Ознакомительная версия.
Сэр Эдвард командовал латниками лорда Слейтона, и уважали его не меньше, чем боялись.
— Хук, давай ты! — велел сэр Эдвард.
Хук, взобравшись на лестницу, стал привязывать к брусу колокольные канаты тем же узлом, каким привык крепить пеньковый шнур вокруг зарубок на концах лука. В отличие от шнура, толстые канаты поддавались с трудом. Закончив, Хук соскользнул вниз по последней привязанной веревке, показывая, что узлы закреплены надежно.
— Скорей бы уж все закончилось, — раздраженно бросил сэр Эдвард. — Надоело тут торчать. Чье пиво?
— Мое, сэр Эдвард, — отозвался Роберт Перрил.
— Будет мое, — кивнул сэр Эдвард, опрокидывая в себя кружку.
Под его гербовым налатником виднелись кожаная куртка и кольчуга. На поясе висел меч без единого украшения — простой клинок и обычная стальная рукоять с двумя ореховыми накладками поверх хвостовика: меч сэр Эдвард считал орудием ремесла, потому так буднично и зарубил им тогда мятежника, снесшего ему алебардой пол-лица.
Теснимая солдатами и священниками толпа — чуть больше полусотни мужчин и женщин, молодых и старых — уже застыла посреди площади. Кое-кто, упав на колени, молился.
— Всех не сжечь, — с сожалением произнес сэр Мартин, — слишком многих придется тащить в ад на веревке.
— Коль они еретики, надо жечь всех, — буркнул сэр Эдвард.
Священник досадливо скривился.
— Будь на то Господня воля, Он бы дал нам дров в изобилии.
Начали появляться зеваки. Городом по-прежнему владел страх, однако обыватели как-то почуяли, что главная опасность уже позади, и стали подтягиваться к рыночной площади. Сэр Мартин велел лучникам их пропускать:
— Пусть видят, им полезно.
Обыватели глядели мрачно и, несмотря на проповеди монахов и священников в оправдание готовящегося действа, явно сочувствовали осужденным. Те, по словам проповедников, выходили врагами Христа и дурными плевелами посреди чистой пшеницы: теперь, мол, отвергнув предложенную им благодать покаяния, они сами выбрали вечный удел, к которому им и предстоит перейти.
— Кто они есть-то? — не выдержал Хук.
— Лолларды, — ответил сэр Эдвард.
— Что за лолларды?
— Еретики, неумытая твоя морда, — с удовольствием встрял Сноболл. — Собирались бунтовать против нашего милостивого короля, а теперь пойдут прямиком в ад.
— На бунтовщиков вроде не похожи, — заметил Хук.
Среди приговоренных были в основном пожилые и даже старики, много совсем юных, здесь же девушки и женщины.
— А ты на вид не смотри, — заявил Сноболл. — Еретики — они и есть еретики, чтоб им сдохнуть.
— Такова Божья воля, — рявкнул сэр Мартин.
— А почему они еретики? — не отставал Хук.
— Что-то мы сегодня любопытны, — прорычал сэр Мартин.
— Мне тоже интересно, — поддержал брата Майкл.
— Потому что церковь так решила! — огрызнулся сэр Мартин, но тут же опомнился и сменил тон. — Веруешь ли ты, Майкл Хук, что гостия, возносимая мной во время мессы, непостижимо пресуществляется в святое и возлюбленное тело Господа нашего Иисуса Христа?
— Конечно, святой отец!
— Ну вот, а эти не верят. — Священник дернул головой в сторону лоллардов, преклонивших колени на грязной площади. — Считают, что хлеб остается хлебом. Дерьмоголовые мерзавцы. А веруешь ли ты, что святейший наш Папа есть наместник Господа на земле?
— Да, святой отец, — ответил Майкл.
— Слава богу, а то пришлось бы тебя повесить.
— А я думал, Пап двое, — вставил Сноболл.
Сэр Мартин предпочел не услышать.
— Ты когда-нибудь видел, как жгут грешников? — спросил он Майкла.
— Нет, святой отец.
Сэр Мартин плотоядно осклабился.
— Они вопят, юный Хук, вопят как кабан при холощении! Еще как вопят! — Он вдруг обернулся и ткнул длинным костистым пальцем в грудь Нику. — И ты, Николас Хук, должен внимать тем воплям, ибо они суть литургия преисподней! А тебе туда и дорога!
Священник вдруг широко раскинул руки и закружился на месте, напомнив Хуку огромную чернокрылую птицу.
— Остерегайтесь ада, парни! — упоенно провозгласил он. — Остерегайтесь ада! Никаких грудей по средам и пятницам! И всякий день творить Божье дело со тщанием!
По всем концам площади с таких же, как у «Быка», перекладин спустили еще веревки, и солдаты, разделив толпу на группы, подогнали жертв к импровизированным виселицам. Мужчина из приговоренных еще кричал напоследок своим, что надо уповать на Бога и что они нынче же встретятся в раю, — но королевский стражник, ударив его кулаком в кольчужной рукавице, сломал ему челюсть, и крик смолк. Мужчина оказался из тех двоих, кого вели сжигать, и Хук, стоя в стороне от прочих, наблюдал, как осужденного подняли на бочку со щебнем и привязали к шесту, набросав побольше хвороста к ногам.
— Очнись, Хук, чего задумался? — пробурчал Сноболл.
Происходящему радовались немногие, зрители по большей части глядели мрачно и предпочитали не замечать проповедей священников и хвалебных песнопений монахов в коричневых рясах.
— Поднимай старика к петле, — велел Хуку Сноболл. — Нам десятерых вешать, шевелись!
Ручную повозку из тех, в которых везли на площадь дрова, подкатили под перекладину. Сверху повозки уже стояли трое мужчин, Хуку предстояло поднять туда четвертого, остальные приговоренные — четверо мужчин и две женщины — ждали. Одна из женщин льнула к мужу, вторая, отвернувшись, молилась на коленях.
Старик годился Хуку в деды.
— Я прощаю тебя, сынок, — проговорил он, пока Хук набрасывал ему петлю на шею. — Ты ведь лучник, да? — Хук, затягивая потуже петлю, молчал. — Я сражался на Хомилдонском холме, — продолжал лоллард, переводя взгляд на сизые тучи, — мой лук тогда славно поработал к чести короля. Я слал в шотландцев стрелу за стрелой, крепко натягивал и разом отпускал. Да простит меня Господь, тем днем я горжусь. — Он посмотрел Хуку в глаза. — Я был лучником.
Хук мало чем в жизни дорожил, не зная иных привязанностей, кроме любви к брату и мимолетного влечения к тем девчонкам, что побывали в его руках, однако к лучникам он относился особо. Лучники были его кумирами. Англию — в этом он не сомневался — хранили от врагов не рыцари в сияющих латах, восседающие на крытых узорными попонами конях, а лучники — простые труженики, способные послать стрелу на двести шагов так, что она угодит в мишень размером с ладонь.
Поэтому, глянув в глаза старику, Хук увидел в них не пламя ереси, а гордость и силу лучника — такого же, как он сам. В душе его всколыхнулось уважение, и руки опустились сами собой.
— Ничего не поделаешь, сынок, — тихо произнес старик. — Я бился за старого короля, а теперь его сын хочет моей смерти. Затягивай веревку, парень. Лишь не откажи в просьбе, когда я уйду.
Хук коротко кивнул — то ли в знак того, что слова услышаны, то ли в подтверждение готовности исполнить уговор.
— Девушка на коленях молится, видишь? — продолжал старик. — То Сара, моя внучка. Уведи ее отсюда, ради меня. Она пока не заслужила рая, поэтому уведи. Ты молод, сынок, тебе достанет сил. Ради меня.
«Каким образом?» — пронеслось в мозгу у Хука. Он рванул проклятый конец веревки, затягивая петлю вокруг старческой шеи, и спрыгнул с повозки, чуть не растянувшись в грязи. Сноболл и Роберт Перрил, вязавшие остальные петли, уже стояли рядом.
— Простонародье, — разглагольствовал тем временем сэр Мартин. — Простонародье, а все туда же: думают, будто знают больше, чем сама матерь-церковь. Пора их проучить, чтоб остальная чернь зареклась впадать в ересь. Будьте безжалостны, ибо мы вершим Божье милосердие, безмерное Божье милосердие!
Безмерное милосердие состояло в том, чтобы резко выдернуть повозку из-под ног четверых осужденных, заставив тела дернуться и завертеться на весу. Хук не отводил взгляда от старика — широкоплечего, как всякий лучник. Старик задыхался и бился, ноги его то сгибались, то повисали, но даже в смертной агонии он не сводил с Хука наливающихся кровью глаз, словно ожидая, что тот выхватит его Сару прямо с площади.
— Ждать, пока сами сдохнут, или за ноги потянуть? — осведомился Уилл Сноболл у сэра Эдварда.
Сэр Эдвард словно не слышал. Он рассеянно глядел в сторону ближайшей бочки с шестом, где лолларду с проломленной челюстью что-то втолковывал священник. Рядом наготове стоял латник с горящим факелом в руках.
— Стало быть, пусть болтаются, сэр, — решил Сноболл и вновь не получил ответа.
— Боже! — Сэр Мартин словно проснулся, голос его зазвучал так же елейно, как в приходской церкви во время мессы. — Боже милостивый, какая куколка!
Священник не сводил глаз с Сары — та, поднявшись с колен, с ужасом глядела на корчащееся в судорогах тело деда.
Николас Хук не раз задумывался, как выглядят ангелы. Фреска на стене деревенской церкви, изображавшая ангелов, давно попортилась: вместо лиц остались пустые пятна, одежды и крылья пожелтели и пошли полосами от влаги, сочащейся сквозь штукатурку, — и все же ангелы для Хука были существами неземной красоты. Их крылья похожи на журавлиные, не иначе, только длиннее и шире, и каждое перо сияет как солнечный луч, падающий сквозь рассветную дымку; волосы отливают золотом, а длинные одежды сотканы из чистейшего, белоснежного льна. Хук знал, что ангелы — неземные создания, и все же в мечтах он видел их как прекрасных дев, способных поразить воображение юноши: сама красота на сияющих крыльях — вот что были для него ангелы.
Ознакомительная версия.
