Видимо, он полагал, что благодаря ловкой лести возьмет верх в споре и разубедит меня.
Первая заповедь: «Я Господь, Бог твой… Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим»[2].
Анна считала своим владыкой дьявола.
Вторая заповедь: «Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно…»
Участвуя в христианских обрядах, принародно молясь, Анна нарушила ее. Она осмеяла Всевышнего.
Третья заповедь: «Помни день субботний, чтобы святить его».
Воскресения и святые дни она проводила в праздных маскарадах и пирах, славословя самое себя.
Четвертая заповедь: «Почитай отца твоего и мать твою…»
Анна испортила отношения с семьей, за исключением брата Джорджа.
Пятая заповедь: «Не убивай».
О, она убивала… убивала…
Шестая заповедь: «Не прелюбодействуй».
Вот прелюбодействовать Анна не стала, она была слишком тщеславна, чтобы отдаться кому-то, кроме дьявола… и горда. Луноликая Диана, этой заповеди она не нарушила.
Седьмая заповедь: «Не кради».
Она украла трон, украла коронацию и миропомазание, достойные лишь истинной королевы.
Восьмая заповедь: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего».
Господь запрещает поспешные суждения, злословие, ложные обвинения и выдачу тайн, кои мы обязаны хранить. Она не клеветала, но сама стала воплощением лжи, насквозь пропиталась ложью! Ее богом стал Отец лжи…
Девятая заповедь: «…не желай жены ближнего твоего».
Она желала чужих мужей. Сначала меня, потом Томаса Уайетта, Фрэнсиса Уэстона, даже брата своего Джорджа. Все они имели жен, однако она требовала от них поклонения.
Десятая заповедь: «Не желай… ничего, что у ближнего твоего».
Анна всегда с алчностью взирала на чужое добро, мечтая заполучить его. Я вспомнил ее настойчивые требования лишить Екатерину крестильной рубашки и королевских драгоценностей, просьбы отдать принадлежавший Уолси Йорк-плейс. Анна хотела иметь все это имущество только потому, что оно представляло ценность для ее врагов.
— Мысли обретают силу в деяниях, — проворчал я. — Должны ли мы ждать, когда убийца нанесет смертельный удар?
— Увы, должны, Сам Господь вынужден ждать… Кроме того, перед законом человек не виновен, пока не совершил убийства. Ваше величество… нельзя ли прояснить сложности, возникшие у вас с королевой? Я мог бы гораздо лучше помочь вам, если бы узнал подоплеку ваших намерений.
Нет. Приобщение к моим тайнам подвергнет опасности его жизнь. Эта ведьма способна пронюхать обо всем на свете.
— К сожалению, сие невозможно. Вам известно, что я должен избавиться от нее, развестись с ней, и этого достаточно. Найдите средства для моего освобождения! Воспользуйтесь всем вашим хитроумием, всей доступной вам властью, но исполните мою волю!
Подобные указания я когда-то давал Уолси в отношении Екатерины, и он потерпел неудачу.
— Поражения я не приму, поскольку положение отчаянное! — подчеркнул я.
Крама не сковывали цепи славы и репутации; он был гораздо свободнее, чем когда-то Уолси. Личные амбиции не препятствовали его служению королю. Наши интересы пребывали в полной гармонии.
— Необходимо время, — задумчиво произнес он. — Мне не помешает посетить прием, назначенный королевой на Михайлов день. Я хочу понаблюдать за ней. Если бы вы обеспечили меня приглашением…
Значит, Анна устраивает очередное празднество.
— Да, разумеется. А что, задумано нечто грандиозное?
— Будет весь двор, как мне говорили. Я, правда, не получил приглашения. Королева никогда… особо не жаловала меня.
— Какая неблагодарность! Если бы не ваше тайное руководство, она никогда не взошла бы на трон. Именно вы совершили тот великий переворот.
Он пожал плечами, шутливо изобразив смирение.
— Ничто не вечно, наверное, я истощил свои способности…
Его глаза загорелись, как у мальчишки, которому подарили увлекательную китайскую головоломку. Изобретательности Крама бросили вызов, дали шанс воспарить и камнем упасть на избранную жертву — подобно одному из его любимых соколов.
* * *
Я получил пространное приглашение от Анны на празднество в честь святого Михаила-архангела и всех ангелов, с подробным описанием затейливых костюмированных сцен и черно-белых превращений, задуманных на сей раз ее величеством. Вполне уместная затея: ведь этот народный обычай, приуроченный к окончанию сбора урожая, символизировал ежегодную осеннюю борьбу света и тьмы. И тьма торжествовала победу. Анна всегда была умной, но помыслы ее были дикими — а вот мудрости и благоразумия ей не хватало.
Я не виделся с ней вплоть до вышеупомянутого праздничного вечера. Мне не пришлось нарочно избегать ее, все мое время поглощали дела, связанные с вернувшимися из отпусков придворными, началом судебных процессов и аудиенциями иностранных послов. Я возблагодарил Бога за то, что покои короля и апартаменты королевы расположены в разных частях дворца. Между тем Анна получала от меня вежливые дружелюбные послания, коим надлежало умиротворить ее и рассеять подозрения на тот счет, что я не простил ей фальшивую беременность.
Правда заключалась в том, что я боялся ее. Она обладала известными способностями (не представляю даже, какого размаха, что само по себе пугало) — умела угадывать чужие мысли и насылать порчу на своих врагов. Нет сомнений, Анна решит отомстить, как только узнает, что я разоблачил ее гнусную сущность. И я старался держать ее в неведении до тех пор, пока не смогу нанести первый удар.
Тем временем Шапюи подтвердил мои худшие опасения. Почти на всех официальных аудиенциях императорский посол выглядел совершенно истерзанным. Я принял его, восседая на троне в королевских горностаях, держа государственный скипетр, а он стоял передо мной простоволосый, судорожно сжимая в руках шляпу.
«Неужели я так же плох с виду?» — думал я, разглядывая его в упор.
— Ваше величество, до меня дошли сведения, что принцесса… леди Мария, — он не пытался оспорить лишение ее титула, — серьезно больна. Ее жизнь под угрозой.
И Шапюи вручил мне потрепанное письмо от Марии и ее исповедника, явно не раз читаное и перечитаное. Я дернулся, будто от пощечины. Дочь предпочла написать Шапюи, а не мне! Конечно, если здраво рассудить, то у нее были причины обратиться к своему стороннику, а не к королю. И все же меня захлестнула обида.
Мария не описывала свою болезнь, но просила Шапюи посодействовать в том, чтобы уход за ней разрешили Екатерине: «Моя дорогая матушка стоит множества лекарей». Буквы из-под дрожащего пера выходили неровными, и слова странствовали по бумаге, как дворняга, потерявшаяся в дикой пустоши. Исповедник описывал первый приступ таинственного недуга как «внезапную острую боль в животе, испытанную в день рождения принцессы Елизаветы, в результате чего миледи не может вкушать пищу и чахнет день ото дня. В первый же вечер все тело ее покрылось темными пятнами непонятного происхождения».
Руку Анны, ее издевательский почерк, узнал бы любой знакомый с ней человек: боль началась в день рождения принцессы Елизаветы. Так королева решила отметить этот праздник.
Говорят, дьявол настолько гордится своим величием, что зачастую ведет себя глупо просто из похвальбы да хвастовства. И ученица решила последовать его примеру. Анна не могла удержаться от соблазна и именно седьмого сентября нанесла сокрушительный удар сопернице Елизаветы.
— …И я сам готов поручиться, — бубнил Шапюи.
Но я все прослушал, поэтому переспросил:
— Простите, что вы сказали?
— Позвольте ей поехать к Екатерине! Мария нуждается в материнской заботе, ее душевные страдания не менее мучительны, чем телесные, а одно невозможно исцелить без другого. Я готов стать вашим заложником. Казните меня, если из-за их воссоединения произойдет нечто предосудительное. Но…
— Нет. Какой мне прок в вашей смерти, если Екатерина поднимет против меня восстание?
Я сжимал в руке письмо дочери, думая о том, как жесток мой отказ, и почти ненавидел себя за это. Разрешение быть с матерью порадовало бы Марию, вероятно, та вылечила бы ее. Меня вынуждали играть роль злодея, и все потому, что я знал то, чего не ведали другие, и на мне лежала ответственность за благополучие целого королевства, а не только одного из моих детей или подданных.
— Екатерина лишь исполнит материнский долг… — начал Шапюи.
— О господи, она не так кротка, как вы думаете!
Я приказал принести мою личную шкатулку с письмами, открыл ее и вынул объемистый пакет. Эти документы мне передали агенты Кромвеля три дня тому назад. Нет никаких сомнений в их подлинности: я отлично знаю как почерк Екатерины, так и ее отчаянную смелость. Я протянул послу бумагу.
— Ознакомьтесь с этим посланием. Оно доказывает ее предательские намерения.
