ГЛАВА V
Обряд покрытия невест
В доме Сервия шел свадебный пир в течение целого дня, а когда начало смеркаться, гости, выбранные в участники совершения последних обрядов, взяли горящие факелы и стали хором возглашать:
– К Талассию!.. к Талассию!..
В Риме ходило предание, будто Талассием звали любимейшего друга, которому Ромул отдал в жены лучшую из похищенных сабинянок, но правильнее считать это слово происходящим от греческого Таламос – брачная комната, спальня. При этом пришлось исключить еще важный обряд помазывания невестами косяков дверей, так как они не вступали в чужой дом.
Царевны сели в атриум своего отца против пылающего очага каждая со своим женихом на отдельную скамью, покрытую цельною бычачьею кожей. Простирая руки над их головами, царь Сервий, как глава семьи, жрец своего домашнего очага, прочел молитву, дал им испить воды, каждой чете из одного кубка, и съесть по половине разломленной лепешки.
Этим кончилась сокращенная церемония празднества, о котором многие шептались, что оно не походит на обычную римскую свадьбу, а как будто что-то вроде детской игры, устроенной отцом в шутку, в кружке близких родных и знакомых.
– Эх, что он наделал!.. – с недовольною миной шептал Скавр своему зятю после того, как они оба нехотя поздравили новобрачных. Тоже нехотя поздравили друг друга и отвечали на поздравления родных Арунс и Туллия добрая. Вставши от очага, они обменялись глубоко скорбным взором, который, при их безмолвии, был красноречивее всяких словесных объяснений. Арунс и Туллия добрая любили друг друга в глубине своих честных, чистых сердец, но не осмелились ни признаться в этом чувстве, ни тем более, возразить против отцовской и царской воли; робость характера парализовала у этих особ всякую попытку к самозащите. Они были люди из тех, что не находят счастья на земле, – люди не от мира сего. Редко случается, что такие субъекты долго бьются в сетях всевозможных житейских бедствий, охватывающих их с первых шагов самостоятельного положения среди ближних; в большинстве они гибнут очень скоро, что случилось и с членами семьи царя Сервия.
По окончании общих поздравлений, царь покрыл своих дочерей желтыми вуалями, после чего они как ставшие замужними, уже не имели права являться в общество с открытой прической в отличие от девиц, и каждую, подняв, поместил на руки ее мужа. От этого обряда римская свадьба называлась «nuptiae» – покрытие невесты, – от «nubere» – покрывать, туманить, окутывать, – жениться «uxorem ducere» жену вести, – оттого что, окутанная покрывалом (у простонародья, конечно, грубым, толстым), она тогда ничего не видит, не может идти без помощи ведущего мужа. Покрытую желтой вуалью из египетской тонкой кисеи с золотом и врученную ему царем Туллию злую, Арунс медленно, лениво и неловко понес через порог Таламоса (брачной комнаты), задел при этом за орнамент косяка двери ее длинным покрывалом, хотел его отцепить, но мимолетно оглянулся, услышав, что врученная отцом его брату Туллия добрая громко рыдает, дав волю прорвавшемуся чувству горя, и Арунс ударил свою невесту ее локтем об дверную колоду. Туллия злая взвизгнула, глухо пробормотала из-под вуали какое-то нелестное новобрачному, далеко не ласкательное слово, вроде возгласа: «Косолапый медведь!» или «неуклюжий тюлень!».
Арунс еще сильнее оторопел, растерялся, поспешил захлопнуть за собою дверь ногою на ходу, после чего некоторым из гостей послышался глухой стук, как будто новобрачный поскользнулся и вместе с женою упал среди комнаты.
Это было не достоверно, а лишь так предположили некоторые из гостей царя.
– Клянусь всеми свадебными орехами!.. они там подерутся, – шепнул молодой родственник царской семьи, чудачливый эксцентрик Брут и, наклонившись к уху своего друга Спурия, продекламировал ему экспромт.
Никогда тебя не сгубит
Столь ехидно враг,
Как случайно приголубит
Любящий дурак!..
Спурий ничего не ответил, ибо молчание считалось достаточно ясным знаком согласия, лишь кивнул головою с ему одному известною, затаенною мыслью.
– Дурное предзнаменование! – шепнул Скавр своему зятю Турну.
Тот вздохнул молча таким тоном, как будто желал передать невысказанную им мысль.
– Чего же хорошего можно ожидать на таких основаниях?!
Обряд покрытия Туллии доброй прошел без инцидентов, почти незаметно, среди общего внимания, обращенного на первую отправленную чету.
Молодцеватый Люций, не придавая значения рыданиям Туллии, как обыкновенному девичьему плачу невесты, крепко обхватил ее сильными руками, прижав лицом к своей груди, так что уносимая, как и требовал обычай, ничего не могла видеть, и скорым шагом скрылся с нею в назначенную для них комнату, откуда после закрытия им двери никто не услышал никакого звука.
– Это хорошо! – воскликнул фламин Руф, восхищаясь ловкостью любимого им Люция, и принялся шептать наставления своему внуку, чтобы тот старался приобрести дружбу этого царевича, – Арунс мямля, разиня; из такого человека никогда ничего удачного не выходит; не сближайся с ним!.. Люций во всех отношениях иной человек; старайся держаться к нему ближе.
– Но он любит, дедушка, не меня, а Марка Вулкация, – возразил Виргиний, не слушая наставлений фламина, думая совсем о другом.
– Любит Вулкация... Вулкация нельзя не любить; был бы ты таким внимательным, услужливым...
– Я не умею.
– То-то, не умею!.. Люций Тарквиний проложит широкую дорогу себе, проложит и друзьям... Вулкаций знает с кем выгодно быть в приятельстве...
– Да я тоже Арунса не люблю.
– Не любишь Арунса, не угождаешь и Люцию... ты с кем подружился? – с Арпином, с холопом!.. впрочем, этого я тебе не запрещаю, – фламин злорадно покосился на пирующего Скавра, – с сыном великого Понтифекса ты можешь сближаться до какой хочешь степени, но из царевичей угождай Люцию.
Фламин не только не запрещал, но даже поощрял дружбу Виргиния с Арпином, чтобы иметь в нем шпиона; этот внук бессознательно, по простодушию, служил ему более удобным орудием, нежели хитрый Вулкаций, которого в семье Скавра и Турна остерегались, не терпели, почти не принимали в доме.
Виргиний был нежный, наивный юноша, едва вышедший из поры детства, изящный наружностью и обращением, идеально чистый душой, еще не пробовавший составлять себе ни малейших планов житейской карьеры. Он любил свою бывшую няньку, но всех других женщин стыдился, конфузился, старался уйти от них, когда встречался у Арпина с его сестрой и ее подругами.
Сын Скавра один был его другом, грубый силач, некрасивый лицом, – что называют «ражий детина» – «homo robustus» по-латыни, но они оба терпеть не могли, почти ненавидели Марка Вулкация младшего, сына сенатора одноименного с ним.
Вулкаций тоже был внуком фламина по дочери, приходился двоюродным братом Виргинию. Он был хитрый льстец, игравший роль ветреника среди женщин, на самом деле не способный влюбиться. Возрастом немного старше, Вулкаций далеко опередил Виргиния развитием житейских знаний.
Насмешливый скептик, по натуре похожий на Арпина, Вулкаций к этому глумлению над людским невежеством присоединял глубокую развращенность сердца.
Он открыто ухаживал за Туллией злою, увивался охотно и за молодыми торговками, какие по базарным дням являлись в Рим из деревень, а чтоб те не робели пред его патрицианским званием, Вулкаций пятнал свою фамильную честь, переодеваясь в грязные ветошки, и бродил в виде невольника. Его псевдоним был «Вераний, оруженосец царевича Люция, раб из пленных вейентов».
Фламин Руф, уровень нравственности которого был тоже не высок, знал и поощрял такие проделки внука, имея тут свои темные цели, и давал Вулкацию поручения, какие Виргиний упирался выполнять по протестам своей чуткой совести.
Вулкаций смело, ловко и охотно плел интриги своего деда против ненавидимых им соперников служебной карьеры – Скавра и Турна.
Обряд покрытия невест смешил Вулкация. Увиваясь около фламина за его креслом, он шептал ему про Туллию злую, уронившую себя давно в народной молве разными неприличными выходками.
– Сдерживалась до свадьбы... теперь она скоро будет моею.
Руф, имевший тут свои цели, одобрительно улыбнулся внуку, мысленно сравнив его с Виргинием, которого постоянно звал «разиня», «недогада» и т п. нелестными кличками.
Руф Фламин, как все старшие, почетные гости, страшно устал на пиру царской свадьбы и выпил лишнее. Слегка хмельной, он только что лег дома и начал сладко дремать, как вдруг к нему в спальню ворвался его младший внук с неожиданным докладом, прервал его грезы, крича вне себя:
– Дедушка!.. Дедушка!.. проснись, встань!..
Простоватый Виргиний не умел, подобно Вулкацию, ловко и осторожно подготовлять главу семьи к принятию дурных вестей; он весь дрожал, едва выговаривая слова, и выражался спроста, как подсказывали внутренние чувства:
