Тишина в митрополичьих палатах. Не терпит Симон суеты, ибо она удел человека от мира, но не слуги Божьего…
Время далеко перевалило за полдень, когда игумен Волоцкого монастыря Иосиф въехал в Москву. От заставы колымагу затрясло по бревенчатой мостовой, переваливало из стороны в сторону на ухабах. Откинув шторку, Иосиф с нетерпением дожидался конца утомительной дороги. Наконец ездовые остановили коней, и монах-служка помог настоятелю выбраться из колымаги.
Поправив клобук, Иосиф засеменил в палаты. Уведомленный о его приезде, навстречу спешил сам митрополит. Оба маленькие, худенькие, в черных монашеских рясах, они приблизились, обнялись, Симон прослезился, ладошкой вытер глазки.
— Давно, давно не приезжал ты, брат мой. Жажду видеть тя, ибо люблю разум твой и заботу о церкви нашей.
Взяв Иосифа под руку, Симон провел его в трапезную, усадил за столик, сам напротив уселся. Монах принес миску, полную меда, серебряные ложки, затем поставил глиняные чаши с горячим молоком и удалился, оставив митрополита с настоятелем наедине.
Симон потер ручки, переспросил:
— Что не приезжал долго, брат мой? Аль не жалуешь меня, аль в обиде за что?
— Ох, отец мой духовный, — прервал его Иосиф. — Видит Бог, сколь раз порывался яз к те, да все заботы. Обитель наша Волоцкая нападки терпит, — Иосиф вздохнул. — Сам ведаешь, отче, кто обидчик наш. — Подув на молоко, игумен, сделав маленький глоток, оставил чашу, снова заговорил: — Да коли б только на одну обитель напасти свои и козни строил Вассиан, а то на всю церковь православную. Устои ее пошатнуть задумал…
Иосиф замолчал надолго. Молчал и Симон. Смеркалось быстро. Давно уже выпито по второй чаше. Монах зажег свечи. Наконец Иосиф не выдержал:
— Проповедями своими непотребными Вассиан смуту вносит в церковь православную. Паству неразумную с пути праведного сбивает.
Симон согласно кивнул. Иосиф снова:
— Ереси подобно ученье его. Опасаюсь, опасаюсь, оскудеет церковь наша!
— Все в руце Божьей, брат мой. А что о церкви помыслы твои, то воздастся тебе сторицей.
— Отче мой духовный, властью своей митрополичьей уйми Вассиана, заставь смирить гордыню, что обуяла его. Не сыскалось на Соборе[4] управы на Нила. Оттого и ученик его Вассиан неистовствует и главу свою высоко несет… Ко всему слышал яз, что задумал Вассиан из своей обители в Москву перебраться. Будто зван он самим великим князем Василием.
Митрополит поджал губы, кивнул. Иосиф продолжал запальчиво:
— К чему Вассиан на Москве? Отчего не сидится ему в Белозерском крае? Аль Сорский скит[5] опостылел со смертью Нила? Либо мыслит, что великий князь в его советах нуждается? Ах ты, Господи! Но великому князю не знать ли, что не Вассиан, а яз, грешный, назвал Московского князя всея Русской земли государям государь.
Симон поднял руку. Широкий рукав рясы опал до локтя.
— Смирися, брат мой!
Иосиф, не поднимаясь, склонил голову.
Симон прикрыл глазки, почмокал губами.
— Трудно сие, ибо не посягает Вассиан на каноны и в ереси его не уличишь. Насилья он не вершит над монастырями и скитами. И иных тягчайших грехов не сотворяет. А что взывает к бедности церковной, так за то какое ему наказанье? Умен Вассиан и рода древнего боярского. Тронь Вассиана, бояре взропщут. Им, боярам, ученье Вассиана по душе, чать нестяжатели не на их землю, а на церковную замахиваются…
Иосиф взял со столика чашу, прихлебнул, снова поставил.
— От Вассиана всяко жди. Седни он на добро церковное замахнулся, завтра на Бога взъярится. Люди его Антихристу преданы, и кто ведает, не задумают ли они обратить в пепелище монастыри да скиты?
Митрополит испуганно отшатнулся, долго и пристально смотрел своими выцветшими от времени глазками на настоятеля и только потом проронил:
— То ереси подобно! Но рассуди сам, брат мой, зачем Вассиану звать к ней?
Иосиф пожевал губами, ответил таинственно:
— Как знать, отче. Нынче не могу яз поведать те, но слыхом живу. — И поднялся. — Утомил яз тя, отче мой. — Отвесив низкий поклон, промолвил: — Прости мне прегрешения мои.
Симон поднялся, двуперстным крестом осенил игумена.
Сказал голосом усталым, тихим:
— Аминь!
* * *
Нет у государя веры дьяку Федору. Кривит дьяк, знает, чей холоп против него люд подбивал, а как его уличить?
Не раз Василий допрос сымал с дьяка, стращал его, тот на своем стоит: «Не ведаю, не открылся смерд…»
Вот и нынче ворочается государь из пыточной избы. Сходил понапрасну, дьяк Федор на кресте клянется, что истину говорит.
Идет Василий, голову опустил, свое в уме перебирает, валеными катанками первый пушистый снег подминает. Мороз легкий, шуба у государя нараспашку, бархатная шапка, отороченная соболем, низко на лоб надвинута. Челядь и бояре встречные поклоны отвешивают, но Василий никого не замечает. У церкви Успения лицом к лицу столкнулся с митрополитом. Остановился, проговорил себе только понятное:
— Дознаюсь!
У Симона седые брови приподнялись недоуменно. Спросил:
— О чем глаголешь, сыне, и от чего волнение твое?
— Аль не догадываешься, отче? — насмешливо прищурился Василий.
— Как могу яз знать, сыне, что думаешь ты? Господу дано сие, — Симон возвел к небу очи. — Яз же суть смертен. — И тут же сказал: — Слышал яз, грешный, что Вассиан в Москву зван тобой?
Василий гневно пристукнул посохом, ответил запальчиво:
— Иосифа слова пересказываешь, отче. Доносили мне, что был у тебя намедни волоцкий инок. Что надобно ему? Я ль не вашу сторону держу? Либо на землю монастырскую покушаюсь? Хоть то мне и боярам на руку, служилому люду наделы надобны. Не у бояр же землю брать? Но и вас, церковников, знаю, тронь, посягни на богатство ваше, кто народ в послушании наставлять будет? Оттого и Вассианова ученья не принимаю. Путаник он и его заволжские старцы[6]. Его же на Москве пожелал зреть, дабы Иосиф и иже с ним не мнили себя выше великого князя, государя своего. Помню, как, назвав меня государям государь, оный Иосиф изрек и иное. Яз-де, государь, покуда у церкви в смирении. И яз пониже митрополита. Нет, — Василий погрозил пальцем, — власть моя от Бога, и перед ним одним я в ответе!
— Что глаголешь ты, сыне! — Симон прикрыл глаза, покачал сокрушенно головой. — То не твои слова, сыне. Избави тя от лукавого. Господь и церковь — суть одно! Как можешь ты делить их? Одумайся! Церковь Богом дана, сыне.
Бочком обойдя Василия, митрополит не спеша поднялся по ступенькам паперти.
— Вассиана, однако, не ворочу, пусть живет на Москве!
Глава 2
Что за город Москва?
Сергуня бежит из скита. Вот она, Москва! На Пушкарном дворе. Боярские обиды
В ту же зиму случилось над Москвой и над всей землей Русской небесное знамение, просияло оно в ночном небе, рассыпало звезды. В страхе великом пребывал люд.
Увидел это инок Вассиан, сказал:
— Неспроста, неспроста грозит нам Господь! Иосиф и иже с ним, кои стяжательством обуяны, к чему копят все? Не Богу, злату поклоняются!
А настоятель монастыря Волоцкого игумен Иосиф в тот час иное изрек:
— Се нам за ересь Вассиана! Нарекши себя нестяжателем, он вкупе со старцами заволожскими противу добра монастырского восстал, а то равно на Богово руку поднять!
Те слова подхватили сподвижники Иосифа, и докатились они ранней весной до дальнего скита старца Серапиона.
* * *
Сергуня бежал, покуда несли ноги. Тугие ветки хлестали тело, больно царапали лицо, сучья изорвали порты и рубаху, но Сергуня не замечал этого. На поросшей первой травой поляне он остановился, тяжело перевел дух. Тихо, так тихо, словно замер лес. Лег Сергуня на прохладную землю, задумался. Мысли плутали заячьим следом. С чего вся жизнь у Сергуни пошла наперекос? Отчего старец Серапион сотворил такое зло? Не он ли о добре проповеди говорил, поучал смирению и послушанию?
Уж не с того ль самого дня все началось, как объявился в их ските незнакомый монах? Пробыл он одну ночь, но Сергуня запомнил его. Никто в ските не знал имени монаха, откуда и зачем пришел к ним, разве одному Серапиону известно было.
Уединившись, Серапион и монах о чем-то долго шептались, после чего, поужинав и переспав, монах исчез.
Миновал март-березозол, на апрель-пролетник потянуло. В ските жизнь катилась своим чередом. Посеяли мужики рожь-ярицу. Вскорости пробились молодые стрелки. А после первого теплого дождя налилось, зазеленело поле. Лес оделся в листву, ожил.
Давно забыли в ските о странном монахе, но сегодня поутру позвал Серапион баб и мужиков в молельню на проповедь. Обо всем обсказывал старец, а боле всего ругал инока Вассиана, уличал в ереси. От Серапионовых слов тот Вассиан виделся Сергуне рогатым, со звериной мордой.
