Ознакомительная версия.
– Они еще вернутся, – сказал шейх.
– Да. Правитель Бухары всегда был верным вассалом чагатайского престола. А Хива и Хорезм откупятся. Как всегда. Не пройдет и двух недель, как войско Токлуг Тимура появится на Кашкадарье. Сначала у стен Карши, потом в нашем городе.
– Что ждет нас тогда?
Тимур счел этот вопрос риторическим и отвечать на него не стал.
– Твой ученик Маулана Задэ прибыл сюда, чтобы организовать сопротивление. Следы его работы я видел, направляясь к твоему дому…
– Почему ты остановился? Договаривай.
– Один раз сегодня я уже сказал, что сопротивляться так, как предлагает этот ученый муж из Самарканда, бесполезно.
Шемс ад-Дин Кулар внимательно посмотрел на Тимура, стараясь поймать его взгляд.
– Ты ходишь вокруг да около. Я чувствую, ты хочешь сказать что-то важное, так говори! И если боишься огорчить своего учителя, не бойся. Я живу на земле шестой десяток, благодарение Аллаху, и многое видел на своем веку. Никакая новая горесть не сломает меня, а всего лишь пополнит копилку горестей.
Тимур погладил свою волнистую бороду, и его и без того узкие глаза сузились еще больше.
– Я знаю, как спасти Кеш.
– Спасти?
– Спасти. Не пролив ни капли крови.
Тут, в свою очередь, погладил свою длинную седую бороду Шемс ад-Дин Кулар:
– Говори.
– Но боюсь, учитель, способ, который я предложу, не понравится вам.
– Я уже сказал, что готов выслушать все, что ты мне захочешь сказать.
– Я решил подчиниться Токлуг Тимуру.
– Подчиниться?
– Да, учитель. Я отправлюсь к нему со всем своим войском, а в войске у меня четыре человека, и паду перед ним ниц.
– Падешь ниц?!
– Я попрошу его о снисхождении и скажу, что готов служить ему, как младший брат, как сын, а если понадобится, то и как раб.
– Хорошо, что тебя не слышит твой отец.
– Не вы ли учили меня, что всякий замысел следует оценивать лишь по тем результатам, которые он приносит?
Шейх довольно резво для своего возраста встал с подушек и прошелся по каменному полу павильона, бесшумно ступая растоптанными чувяками.
– Ты впадаешь в большее бесчестье, чем Хаджи Барлас, бежавший ради спасения своей ничтожной жизни.
– Возможно, но только в том случае, если я стану рабом чагатайцев навсегда, как правители Бухары и Термеза.
– И ты просишь меня о благословении?
– О благословении на борьбу с Токлуг Тимуром. Иначе, я бы не посмел сюда явиться.
Шейх продолжал прохаживаться, волоча по камням и коврам, покрывающим камень, полы своего длинного стеганого халата.
– Твой меч удачлив, твой характер упорен, твой ум изощрен, но отчетливо ли видна в небесах вечности твоя звезда?
– Об этом я пришел спросить вас, учитель. У меня есть вера в себя, но я не знаю, может быть, это лишь слепота моего духа, самонадеянность молодого барса, бросающегося на матерого буйвола.
Шейх остановился:
– Мне нужно помолиться. Ты будешь ждать меня здесь. Переверни эти часы. Когда песок в верхней чашке иссякнет, я дам тебе ответ.
И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас; ведь соблазн – хуже, чем убиение! И не сражайтесь с ними у запретной мечети, пока они не станут сражаться там с вами.
Если же они станут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверных.
Коран. Сура 2. Корова
Сын не всегда бывает похож на отца.
В огромном шелковом шатре посреди громадного военного становища, покрытого клубами пыли, наполненного ржанием лошадей, ревом верблюдов, человеческой суетой, сидели на драгоценных иранских коврах два человека. Один был обширен, черноволос и благодушен, он с удовольствием поедал горячую жирную баранину, наваленную горой на серебряное блюдо грузинской работы. С не меньшим удовольствием прикладывался он к чаше, наполненной голубоватым пенистым кумысом. Уверенность в себе и довольство жизнью выражались во всем его облике. Глаза были сладко зажмурены, а голый подбородок лоснился, как живот багдадской танцовщицы. Второй человек, расположившийся у горы раскаленной ароматной баранины, был худ и телом и ликом, и если бы не узкий разрез глаз, можно было бы усомниться, степняк ли он. Узкая пегая стариковская бородка его неприятно подрагивала, когда он начинал жевать кусочек мяса, добытый тонкими длинными пальцами из мясной горы. Зато одет был этот второй наироскошнейше. Он напоминал золотой хорезмский кумган[13], покрытый изощренной чеканкой. Один его халат стоит больше, чем весь Кеш. Сапоги из драгоценного индийского сафьяна своим зелено-серебряным блеском возбудили бы зависть у любого из правителей Востока. К слову, плотоядный гигант одет был чрезвычайно просто, если не сказать неопрятно, рукава и грудь его халата лоснились так же, как подбородок хозяина.
Так вот, несмотря на свой сияющий туалет, худосочный участник трапезы был мрачен.
Первого звали Токлуг Тимур, вторым был его старший сын и наследник Ильяс-Ходжа.
Сколь ни был увлечен едой чагатайский хан, он не мог не обратить внимание на состояние сына. И вот, одолев первую половину барана, то есть утолив первый голод, вытерев руки о привычные ко всему полы своего трапезного одеяния, он спросил у по-козлиному жующего царевича:
– Что тебя гнетет-беспокоит, сынок? Прекрасный день, прекрасная охота, прекрасная добыча!
– Зачем ты спрашиваешь, отец, о том, что тебе известно не хуже, чем мне?
Хан поднял чашу над своим плечом, и тут же из-за спины подбежал на бесшумных цыпочках одноглазый прислужник с бурдюком кумыса. Тонкая струйка, пенясь, разбилась о золоченое дно.
– Да, – облизал толстые губы правитель чагатайцев, – ты все про этого Тимура. Он тебе не нравится?
– Да, не нравится! – Ильяс-Ходжа яростно выплюнул кусок мяса изо рта и вскочил на ноги.
Токлуг Тимур поудобнее разлегся на подушках, зевая и щурясь. Даже неприятная беседа не могла ему испортить приятную обязанность по перевариванию съеденного.
– Не могу я тебя понять, Ильяс-Ходжа. Ты вспомни, какой он охотник. Кто сегодня подстрелил первого джейрана, а? Тимур. Чей кречет, заметь, неродной, дареный кречет, набил больше всего перепелов, а? Опять я тебе отвечу: его, Тимура. Кто всегда первый в скачке, кто первый в рубке? Только в борьбе на поясах он уступил нашему Арчитару. Но этот может, по-моему, повалить и индийского слона.
Во время этой речи Ильяс-Ходжа стоял спиной к выходу из шатра, шепча змеиными губами бесшумные проклятья и терзая острыми пальцами шелковую занавесь.
Его отец между тем продолжал хвалебные речи в адрес Тимура.
– И еще, Ильяс-Ходжа, ты видел, с какой охотой ему подчиняются люди, несмотря на его молодость? Только человек, рожденный управлять, обладает такими качествами.
Царевич бросил занавесь и, бросившись к отцу, сел у его ног. Он задыхался от волнения.
– Тут я с тобой согласен, отец. Тимур, сын Тарагая, рожден не подчиняться, но властвовать.
Хан поднял пухлую руку и отрицательно помотал ею в воздухе.
– Не властвовать, но управлять. Ты должен знать разницу между этими словами. Властвовать может только прямой потомок Потрясателя Вселенной, только тот, кто происходит из рода Чингисхана.
Дыша мощно, как кузнечные мехи, Токлуг Тимур вернулся в сидячее положение. Он собирался говорить о важных вещах.
– Властвовать и царствовать можешь ты, мой сын, мой старший сын. После моей смерти так и случится. Тимур может лишь управлять частью твоих владений. Испокон веку земли на Кашкадарье принадлежат Чагатаеву улусу, и так будет впредь.
На лице царевича выразилось сильнейшее изумление.
– Ты хочешь, отец, эти земли доверить этой подлой барласской собаке?!
Хан тяжело, неудовлетворенно вздохнул:
– Я уже объяснил тебе, что сын Тарагая прекрасный воин и охотник, человек сильный и умный, а не собака.
– Но тем хуже для того, кому он будет подчиняться. Своеволие и мятеж неизбежно гнездятся в человеке, который уверен в своих силах, разве не так?!
– Мы не можем проникнуть в его душу. Может быть, Бог, которому он так истово поклоняется, умеет это, но у меня нет способа спросить его об этом.
– Вот видишь!
– Я-то вижу, а вот видишь ли ты, Ильяс-Ходжа?
– Что, отец, что?!
– Из чего состоит искусство управления и своим народом, и народами подчиненными.
– Ты рассказывал мне…
– Но, кажется, ты не усвоил моих уроков. Придется мне и на этот раз тебе все растолковывать, как говорят таджики, придется нарезать рис.
Царевич отхлебнул кумыса из отцовской чаши и сел удобнее.
– Я не хуже тебя вижу, что из Тимура, Тарагаева сына, вырастает муж незаурядный, и воитель, и управитель. С охотой отдам я под его руку и барласские кочевья, и города на Кашкадарье. Суть вот в чем. Пока мы сильны, не имеет никакого значения, кто управляет тем или иным туменом нашего улуса. Пусть он будет силен, пусть он будет ничтожен, в случае бунта его ждет один конец, ты понимаешь какой.
Ознакомительная версия.
