Молодой человек сглотнул.
– Кирасиры кайзера, – тихо произнес он.
Брахе почувствовал, как король Густав-Адольф приподнялся на стременах.
– Дозорные?
– Мародеры. Они напали на крестьянскую усадьбу.
– Хозяева?
– Никого не видно, но… – Молодой офицер снова сглотнул.
– Но?
– Слышно, ротмистр.
Брахе кивнул. Объяснять ему, что именно услышал Стенбок, нужды не было.
– Сапоги надеть, и в седло, – приказал он. Затем перехватил взгляд вахмистра. – Молодец, корнет.
– Может, мы сумеем им помочь? – жалобно спросил Стенбок.
Брахе мрачно покачал головой.
– Слишком…
– Думаю, корнет прав. – Король не дал ему закончить. – Вы посчитали, сколько там кирасиров?
– Дюжина, ваше величество.
– Столько же, сколько и нас.
– Ваше величество… – начал Брахе.
– Должно быть, эти негодяи где-то переправились через реку, ротмистр, – сказал король. – Как вы считаете, стоит ли спросить у них, в каком именно месте?
– Разумеется, ваше величество, однако не вместе со светлейшей особой вашего величества в качестве…
– В качестве спасителя мы прибыли в империю, а не в качестве зрителя, – возразил Густав-Адольф. – Корнет Стенбок, езжайте вперед. Ротмистр Брахе… за мной!
И король поскакал за лошадью Торстена Стенбока, вырвавшись из кольца охранников. Лёйблфинг и Йонссон помчались за ним. Смоландцы нерешительно переглядывались и косились на ротмистра. Брахе увидел, как вахмистр Альфредссон качает головой. Больше всего ему хотелось громко выругаться.
– Чего вы ждете? – прошипел он. – В атаку!
Они рассыпались по лугу, который сейчас, в сумерках, лежал перед ними как серое покрывало. Над вершиной соседнего холма поднимался толстый столб густого дыма, подсвеченный снизу красным. До них долетал едкий запах. Брахе подъехал к королю Густаву-Адольфу, обогнавшему Лёйблфинга и Йонссона, и поскакал рядом с ним. Он остерегался обгонять короля: однажды он поступил так, чтобы своим телом закрыть сюзерена от пуль. Густав-Адольф отправил его тогда, прямо посреди суматохи боя, в арьергард. Король, колосс в желтом кожаном колете, в шлеме с поднятым забралом, на котором в сумерках развевались перья, словно разноцветные снежинки, падавшие у него за спиной, улыбнулся и кивнул ему. Бок о бок они поскакали галопом по холму, окутанные дымом, запахом лошадиного пота и грохотом копыт.
Брахе увидел несколько зданий, между которыми суетливо бегали овцы, обезумевшие от страха перед огнем. Языки пламени вырывались из самого большого строения, наверное, жилого дома, а над ними в небо поднимался толстый столб дыма. Вокруг огня стояли солдаты; они не обернулись, хотя гул лошадиных копыт был более чем громким. Должно быть, этот шум не был слышен из-за треска пожара. Брахе показалось, что один из мужчин держит в руке длинную жердь и заталкивает что-то назад в огонь, что-то, очевидно, пытающееся ускользнуть, что-то, наверное, бывшее человеком…
Его обуяла ярость; он опустил поводья и схватил второй седельный пистолет, выпрямился в седле и поскакал вперед, вытянув обе руки с пистолетами, приготовившись к стрельбе. Краем глаза он заметил, как его люди разворачиваются, образуя полукруг, увидел, как с другой стороны от короля появился вахмистр Альфредссон, размахивая усеянной гвоздями дубиной, с которой он был куда опаснее, чем с любой шпагой.
Мужчины, сидевшие вокруг второго костра, над которым расположили вертел с жарким, вскочили и, пораженные, наблюдали за их приближением. Несколько человек потянулись к мушкетам. Брахе казалось, что солдаты кайзера движутся медленно и вяло, словно во сне.
Ему не терпелось подъехать к ним на расстояние пистолетного выстрела и увидеть, как двое убийц замертво упадут на землю. Лошадь под ним была частью его собственного тела и словно летела над землей. Он парировал удары не задумываясь; его движения были такими уверенными и спокойными, как будто действие происходило на плацу. Неожиданно к ним бросилась какая-то тень. Руки Брахе вздрогнули, дула пистолетов опустились, пальцы согнулись. Одна часть его закричала: «Это ребенок!», а другая возразила: «Защищай короля, чего бы это ни стоило!»
Тень рухнула на землю и скорчилась. Лошадь Брахе одним прыжком перелетела через маленькое тело, ротмистр снова поднял пистолеты и прицелился в солдат: они уже поняли, что на них напали, и теперь бестолково носились в поисках оружия. Лошадей нигде не было видно; должно быть, глупцы разместили их в амбаре. Когда-то давно один человек сказал ему: «Если драгун падает с лошади, на ноги он поднимается уже мушкетером». Однако солдаты императора на скотобойне, в которую они превратили мирную крестьянскую усадьбу, были не драгунами, а кирасирами, не привыкшими сражаться, стоя на собственных ногах: они не смогли бы всерьез противостоять нападению, даже если бы были готовы к нему.
Брахе видел, как один солдат лихорадочно заряжает мушкет и берет его на прицел. Хорошо! Ему еще никого так сильно не хотелось убить, как этих негодяев. Он и его рыцари сейчас окажутся на месте резни, сейчас он сможет стрелять. Ярость его была настолько велика, что ребенок, в которого он все-таки не выстрелил в последний момент, уже исчез из его мыслей. Он громко закричал, и слева и справа от него раздался боевой клич рейтаров – «Магдебургская свадьба!»[3] Но воспоминание о жестоком разрушении Магдебурга одиннадцать месяцев назад солдатами Тилли было всего лишь символом всех ужасов, которые они увидели, начиная с изнасилованных и убитых женщин и девочек, лежавших по сторонам императорских трактов, и заканчивая кострами Вюрцбурга, на которых сжигали детей. Каждый член отряда смоландцев жаждал смерти кирасиров ничуть не меньше, чем их предводитель.
Дюжина всадников Апокалипсиса, скачущих галопом прямо в ад, чтобы убивать чертей.
Мальчик, шатаясь, добрел до спасительной кромки леса и упал за первым же рядом деревьев. Тело его билось в судорогах озноба. Он пытался представить себе мать, но это ему не удалось – он не сумел вспомнить ни румяное лицо с понимающей улыбкой из лучших дней, ни перепачканную кровью, разбитую, обезображенную до неузнаваемости гримасу, которую он видел в темноте амбара. Перед его глазами возникло тело Леопольда: полностью обнаженное, брошенное на землю, как зарезанная на бойне скотина, с ужасной раной между бедер. Плоть на груди и животе растрескалась от ударов кулаками и ногами, глазные яблоки вывалились из черепа, а непроизносимую часть тела ему воткнули в рот, из-за чего он задохнулся. Мальчик свернулся калачиком и жалобно стонал.
С той стороны, где раскинулась крестьянская усадьба, доносились сухие щелчки выстрелов, крики, лошадиное ржание, грохот скачущих галопом коней, яростные команды и панические вопли. Огонь по-прежнему бушевал и ревел.
Он зажал себе уши руками, но это не помогло. Он зажмурился, но взгляд мертвого Леопольда по-прежнему преследовал его. Он закричал. И начав, уже не мог остановиться.
Наконец он все-таки затих, хотя причиной тому было одно лишь истощение. За холмом стало тише, даже треск огня, кажется, ослабел. Он слышал приказы и постоянно повторяющийся одинокий резкий крик: «Пощады! Пощады!» Прогремел выстрел, и голос умолк. Мальчик медленно встал и попытался рассмотреть холм через густой кустарник. С одной стороны к нему приближались раскаты грома, и он теперь знал, что это идет в атаку кавалерия. Паренек застыл от ужаса. Он увидел всадников, на которых наткнулся во время бегства: они снова показались над холмом, на этот раз сомкнув ряды вокруг толстяка в желтой одежде, и вели за собой полдюжины запасных лошадей без всадников. Они галопом проскакали мимо его убежища. Если бы они погнали лошадей в лес через то место, где он лежал, то сбили бы его с ног, так как он был не в состоянии двигаться. Через несколько мучительно долгих мгновений другая группа всадников проскакала галопом на холм, но перед опушкой леса остановилась. Лошади пританцовывали и вращались вокруг своей оси, закованные в латы всадники ругались и размахивали оружием.
– Если мы войдем туда и окажется, что швед еще там, нас всех перестреляют! – крикнул кто-то.
– Так что, ты предлагаешь оставить их безнаказанными, старая ворона?
– Накажем их на поле битвы, завтра! За каждого из наших товарищей по одному мертвому шведу, и еще по одному в качестве довеска!
– По два довеска!
– И жирная задница Густава-Адольфа!
Мужчины громко расхохотались. Затем они круто развернули коней и снова помчались вниз по холму.
Мальчик тихонько выдохнул. Его пальцы с такой силой вцепились в ветви, которые он осторожно раздвинул, что ему с трудом удалось разжать их. Он осмотрелся и понял, что испачкался от испуга. Горло ему сдавило комом.
И тут сзади его что-то схватило, чья-то лапа зажала ему рот, его прижали к чему-то шершавому, воняющему столетним потом и грязью. Это что-то поволокло его прочь, а в снова завертевшийся от ужаса разум проник прерывистый шепот: «Дьявол… дьявол… д… д… дьявол!»
