Вражда западной Церкви с византийскими патриархами[22], распространившими свою веру на южных и восточных славян, не позволяла соседствующим славянским народам до конца разрешить все противоречия. По этой же причине поляки, хоть и часто враждовали с чехами, но, тем не менее, считали их собратьями по вере, поскольку у чехов богослужение происходило на латыни.
Город Калиш лежал в самом центре польских земель, сюда победоносные русские дружины не доходили ни разу. Зато, по признанию Дыглоша, чехи в прошлом неоднократно разоряли Калиш и всю ближнюю округу. Оказывается, у польских владетелей издавна были две беды: язычники-поморяне, не желавшие принимать веру Христову, и чешские князья, постоянно отнимавшие у поляков земли по реке Одре. Последний раз земли по Одре отнял у поляков чешский князь Бржетислав[23], отец нынешнего властителя Чехии - Братислава. Утраченные области вместе с городом Вроцлавом сумел вернуть польский князь Казимир Восстановитель[24], отец Болеслава. Но сделал это Казимир не вооружённым путём, а пообещав впредь выплачивать чехам дань в виде пятисот гривен[25] серебром и трёхсот гривен золотом ежегодно. Эту дань поляки выплачивали и поныне, так как все попытки избавиться от неё заканчивались неизменным вторжением чехов в Польшу.
Как-то в разговоре с Перенегом Олег поинтересовался, почему князь Болеслав, постоянно побеждая поморян и мазовшан[26], не может одолеть чехов, и вынужден откупаться от них унизительной данью.
- Это не пристало князю, имеющему прозвище Смелый, - добавил Олег.
Перенег, не питавший к полякам особых симпатий, презрительно усмехнулся.
- Признаться, Болеслав столь же смел, сколь и глуп, - сказал воевода. - Вдобавок, невероятно жесток и злопамятен. Договариваться с соседями он не умеет. Многие польские можновладца[27] втайне ненавидят Болеслава и вредят, как могут. Родной брат ему не доверяет, опасаясь отравления. Недаром Владислав подолгу гостит у германского короля, который ему друг. Просто удивительно, что ныне Владислав в Калише, а не в Германии.
Болеслав побеждал чехов в сражении не раз: вояка он отменный, что и говорить. Однако взять верх в сражении - это одно, а победить в долгой войне - совсем другое. Верных сторонников даже среди ближней знати у Болеслава немного, его предают свои же на каждом шагу. - Перенег вновь усмехнулся. - По-твоему, чем занят Болеслав всю свою жизнь? Тем, что либо воюет, либо распутывает заговоры, которые плетут его приближенные. В этом недоброжелателям Болеслава помогают чехи и германский король. Наверняка причастен к этому и Владислав, которому старший брат как кость в горле.
Истинность сказанного Перенегом в какой-то мере подтвердилась при встрече в Калише Владислава и предводителей русского войска. Когда Дыглош стал упрекать Владислава, что тот попусту теряет время и не собирает войско с должным рвением, хотя лето уже в разгаре, брат Болеслава раздражённо заметил, что войну с чехами затевает не он, а Болеслав.
- Иль не вместе ты помыслами с братом своим? - возмутился прямодушный Дыглош. - Иль полагаешь, что германский король отвратит от Польши чешскую беду?
Дальнейший разговор проходил в форме упрёков и язвительных намёков, из коих даже человеку несведущему стало бы ясно, сколь непримиримая вражда разделяет Болеслава и Владислава.
Своей внешностью тридцатитрёхлетний Владислав очень походил на Болеслава. Он был так же широкоплеч и грузен, часто щурил свои близорукие светло-серые глаза, в которых сквозила, как и у старшего брата, затаённая подозрительность. Дремучие низкие брови Владислава и слегка крючковатый нос придавали его широкому лицу мрачное выражение. Пепельно-русые длинные волосы совсем не облагораживали лицо, как и ухоженная небольшая бородка, поскольку недоброжелательный взгляд, кривая ухмылка, словно прилепившаяся к устам, и привычка развязно бросать слова сразу убивали малейшее благоприятное впечатление.
Владислав поносил своего брата с таким наслаждением, словно вёл речь о своём злейшем враге. При этом его нисколько не смущало присутствие русских князей и воевод.
Советником у Владислава был воевода Сецех, который в отличие от него был необычайно красив, словно природа внешним совершенством старалась подчеркнуть изъяны у всех окружающих его людей. Сецех был высок и статен, его большие голубые глаза сверкали как аквамарины, прямой греческий нос удивительно гармонировал с высоким открытым лбом, светлые вьющиеся волосы непослушной гривой лежали на голове. Усы и маленькая бородка придавали Сецеху мужественности, а чувственные уста и мягкая улыбка - женственности: совершенная красота более присуща женщинам, нежели сильному полу.
Именно Сецех разъезжал по городам и замкам, собирая конных рыцарей и пешую рать под знамёна Владислава. Помимо этого у воеводы была ещё одна обязанность: подыскивать для своего сюзерена красивых наложниц. Ни для кого из польской знати не было тайной, что Владислав страдает обжорством, но в ещё большей степени питает склонность к женщинам. По слухам, Владислав был столь неутомим в постельных утехах, что ему постоянно требовались все новые наложницы. Обладая неуравновешенным нравом, Владислав во хмелю иногда калечил какую-нибудь из своих многочисленных любовниц - заботы о несчастной тоже ложились на плечи Сецеха, которому помимо всего прочего надлежало ещё и заботиться о добром имени Владислава.
На одном из пиров, которые часто задавал Владислав, удалось присутствовать и русичам, потому что Дыглош уехал в Познань, откуда он должен был привести отряд воинов. Дыглош усердно опекал русских воевод, дабы не допустить их сближения с Владиславом: до сего случая русичи не получали приглашения на застолье.
Во время пиршества Олег был неприятно поражён тем, как не в меру упившийся Владислав похвалялся перед гостями своими богатствами. Мол, что для него дань чехам, если он в состоянии без особого для себя ущерба откупиться от Братислава на десять лет вперёд.
- Это мой брат сидит в постоянной нужде, так как у пего повсюду враги, - разглагольствовал Владислав, развалясь во главе длинного стола. - Злобой покрылся как плесенью, так и норовит до всех соседних князей мечом дотянуться. А с соседями надо дружить!
Владислав с важностью поднял кверху толстый указательный палец, громко рыгнув при этом.
Глядя на хозяина застолья, Олег невольно проникался к нему все большим отвращением. Ему казалось, что для Польши нет большего бедствия и позора, чем такой правитель. Это значит, как бы ни был жесток и недальновиден Болеслав, благодаря своему умению держать меч в руках, он более достоин стоять во главе поляков. Олега также огорчало, что во главе польского войска, идущего в Чехию, будет стоять столь бездарный полководец, как Владислав.
«Будет ли он по-настоящему воевать с чешским князем, если уже сейчас не скрывает своих симпатий к Братиславу, который к тому же женат на его сестре», - мрачно размышлял Олег.
Чем дольше затягивалось пребывание Олега в Калише, тем больше ему внушал опасений предстоящий поход в Богемию. Ведь хорошо известно, что князь Вратислав воин хоть куда!
Когда на другой день Олег поделился своими опасениями с Владимиром, тот согласился: недооценивать правителя чешских земель нельзя.
- Спитигнева[28], старшего брата Братислава, когда тот правил в Чехии, боялись и немцы, и венгры, и поляки, - молвил Владимир, знавший от отца историю соседних с Русью государств. - Спитигнев на войне был неустрашим и неодолим. Особенно ненавидел немцев, при нем всех немцев изгнали из Чехии за три дня. Вратислав многому научился у Спитигнева, поскольку тот воевал и с родными братьями, не терпя в них даже малейшего своеволия. Вратислав воинственностью нисколько не уступает покойному Спитигневу, то уже испытали на себе венгры и поляки. Младшие братья Братислава, Конрад и Оттон, ратной славы тоже не чураются. Оба ходят в его воле, владея землями в Моравии. Чаю, тяжко нам придётся, коль три этих чешских князя дружно против нас выступят. От поляков-то большого подспорья ждать не приходится.
Однако при всех своих опасениях Владимир вовсе не собирался поддаваться унынию: не такой это был человек. Он тем охотнее желал встречи с противником, чем этот противник был сильнее: повышалась «ценность» победы…
Наконец, Сецеху и Дыглошу удалось собрать девятьсот тяжеловооруженных всадников и около восьми тысяч пехоты для вторжения в Богемию. Было очевидно, что с такими силами Владиславу не только не одолеть чешского князя, но и просто опасно вторгаться на его землю, потому главная надежда поляков в предстоящем походе возлагалась на двадцатитысячное русское войско.
