— Родом я из Бурзянских аулов, зовут… Еркеем. Работаю здесь батраком у купца.
И спохватился: «Еркеем числюсь в полиции!.. Ну как узнают и опять заметут?»
— Нет, это мое прозвище Еркей, а мулла назвал Буранбаем… Кутусовым Буранбаем.
— А я Бурангул, почти то же имя, — засмеялся проезжий. — Начальник Девятого кантона. У нас ценят талантливых кураистов и певцов. Чем батрачить, поедем ко мне. Не обижу!
И Буранбай-Еркей очутился в хоромах начальника кантона. На всех праздниках он и песнями и мелодиями курая навевал на гостей Бурангула то грусть, то веселье. И в разъезды по кантону Бурангул брал своего музыканта. Нет, он действительно любил и понимал народную музыку, ценил Буранбая искренне и зачастую слезой умиленья награждал певца за любовную печальную песню.
За год жизни в доме начальника кантона Буранбай научился свободно читать по-русски и пристрастился к чтению, буквально глотая книги. Видя это, Бурангул, хоть ему и не хотелось расставаться с любимцем, порекомендовал генерал-губернатору послать юношу в Омское военное училище.
Губернатор согласился: офицеры-башкиры крайне нужны для службы в башкирских полках.
Через три года Буранбай с отличием окончил училище, получил звание есаула. Теперь он получал сравнительно высокое жалованье и мог бы жить беспечно.
Но сердце его кровоточило.
Любимая Салима — далеко, и пути к ней заказаны: приедешь в аул, и тебя тут же схватят урядники. Больную мать не видел столько лет, — конечно, сейчас украдкой, через верных друзей посылал ей денег, но ведь старая лелеет надежду встретиться со взрослым сыном, наглядеться-налюбоваться, побеседовать душевно.
Раньше Еркей скитался из аула в аул, радовал людей сладкоголосым кураем, говорил тайно с парнями, звал их сплотиться на борьбу. Теперь он засомневался — так ли необходимы эти сходки, его призывы к бунту? Но разве житейское благополучие и влияние Бурангул-агая укротили его необузданный нрав? Нет, но в Омске, в общении с ссыльными он понял, что восстание Пугача и Салавата уже не повторится, что надо учить народ — и башкирский, и русский, и татарский, словом, все народы — грамоте, военному делу. Спешить — преступно. Необходимо исподволь создавать русско-башкирскую армию освобождения.
В башкирских кантонах в этом, девятнадцатом, веке произошли серьезные перемены. Начальники кантонов, юртов — военные. Заставы, форпосты, порубежные крепостицы подчиняются начальникам кантонов. Более десяти тысяч башкирских джигитов ежегодно мобилизуют в полки для службы на границе. Там они и по-русски научатся говорить, а многие — и писать, там они станут вымуштрованными солдатами. В 1805 году против французов сражались за границей восемь тысяч башкир, шестьсот калмыков; три башкирских полка ушли в Пруссию на пополнение армии Беннигсена.
«Надо ждать возвращения башкирских джигитов из заграничных походов. До этого нечего и мечтать о восстании!»
А почему Буранбай потребовался губернатору? Недавно он послал ему письмо-жалобу от имени крестьян Шестого кантона с просьбой снять непомерные налоги. Возможно, генерал-губернатор возмутился, что есаул не помогает взыскивать подати, а заступается за мужиков? Или выследили, донесли, что он, Еркей, — беглый, а вовсе не Буранбай?.. Нет, во всех случаях вызов к начальству не сулил есаулу ничего хорошего.
Начальник канцелярии Ермолаев встретил Буранбая приветливо, не чванился, не важничал, а, вставая, протянул руку, показал на стул с высокой, обитой кожей спинкой.
— Прошу. Здоровы?
— Здоров. Благодарю, господин подполковник.
— Первый вопрос, господин есаул: вы знаете, что без особого разрешения вам запрещено ездить из кантона в кантон?
— Так точно.
— Но вы нарушали это строжайшее предписание?
— Исключительно по служебным делам.
— Гм, предположим. Второй вопрос: запрещено категорически устраивать сходки, собрания, сборища жителей без особого разрешения генерал-губернатора, и вы об этом знаете, но все же нарушаете, — почему?
— Закона я, господин подполковник, не преступал, но ведь я певец и кураист, а если приходят в дом или на лужайку слушатели, то ничего крамольного в этом не вижу. А иные парни, кроме того, просят научить их игре на курае.
— Гм, предположим.
«Придется удалить из башкирских кантонов, иного выхода нет, — опасный и умный свободолюбец, — сказал себе Ермолаев. — И курай его зовет к бунту, а не к праздничному столу!»
— Учту ваши разумные предупреждения и стану вести себя осмотрительнее, — заверил подполковника Буранбай.
— Гм, премного меня обяжете! Однако сейчас речь идет о назначении вас на высокий пост, господин есаул, за пределами башкирских кантонов, а не о курае и не о песнях, — Ермолаев спрятал в усах ехидную улыбочку.
«Значит, снова в сибирскую ссылку?!»
— Граница Российской империи, как вы знаете, идет по рекам Тобол и Урал к Каспийскому морю, — подполковник показал на большую карту на стене, — и делится на пять дистанций, а охраняется башкирскими и казачьими отрядами. Догадались, почему я завел разговор о границе, а, есаул?
— Никак нет, господин подполковник.
Буранбай действительно не понял, куда тот клонит.
— Начальником какой из пяти дистанций вы хотели бы стать?
«Я страшился очередной ссылки, а мне предлагают, и верно, высокий пост!»
— Не знаю, — пожал он плечами. — Извините, господин подполковник, но я растерялся.
— Гм, ваша растерянность, есаул, мне понятна и… приятна. Трезво оцениваете свои силы! Но я добавлю, что ходатайствовал о назначении вас на дистанцию начальник кантона Бурангул Куватов, а князь Волконский просьбу его уважил. Судите сами, сколь лестно для вас согласие князя.
«За что мне такая честь?»
— Прошу передать его сиятельству искреннюю благодарность, — овладев собою, сказал Буранбай. — Назначение, следовательно, состоялось… Если мне разрешен выбор, то я бы взял Вторую дистанцию, от Верхнеуральска до Орской крепости.
— Отлично, готовьтесь к переезду. Как только князь подпишет приказ, получите в канцелярии подъемные деньги.
«На границе этот… музыкант не будет баламутить народ, призывать к неповиновению. Но если и там не возьмется за ум, то…»
5
Выйдя из губернской канцелярии, шагая к дому Бурангула, есаул упрекал себя за то, что согласился ехать на границу. Там он будет оторван от родного народа, а это та же ссылка, но с офицерским жалованьем и почетом. Вернуться и отказаться? Пожалуй, после отказа он угодит в настоящую ссылку, сибирскую, без жалованья, но с унижениями и побоями!
Начальник кантона жил рядом с мечетью, высокий минарет которой остро царапал низко плывущее облачко, в одноэтажном, но солидном, сложенном из медово-желтых, в два охвата бревен, с резьбою над окнами и крыльцом доме.
Буранбай спросил работника, дома ли начальник, велел сходить на постоялый двор за его верховой лошадью и накормить ее.
И взошел на крыльцо.
Добродетельный Бурангул возлежал на широком кожаном диване в теплом стеганом халате, смуглое широкоскулое лицо со светло-карими проницательными глазами, окаймленное круглой, башкирского фасона бородою, было сумрачным: то ли дремал, то ли предавался мрачным размышлениям.
— Здравствуйте, агай! — поклонился Буранбай своему благодетелю.
— А! Приехал! Проходи, братец, садись. — Начальник спустил с дивана ноги в белых шерстяных, крупной вязки носках, натянул мягкие кожаные ичиги, прошел по домотканому паласу к столу. — Узнал о назначении? То-то!.. Благодари Аллаха. Сильно я беспокоился о твоей судьбе. Со всех сторон нашептывали Ермолаеву, что ты песнями и речами смущаешь народ. Парни подхватывают дерзкие твои песенки, поют их открыто и по избам, и в хороводах. Старшины юртов встревожены.
— Мне приписывают и сложенные другими музыкантами песни.
— Знаю, — начальник кантона опустился в кресло. — Слава твоя гуляет по всем кантонам. Народ полюбил тебя. И я люблю тебя.
Буранбай поклонился.
