На всех столах стояли стаканы с чистейшим украинским медом, а с потолков свисали мухоловки. В коридоре и над крыльцом синели специальные лампы с током высокого напряжения, на которых живьем сгорали сотни особо зловредных насекомых.
Вот и в эту ночь над ставкой повисла мертвая тишина. В первый же день приезда фюрера на двадцать восемь постов заступили пятьдесят шесть патрулей. Охранная группа «Ост» регулярно очищала окрестности от неблагонадежных и подозрительных элементов: евреев и всех тех, кто противостоит или способен противостоять «новому порядку». «Вервольф» был со всех сторон наглухо оцеплен солдатами элитной части СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и зенитным дивизионом.
В радиусе пяти километров от центральной зоны развернулась зона безопасности, где жил обслуживающий персонал и где охрана могла открывать огонь на поражение по любому неопознанному объекту без предупреждения, будь то человек или животное.
Доступ к домику номер 11 согласно особому распоряжению начальника личной охраны фюрера Раттенхубера был открыт только персонам самого узкого, особо приближенного к Гитлеру круга.
Сразу же по прибытии «Кондор-200» был подготовлен к очередному вылету – в любое время, при любых обстоятельствах. Без членов экипажа ни один механик не имел права проникнуть в самолет. Все работы велись только в присутствии бортинженера. Если же он вынужден был отлучиться, все операции внутри «Кондора» мгновенно прекращались и объявлялся перекур.
Перед каждым вылетом Гитлера совершался испытательный полет продолжительностью не менее десяти минут. Специалисты считали, что такого времени вполне достаточно, чтобы подложенный в самолет взрывной механизм сработал.
На аэродроме в Калиновке два полка истребителей были готовы в любой момент надежно прикрыть ставку с воздуха. Но по странному стечению обстоятельств – русская авиация вела себя крайне пассивно и за все время существования «Вервольфа» не предприняла ни одной серьезной попытки прорваться к нему. Так что фюрер мог спать совершенно спокойно.
Итак, к двум часам ночи, распрощавшись с участниками «новоселья», Гитлер перебрался в свои апартаменты, состоящие из финского домика и бункера, и вместе с любимой овчаркой Блонди уютно расположился в гостиной напротив камина.
Многочасовое застолье перевозбудило его до крайности, и сейчас в гробовой тишине, изредка прерываемой сопением и ворчанием Блонди, Гитлер отчетливо слышал, как в перенапряженном мозгу детонируют не разорвавшиеся вовремя мысли, а душа – то неистово рвется наружу, то болезненно сжимается до физической точки.
Мало кто знал, что вождь Третьего рейха, окруживший себя ариеподобными эсэсовцами, с презрением относившийся к расово ущербным недочеловекам, сам был внешне и внутренне весьма ущербен. Специально пошитые галифе скрывали диспропорцию плеч и бедер, пренеприятная на вид щеточка усов – утиный нос, а знаменитая челка – узкий дегенеративный лоб.
Жестоко протравленные еще в Первую мировую во Фландрии легкие Гитлера, на рентгеновских снимках напоминали «ветки с ободранной корой». Его организм разрушался со скоростью разложения свежего трупа в сорокаградусный влажный зной.
Постоянные боли в желудке порой доводили его до неконтролируемых приступов ярости. Его мучила астма, у него отекали ноги, гнили зубы, катастрофически ухудшалось зрение.
Пациент «А» (так Гитлер проходил в медицинских картотеках) принимал до восьмидесяти двух лекарственных препаратов, по 100–150 таблеток в неделю! В моменты обострения болезней инъекции приходилось делать так часто, что личный лечащий врач Морелль буквально не отходил от него. Для поддержания морального духа он регулярно вводил ему первитин, хорошо известное в элитных частях СС средство, которое потомки назовут «наркотиком фюрера». В общем, спасал, как мог.
Вот и сейчас Гитлер с ужасом предчувствовал надвигающийся приступ головной боли. Он не был патологическим трусом, после Первой мировой два Железных креста первого и второго класса украшали его грудь, и, в отличие от Сталина, Гитлер все же старался быть поближе к фронту и не раз попадал в скверные ситуации.
Но боли фюрер боялся панически. Особенно не переносил зубную. Лейб-дантисту Блашке пришлось немало повозиться со своим не в меру чувствительным сановным пациентом во время лечения корней и растянуть процедуру аж на восемь сеансов, чтобы сделать ее менее мучительной. Но и при этом Гитлер все время хватал врача за руку и дергал головой. Правда, соратник Адольфа Герман Геринг, находясь в стоматологическом кресле, вообще начинал дико орать еще до всякой боли.
Чтобы предупредить подступающий кошмар, Гитлер начал лихорадочно растирать ладонями затылок, а затем положил руку на голову Блонди и завороженно уставился на огонь в камине. Несмотря на жару, камин пылал круглосуточно. У фюрера, особенно по ночам, мучительно мерзли ноги.
Его все больше тревожила судьба наступления группы армий «Юг», судьба операции «Блау». Совсем неожиданно припомнился его собственный тост во время вечерней трапезы. Почему он, подымая бокал за успешное начало операции «Блау», говорил только о Сталинграде? Ведь операция «Блау» – прежде всего прорыв на Кавказ! Новый блицкриг, когда русские, потеряв бакинскую и грозненскую нефть, окажутся в той самой дрековой ситуации, в которой сейчас находятся немцы.
Нет нефти – нет войны! У русских нефть есть, у Германии – нет. Значит, надо сделать так, чтобы было наоборот!
Поэтому задача 1-й танковой армии Клейста – выход через кавказские перевалы к нефтепромыслам Баку и Грозного, а задача армии Паулюса – продвигаясь в направлении Сталинграда, надежно прикрывать ее фланг и только после завоевания Кавказа развернуть решающее сражение за город на Волге.
Недаром 1 июня на совещании в Полтаве фюрер недвусмысленно сказал:
– Если мы не получим нефть Кавказа, то вынуждены будем покончить с этой войной. Основной нашей задачей теперь становится реализация плана «Блау».
Сталинград тогда почти не упоминался. Для всех он был лишь очередной точкой на карте, которую всевластному и самовлюбленному азиатскому деспоту вздумалось назвать своим именем.
Гитлеру докладывали, что точно так же именем вождя названы десятки городов и сел СССР. А Сталинград на Волге – отнюдь не Ленинград на Неве! Глухая провинция, которую русским после потери нефтепромыслов просто нечем будет защищать.
Так почему, черт возьми, буквально час назад на своеобразной «тайной вечере» он недвусмысленно дал понять своим генералам, что «Блау» – Сталинград, а о Кавказе, как в апреле о Сталинграде, даже не упомянул?
Гитлер фанатично верил в свою божественную интуицию, искренне полагал, что каждое его слово – вещее, а каждая мысль – судьбоносная.
Встав с кресла, он прошелся по гостиной. Походка была шаркающей, слегка заваливающейся на бок. На людях он старался ходить ровно, и пока ему это удавалось.
Пришло время с помощью камердинера Линге переодеваться ко сну. Но последняя мысль заворожила его. Внутренний голос упорно твердил, что тост, произнесенный накануне, был неслучаен.
– Сталинград, Сталинград, Сталинград! – раздраженно самому себе повторял Гитлер. – Какого черта?! Операция «Блау» завтра. Нет, уже сегодня! Пять моих лучших армий нацелены на Кавказ! Война не шахматная доска, за пять минут не переставишь все фигуры! Но мои глупые генералы думают именно так! Они все время путаются у меня под ногами, подкидывают разные вздорные идеи, и никогда не знаешь, что это – очередной генеральский кунштюк или подлое предательство! Подумать только, эти олухи в погонах даже не способны хранить военную тайну! Возят с собой секретнейшие документы, как письма своих грязных шлюх, умудряются попадать с ними живыми и мертвыми в плен к русским, как этот самый… майор Рейхель из штаба 23-й танковой дивизии! Осел летчик «нечаянно» залетел на сторону врага, а осел майор не додумался сперва сжечь документы и только потом с чистой совестью умереть! Какое свинство! Если бы он попал в русский плен живым, я лично написал бы письмо Сталину с требованием повесить мерзавца! Тысячу раз прав Сталин, когда говорит, что все пленные – предатели родины!
Гитлер гневно стукнул кулаком по столу, в дверном проеме на миг показалась голова верного Линге, но фюрер раздраженно отмахнулся, и тот исчез. Гитлер плюхнулся в кресло и, прижмурив глаза, попытался припомнить тот позорный, с непредсказуемыми последствиями, инцидент.
17 июля 1942 года. «Вервольф». НочьТо, что он прочитал в этот день в срочном донесении генерала Йодля, повергло его в шок и неописуемую ярость. Он читал, перечитывал, чувствуя, что медленно сходит с ума.
«19 июня 1942 года на даче бывшего секретаря советского обкома партии, на окраине Харькова, командир 40-го танкового корпуса генерал Штумме устроил корпоративный ужин. В числе приглашенных были командиры всех трех дивизий корпуса, начальник штаба корпуса Франк, командир артиллерии и многие другие. Отлично поужинав и выпив, гости потеряли контроль над собой и, даже забыв, что находятся в присутствии командира корпуса, решили пригласить дам. Штумме пресек эту недопустимую вольность младших офицеров.
