. Ее сердце снедала черная безысходная тоска. Почему вместо божественной благодати и счастья ее жизнь наполнена страхом и ненавистью? За что боги наказывают ее? Кала тяжело вздохнула. Быть может, завтра все изменится…
Немного подумав, она направилась к реке, к небольшому скрытому в зарослях папируса причалу. Сняв позолоченные сандалии, Кала села на деревянный помост, опустив в воду маленькие изящные ступни ног. Ей нравилось быть в одиночестве, нравилось болтать ногами в воде, нравилось рассматривать песочное дно реки. В эти мгновения она представляла свою кончину, и на сердце становилось легко. Когда жизнь тяжела и невыносима, то только мысль о смерти и о том, что когда-нибудь все закончится, способно облегчить существование. Она представила себя в саркофаге необыкновенно прекрасной и гордой, ее нерадивые дети рыдают и побиваются за ней, прося вернуться ее в мир живых. А она со злорадной улыбкой откуда-то сверху наблюдает за ними. Хоть после смерти они наконец-то полюбят ее. И только старший сын Рамзес стоит в стороне от всех и пытается скрыть слезы. Вполне довольная столь яркой и красочной картиной собственных похорон, Кала легла на деревянный помост, раскинув руки. Провожая взглядом медленно плывущие облака, царица улыбалась своим загадочным мечтам. Ей мерещился необыкновенный мужчина: умный, сильный, все понимающий. Узнав о ее одиночестве и невыносимых страданиях, он без колебаний убьет фараона и покоренный ее красотой и царским величием, влюбиться в нее. И будут они жить долго и счастливо.
Кала почувствовала, как по щекам побежали слезы.
Глупые мечты, глупые мысли.
Кто ее будет спасать? Кто в нее может влюбиться?
Смахнув слезы, Кала надела сандалии и по узкой посыпанной гравием тропинке вернулась к фонтану.
Мягкий ветерок играл пальмовыми листьями, по садовым дорожкам вальяжно прохаживались павлины, разноцветные бабочки порхали над диковинными заморскими цветами.
Царица безучастно наблюдала за торжеством и ликованием жизни, болезненно переживая, что она из этой жизни вычеркнута, выкинута, изгнана. Что ее сердце, ранимое и чувственное, уже давно обратилось в камень.
Кала вздрогнула, на узкой садовой дорожке наконец-то появилась Сара, подойдя к царице, она опустилась на колени.
Дав знак подняться, Кала напряженно ждала. Быстрым движением Сара вытащила из потайного кармана легкой накидки маленький мешочек и также быстро спрятала его обратно. Оглянувшись по сторонам, Кала поднялась и, подойдя к Саре, обняла ее.
– Из всех блюд, что сегодня вечером будут подавать, он больше всего любит перепела под соусом.
Отпустив Сару, Кала внимательно следила за ней. Понимала ли эта простая женщина, что сейчас, в своих руках она держит судьбу царицы Кемета?
Сара слегка кивнула, давая понять, что ей все ясно, и удалилась.
Еще долго Кала гуляла по саду, думая о том, как же медленно длится этот день. Выйдя к пруду, царица увидела о чем-то весело беседующих придворных дам. Ее появление не осталось незамеченным, придворные дамы тут же склонились в почтительном поклоне. Придав своему лицу самый благодушный вид, Кала подошла к ним.
– О чем это вы беседуете милые дамы?
Жена номарха Менесхет, кокетливо опустила глаза.
– О, Божественная, все о том же, о любви и мужчинах.
Кале не понравился ее ответ, ей вообще не нравилось, когда речь заходила о любви. Но виду она не подала.
– Надеюсь о счастливой любви и достойном мужчине.
Менесхет бросив быстрый взгляд на царицу, успела уловить в ее необыкновенно прекрасных черных глазах затаенную муку.
– Конечно, Божественная. Дочь визиря Шепсескаф наконец-то влюбилась. И, не в кого-нибудь, а в военачальника Хоремхеба. И он ответил ей взаимностью. Об этом мы и беседовали.
Кала слушала и не слышала Менесхет. В голове вертелась назойливая мысль: «Только бы все получилось. Только бы получилось…» Сердце сжалось от какого-то дурного предчувствия. Быстро попрощавшись с придворными дамами, Кала вернулась в свои покои. К детям идти ей не хотелось. У нее вообще редко когда возникало желание их видеть. Она бесцельно бродила по дворцовым галереям томимая тоской и одиночеством. Лишь когда солнечная ладья Ра покинула небосклон, и во дворец проникли сумерки, Кала с облегчением вздохнула. Наконец-то…
Переодевшись в вечерний наряд, царица направилась в покои фараона, разделить с ним ужин. Опустившись на подушки рядом с царем, Кала улыбнулась, отметив про себя, что перепела под соусом стоят справа от фараона. Слуги поставили тарелки, положили ложки, в бокалы разлили вино. Трапеза начиналась с легкого супа. В зале повисла тревога, по крайне мере так показалось Кале. Царица молчала, не смея нарушать тишину. Ее сердце бешено колотилось в груди, пальцы слегка дрожали, только необыкновенная выдержка спасала ее.
– Как ты провела сегодня день?
Кала вздрогнула, отчего-то смутилась, но быстро взяла себя в руки. Ей не о чем беспокоиться, личная охрана подтвердит, что она целый день была на виду.
– Прекрасно, Божественный. Гуляла по саду, была на реке, беседовала с придворными дамами… Вобщем, как всегда… А как ты провел сегодняшний день?
– С Рамзесом и Тутмосом занимался стрельбой из лука, а Сети пока только наблюдал за нами. Тутмос очень способен, все схватывает на лету. А вот Рамзес…мало от него толку.
Кала вспыхнула. Волна жгучей ненависти поднялась в груди. Мерзкое животное, он находит любой повод, чтобы сделать ей больно.
Но вслух произнесла.
– Быть может, Вечноживой, делает поспешные выводы. Они еще совсем дети.
– Дети?! В их возрасте я уже обдумывал военный поход в Нубию и устройство своих владений.
Не зная, что сказать, Кала опустила глаза в тарелку, заметив про себя: «А еще ты думал о том, как убить своего отца». Она подавленно молчала, боясь нарушить тишину.
Отставив пустую тарелку, Рамзес вытер губы. Кала с тревогой взглянула на него. Неужели он сейчас уйдет?
– Мясо.
Слуга потянулся за перепелами под соусом.
– Нет, их потом. Просто кусок мяса подай.
Кала почувствовала, как внутри нее все оборвалось. К горлу подкатил ком. Она не могла, не хотела верить тому, что происходит. По непонятным причинам Рамзес отказывался от своего любимого блюда. Страшная мысль мелькнула в сознании Калы: «Неужели Сара выдала меня?» Набравшись мужества, Кала взглянула на Пафнутия. Верный пес царя, он сидел в двух шагах от Рамзеса, наблюдая за ним и оберегая его от всех несчастий и бед. Кала знала о том, что Рамзес собственноручно отрезал ему язык после жуткой ночи убийств. Когда утром было объявлено о скоропостижной кончине отца-фараона, его супруги и всех их детей, за исключением Рамзеса. В одно мгновение опальный принц превратился в грозного повелителя Кемета. Все считали, что после того, как Рамзес покалечил Пафнутия, тот предаст его, переметнувшись на сторону врагов фараона. Но вышло все наоборот. Безграничная преданность Пафнутия пугала и завораживала своей искренностью и силой. К тому же у Пафнутия была развита интуиция, он всегда чувствовал опасность, которая могла погубить его хозяина. Поэтому, внимательно вглядываясь в лицо слуги, Кала пыталась понять, сколько еще ей осталось жить. Но Пафнутий даже не смотрел в ее сторону. Ему единственному было позволено свободно выражать свое отношение к любому придворному. Ни для кого не было тайной, что Калу, божественную супругу фараона, обыкновенный слуга Пафнутий – презирал.
Царица приказала подать ей фрукты.
Внешне она была спокойна, но внутри ее лихорадило от страха и дурных предчувствий. Только сейчас она начинала понимать, что сделает с ней фараон, если раскроется ее преступный замысел. И Кала вдруг поймала себя на совершенно неожиданной мысли – она совсем не хочет умирать.
Бросив недоеденный кусок мяса на блюдо, Рамзес заметил:
– В какой странной тишине мы едим сегодня. Будто что-то должно произойти. Нефебка, а где музыканты?
Царедворец испуганно склонился.
– Сейчас будут, Вечноживой. Просто, когда началась трапеза, вы не сказали мне, что желаете музыку…
– Зови их.
Нефебка выскользнул из зала, и тут же вернулся, но уже в сопровождении музыкантов.
– Что желаете услышать, Божественный, что-то грустное, веселое или просто спокойное?
– Грустное. Даже сам не знаю от чего…
– Хорошо.
Нефебка подал знак музыкантам, и те затянули грустную мелодию.
Шло время. Фараон не притрагивался к еде, он весь отдался грустной и пленительной музыке. Ему мерещились далекие страны, желтые пески Кемета, и отец, мчащийся на боевой колеснице. Отец… Рамзес задумался о его непростой и жестокой судьбе. О его смерти… Про себя он верил, что сумеет дожить до глубокой старости, и умрет в своей постели окруженный детьми. Только так и должно быть!
