королю.
И теперь уже Рожицы глядели на других свысока, зная, что имели перед собой будущее.
Когда люди разглядели, что Рожицам везёт, хоть около воеводы никогда пусто не было, толпой к ним посыпались. Это был хороший знак. Добеслав потирал руки.
В этот день точно знали, что Людвик в Польше места не нагреет, а кому-нибудь его сдаст, лишь бы бремя с плеч сбросить.
Говорили, что мать настаивала, что останется в Кракове. Там ей было свободней, потому что сама могла царствовать, когда в Буде другая Елизавета, молодая, стояла рядом. В Польше она вспоминала молодые годы, отца, мать, брата… да и приятелей у старушки хватало, которые шептали ей, чтобы осчастливила Польшу и сама ей правила, когда она именно к ней первой переходила, чем если бы её передали сыну. Привлекал Елизавету и красивый Краковский замок, заново великолепно отстроенный Казимиром и украшенный.
Таким образом, Рожицы надеялись со своей госпожой в нём всем заправлять.
Вечером дом воеводы был полон, хотя места в нём и хватило для многолюдного собрания. Как значительнейшая часть тогдашних домов, дом Добеслава, построенный из дерева, обширный, снаружи не выдавал, чем был.
Большие комнаты также ничем не отличались, когда воевода в них не жил. Предметы интерьера в них так же были просты, как у самого мелкого из землевладельцев.
Но всё это перевоплощалось, когда только воевода заезжал в свой дом, а его двери собирался открыть людям.
Голые стены были завешаны великолепными драппировками, лавки были покрыты подушками и тканями, на полах были ковры, столы были покрыты сшитыми скатертями, полки наполняли серебром и дорогой посудой, сарай, точно по мановению волшебной палочки, перевоплощался в дворец.
Пустые каморки и остывшие кухни, когда прибывал пан, заполнялись припасами, и с утра до ночи продолжался в охотку пир.
Сын Кжеслав хозяйнчал там вместе с отцом, а так оба понимали друг друга, что как один человек, без слова и уговора, делали согласно по своему желанию.
Завиша жил отдельно, как клирик, а теперь больше просиживал при дворе старой королевы, чем у отца. Всё-таки и одного дня не проходило, чтобы он там не появлялся со своим красивым, весёлым лицом и новости какой-нибудь не приносил.
В большой комнате под вечер было многолюдно и собралось немало достойных людей.
Не считая более маленьких людей, кроме хозяина-воеводы и его двоих сыновей, у маленького стола по-отдельности сидели Пжедислав из Голухова, воевода Калишский, который ещё при Казимире в Великой Польше занимал должность губернатора и до сих пор её сохранил, Яшко Кмита, Пелко Замбра, сандомирский судья, Вилчек из Надорова Краковский и маленького роста ксендз, Ян Радлица, который в то время уже слывился как учёный лекарь.
Те, кто знали окружение воеводы, ясно могли видеть, что в том кружке почти один Пжедислав и Голухова больше принадлежал к старому двору, чем к новому.
Оба судьи уже, как говорили, купленные, должны были выступить против завещания покойного короля, ксендз Ян тоже со своей медициной ходил около старой королевы, хотя она, казалось, не много в ней нуждалась, поддерживая свежесть лица и здоровье какой-то чудесной водой, в которой каждый день мылась.
Из-за пана Пжедислава из Голухова, которому, как слуге Казимира, не вполне доверяли, сдержено вели разговор о текущих делах, глазами друг другу давая знаки.
Немного подальше от стола стоял мужчина, который выглядел рыцарски и красиво, в одеждах из лучших тканей, в наполовину позолоченных доспехах.
Был это Оттон из Пилцы.
Благодаря красоте, гладкости обычаев и умению понравиться он также был уже в хороших отношениях на дворе старой королевы и принадлежал к тем, на которых указывали как будущих любимцев.
– Ну что! – произнес не спеша, меряя глазами окружающих, великорядца Познаньский. – Король сам нам обещал быть в Гнезне… Он обязательно нам нужен там. Наши великополяне завидуют, что вы у нас из Гнезна корону забрали и старой столицей пренебрегаете. Вот бы нам его хоть у могилы Мешка увидеть.
Добеслав усмехнулся.
– Зачем короля утруждать? – отпаривал он. – Разве мы и вы не представляем одно целое? Всё-таки ваш Богория для нас всех его короновал.
Пжедислав вздохнул.
– А ну! – сказал он. – Великополянами не пренебрегайте. – Эта корона, которую вы себе в Краков взяли, у нас была выкована. Она у вас после Храброго и после нашего Пшемки…
– Старая история! – вставил ксендз Завиша со смехом. – Будете помнить о том, что покойный король, память которого вы почетаете, хотел единую Польшу…
– Мы также её хотим, – ответил Пжедислав, – но в одном человеке две руки и два глаза, так и у нас..
– Что ж это было бы? – прервал Добеслав живо. – Новый король ради разных земель, пожалуй, в каждой отдельно должен был бы короноваться, и как было на погребении одиннадцать хоругвей, так его одиннадцать раз помазать должны были бы?
Вокруг послышался смех, а Пжедислав немного нахмурился.
– Все-таки, – сказал он, – куявам отдельно его короновать нет необходимости, Серадзь о том не вспомнит, но Великопольша – гнездо первое… пястовское.
– С Пястами покончено! – пробормотал судья Краковский.
Где-то вдали послышался вздох.
Оттон из Пилцы молча слушал, а хозяин добавил, смягчая великорядцу Великопольского, который вставал из-за стола, словно думал уходить:
– Король к вам едет, не беспокойтесь, будет он у вас.
Не желая продолжать щепетильный разговор, Пжедислав взял колпак и поклонился сначала хозяину, потом по кругу, и направился к дверям, любезно провожаемый Рожицами.
После его ухода какое-то время продолжалась тишина, все переглядывались, как бы хотели убедиться, что теперь друг с другом свободно могут поговорить.
– Королю Людвику будет что делать в новом королевстве, – вздохнул Добеслав, – наследство взял прекрасное и богатое, но забот с ним уйма… Мазуры оторвались прочь, Литве будет тяжело защититься от Руси, бранденбуржцы и саксонцы уже нас кусают.
Он покачал головой.
– Добавьте и то, – очень тихо сказал судья Краковский, – что, хоть завещание и старые пакты обеспечивают Людвику трон, дьявол не спит… Пястов и Пястовичей достаточно, и таких, что только в них кровь настоящих королей видят, также немало.
– Напрасная вещь и напрасный это страх, – ответил живо воевода. – Все-таки ни Владислав Опольский, ни Казко Шчецинский, ни Мазовецкие не покушаются…
– Ни за кого не ручаюсь, – сказал судья, покачивая головой. – Один бы, может, никто не отважился, но авантюристы подговаривают. Смешно об этом вспоминать, а я бы и за Влодка Гневковского, который, по-видимому, где-то стал монахом и с монахами поёт в хоре, не ручался бы.
Другие в самом деле начали смеяться.
– Пожалуй, с ума бы сошёл тот, кто его против нашего
