Он никогда еще не задавал матери такого вопроса. Спросить — значило наполовину признать, что такое возможно…
Взгляд Шелони оставался голубым и ясным.
— А что говорят-то? — усмехнулась она.
— Ну… Что я… Что я — сын Змея.
— Так это не про меня говорят, а про тебя. А ты сам как считаешь?
— Я считаю, что женщина не может родить от Змея! — с горячностью ответил Волх. — Это все бабкины сказки. Кто сейчас в них верит? Разве что отец… Мама, он не должен так поступать с тобой!
Шелонь легонько шлепнула его по плечу.
— Не смей судить отца. Он умен, он образованный человек, он прочел много книг. А с тобой учитель Спиридон без толку бьется уже который год. Сколько греческих букв ты выучил?
— Мама…
— Твой отец — великий князь, — продолжала Шелонь. — Легенды о нем надолго переживут нас с тобой. Но в одном ты прав. Боги не ложатся в постель с земными женщинами. Их отцовство приходит по-другому.
Выговор про учителей Волх пропустил мимо ушей. Кому они нужны, эти греческие книжки? А про богов слушал жадно. Неужели наконец он узнает от матери правду?
Но ему не повезло.
— Мама, мама!
В горницу, не по-детски громко топая, вбежал его младший брат Волховец. А за ним — целый рой нянек, у которых, как известно, дитя без глазу.
Завидев старшего брата, Волховец заробел. Волх потерся щекой о материно колено, смерил братишку хмурым взглядом и вышел за дверь. Служанка, которой он нарочно наступил на ногу, испуганно пискнула.
На левом берегу реки Мутной, на пологом холме, горел высокий костер. Восемь костров поменьше, зажженные вокруг него, казались лепестками огромного огненного цветка. Восемь Безымянных жрецов служили требу Перуну в присутствии словенской и русской дружины.
День был ветреный и холодный. Дым то взвивался вверх, то стелился между священных камней. Князь Словен запахнул поплотнее корзно — тяжелый плащ с меховой опушкой. Ветер бесцеремонно трепал его светлую бороду.
Словен едва разменял пятый десяток и был высок и могуч — как и двадцать лет назад, когда сумел целое племя увести за собой в опасный поход. Оседлая жизнь его не изменила. Раньше он был великим вождем — теперь энергичным строителем. Город, его творение, его сокровище и гордость, лежал у его ног…
Но Словен озабоченно косился на реку. Вверх по течению шли корабли.
В те времена северные мореплаватели только осваивали путь на юг: через Свейское море, через озеро Нево, по Мутной, по Ловати, дальше — волоком до Борисфена и наконец — в сам Понт Евксинский, в царство греков.
И вот однажды весной, когда только что началась навигация, у истока Мутной на караван обрушились стрелы. Затем на берег вышли лучники. Их предводитель объявил, что эта земля и вода отныне принадлежат словенам. А те, кто хочет плавать по Мутной, должны платить пошлину.
Мирным торговцам еще только предстояло превратиться в хищных викингов. Пока они предпочитали конфликтов избегать. Тем более что словене при близком знакомстве оказались народом радушным и предприимчивым, пошлину брали посильную — в основном товарами, а в княжеских хоромах знатных купцов принимали с почестями.
— Свеи… — проворчал Словен, приглядываясь к рисунку на парусах. — Надеюсь, это последний караван в этом году. Хавр, не помнишь, кого мы принимали месяц назад? Данов? У меня потом неделю голова трещала. И как в них столько медовухи лезет?
Хавр стоял рядом с князем. В свете ритуальных костров лицо руса было исполнено мрачного величия. Седина в темных косматых волосах серебрилась, как волчья шерсть зимой.
— Месяц назад мы встречали корабль моего шурина, — подтвердил он. — Тебе тогда приглянулась царьградская кольчуга. Та, что теперь на княжиче. Кстати, Волх с дружиной сегодня опять на мечах рубился, — заметил он как бы невзначай. — Ты бы пригляделся к их игрищам.
Словен поморщился. Опять Хавр затевает этот разговор…
— Чего я там не видел? — как можно равнодушнее ответил он. — Дело молодое. Себя в их годы вспомни: сила есть — ума не надо.
— А тебя не беспокоит, что у тебя под боком выросла настоящая боевая дружина? Ты думаешь, он все еще ребенок? Он гораздо более взрослый, чем ты можешь себе представить, — сказал Хавр с двусмысленной ухмылкой.
— Я просил тебя: оставь моего сына в покое. Мне некогда слушать эту чушь. Пора возвращаться в город и готовиться к пиру, — резко прервал его Словен. Но все-таки недостаточно резко. Не таким тоном приказывают заткнуться раз и навсегда. И Хавр замолчал, зная, что слова его упали на благодатную почву.
Княжеский пир по случаю прибытия иноземных гостей был событием для всего города. Многие были приглашены. Другие рассчитывали пробраться без приглашения и урвать если не место на скамье, то хотя бы гусиную ножку или хвост жареной щуки. А медом обещали напоить всех желающих. Из княжеского ледника уже выкатили несколько здоровенных бочек.
Княгиня Ильмерь наряжалась в своей светлице.
Среди ее украшений были доставшиеся по наследству тяжелые золотые браслеты с изображением львов и оленей. Да и Словен баловал молодую жену: за одно кольцо с индийским сапфиром он отдал трех рабов и туркменского жеребца.
Конечно, сарматке Ильмери следовало предпочесть побрякушкам коня. В древности сарматы славились как воинственное, свободное, непокорное племя. Так считали римляне, а уж они умели ценить воинскую доблесть. У сарматов даже женщины сражались наравне с мужчинами. И сарматская девушка не выходила замуж до тех пор, пока не убивала своего первого врага. Но эти времена миновали. Карта мира многократно сменила свое лицо. Прежние герои и владыки уступили свое место новым, а сами остались доживать, лелея воспоминания о былых победах. Так произошло и с сарматами. Княгиня Ильмерь не была воином. Ее никто не учил боевым приемам. Ее маленький охотничий нож с рукояткой в виде головы барана был скорее красивой игрушкой, чем оружием. И все-таки в ее жилах текла сарматская кровь.
— Привет, матушка.
Ильмерь обернулась, вдевая сережку. На пороге стоял Волх. Он нагло подбоченился, прислонившись к дверному косяку.
— Что ты здесь забыл? — холодно спросила Ильмерь.
— Пришел тебя повидать.
— Ну, повидал — и проваливай.
— А я еще не насмотрелся.
Ильмерь промолчала, только глаза у нее посветлели от бешенства.
— Странное дело: ты и в одежде хороша, матушка, — прищурившись, сказал Волх. Ильмерь вскочила.
— Ты, змееныш, — процедила она, подходя к Волху вплотную. — Не смей звать меня матушкой. Не смей приходить сюда. Убирайся! Прочь!
Волх засмеялся, запрокинув голову. А потом одним рывком привлек Ильмерь к себе и прижался губами к ее губам.
Ильмерь опешила от неожиданности. Но — только на мгновение. Затем Волх ощутил острый укол у себя под ребрами. Он выпустил женщину и даже отступил на шаг. Ильмерь тяжело дышала, поводя тонкими ноздрями. В руке она сжимала нож. Другой рукой она демонстративно с отвращением вытерла губы. Она хотела подобрать самые обидные, самые убийственные слова, но не могла: гнев мешал ее мысли. Волх снова рассмеялся — удивленно, недоверчиво и немного грустно. Когда он ушел, Ильмерь в досаде метнула нож в стену. Тонкое лезвие легко вошло в дерево.
Волх шел, шатаясь, как пьяный. Он тоже пытался стереть вкус теплых и твердых губ. В его душе все смешалось. Ты покусился на мать, преступил древнейший запрет — обвинял один голос. Какая она мне мать? — огрызался другой. — Она просто отцова наложница. Отчего бы отцу не подарить ее мне, когда надоест? Волху кружила голову опасная смесь: стыд, обида, надежда…
А вслед ему смотрели два незамеченных свидетеля этой сцены.
— Что скажешь, княгиня? — спросил Хавр.
Шелонь поднесла руки к горящим щекам. Какой срам… Так вот к чему откололся конец коловрата… Нет, она, конечно, сразу поняла, что сын влюблен. В хорошую ясноглазую девушку, которую она через год-другой с радостью назовет дочерью. Но не в эту, не в эту!
— Теперь ты запросто вернешь князя, — вкрадчиво шепнул Хавр. — стоит только рассказать…
Шелонь гордо подняла голову, опустила веки. Высокая, она была почти вровень с русским воеводой.
— Я не собираюсь наговорами портить чужое счастье, как сделали со мной, — твердо сказала она. — И ты, если друг князю, не рассказывай ему об этом.
Волх не мог больше находиться в отцовских хоромах. Его преследовал удушливый запах жарева, от которого тошнило. Хотелось холодного ветра в грудь. Он рванул ворот рубахи и выбежал на крыльцо.
— Эй, полегче! Разве ты слепой как крот?
Незнакомый рыжий парень, которого он толкнул, сердито уставился на него. Он говорил со странным акцентом, но Волху сейчас было не до таких мелочей. У него внутри все дрожало, как струна на гуслях, — только тронь.
