страстно проговорил Людовик. — Не бойся ничего! Другой такой женщины, как ты, для меня нет на свете!
Недалеко от ворот города Офена, в небольшой пустынной долине находилась уединённая корчма, приют разбойников, бродяг и падших женщин. Её хозяин, маленький, толстый еврей с заплывшими глазами, стоял на пороге в грязном халате и время от времени подавал какие-то знаки всаднику, который с трудом направлял свою лошадь по тропинке, круто спускавшейся к корчме. Наконец он благополучно добрался до неё. Еврей подскочил к нему, взял у него лошадь и шепнул ему на ухо:
— Он ждёт уже давно и совсем потерял терпение.
Неизвестный всадник ещё плотнее закутался в белый плащ и направился в низкую, закопчённую комнату.
У большого дубового стола сидел просто одетый человек, по виду похожий на солдата. При появлении всадника он встал, и свет из маленького оконца упал на крупные, довольно красивые, но неприятные черты его лица.
— Что скажешь? — спросил он сиплым голосом.
Всадник сбросил с головы капюшон, и из-под него появилось прелестное личико наложницы Людовика.
— Я заставила тебя ждать, Заполия, — сказала она, — но так надо было. Баторий одним ударом порвал все узы, которыми я опутала короля, и мне пришлось плести новые сети.
— Я это знаю, — ответил Заполия, — я знаю всё. Баторий прав; государству нужен мужчина, и я буду им. От меня требуют решительного ответа! — С этими словами честолюбивый воевода вынул из-за пазухи бумагу и прочёл её. — Ты хорошо служишь мне, — сказал он потом, — ты сделала для меня больше, чем султан. Король отправился в Бац. Мои посланцы уже отправились туда; ты тоже поедешь с Людовиком?
— Нет.
— Палатин не разрешил этого королю? — с усмешкой произнёс Заполия. — Ну, хорошо! Тогда ты последуешь за ним. Я придумал тебе хорошую роль. Ты отправишься в поход, но только не против турок, а против короля и палатина. Ты поведёшь с ними любовную войну.
С этими словами воевода встал и надел плащ.
— Ещё одно, Заполия, — сказала наложница, — только не смейся надо мной, а то я убью тебя. — И красавица схватилась за кинжал, бывший у неё за поясом.
— Ну-с? — с изумлением спросил воевода.
— Я люблю короля, — тихо проговорила наложница.
Заполия снисходительно посмотрел на неё.
— Ты знаешь, — продолжала она, — я всегда верно служила тебе и твоей партии, но короля я вам не отдам. Я не хочу терять его даже ради вас. Если он женится на эрцгерцогине Марии, то горе мне и тебе, если он мне изменит.
С этими словами она быстро вышла из корчмы, вскочила на лошадь и помчалась из долины. Заполия вышел вслед за ней, покачал головой и также сел на свою лошадь и ускакал.
В Офене между тем царило большое оживление. Цетрик, шталмейстер короля, приготовлял всё к отъезду. Баторий и его приверженцы быстро собирали своих людей, набирали солдат и отправили гонцов в Бац. Людовик находился в лихорадочном волнении; он думал только о войне и победе и всё время упражнялся с мечом. Когда его возлюбленная возвратилась, он крикнул ей:
— Посмотри, как я могу сражаться!
В ту же ночь он выступил в Бац. За ним следовали телохранители, Баторий с дворянами из Офена и их воинами; всего было около шести тысяч человек. С этой армией Людовик хотел выступить против султана.
Уже в самом начале похода поднялся ветер и пошёл дождь, что сильно охладило воинственный пыл молодого короля; он опустил голову, им овладели желание вернуться в Офен и тоска по возлюбленной.
Когда маленькая армия прибыла в Бац, то там ничего не было приготовлено. Полководцы, которых король послал вперёд, кутили и веселились, и прибывшие не нашли ни помещения, ни провианта, ни фуража для лошадей. Часть дворян кое-как разместилась в городке, другие же расположились лагерем вместе с солдатами. Королю по его приказанию была разбита палатка среди армии.
Он мрачно сидел на своей походной кровати. Палатин стоял около него и докладывал о расположении армии в лагере и на форпостах. Глаза короля лихорадочно горели. Баторий тотчас же позвал доктора; тот пощупал голову и пульс Людовика и объявил, что он болен.
В следующие дни Людовик был совсем апатичен и равнодушен, не слышал, когда к нему обращались, и отвечал невпопад. Все попытки вывести его из этого состояния не имели успеха, ничто не возбуждало в нём интереса. Томарри привёл перебежчика из лагеря султана, регента, который хотел снова обратиться в христианство. Он сказал, что Сулейман идёт с полумиллионной армией, что тридцать тысяч верблюдов нагружены мукой и ячменём, три тысячи верблюдов — порохом и свинцом и что в его артиллерии насчитывается до трёхсот пушек. Король кивнул и потребовал свою шахматную доску. На следующее утро палатин сообщил Людовику, что один из полководцев султана с тысячью всадников перешёл Драву и грабит её левый берег.
Он потребовал от короля отдать приказ напасть на пашу. Король кивнул головой и молчал. Баторий с состраданием взглянул на него и вышел; четверть часа спустя он выступил из лагеря с пятьюстами гусар.
Людовик позвал своего шталмейстера и тихо сказал:
— Выведи меня из палатки! Есть ли тут какой-нибудь холм?
— Там, на севере, — ответил Цетрик.
Опираясь на его плечо, король дошёл до холма и спросил:
— Где Офен?
— Там, — ответил шталмейстер, указывая на север.
— Там, там она! — повторил король, а затем сел на камень, обхватил колени руками и целый день просидел, глядя на север.
Вечером Цетрик насильно увёл его в палатку.
Час спустя в лагере произошло волнение, раздалась музыка и послышались радостные клики. Палатин вернулся с победой и привёл около двухсот пленных. Покрытый пылью и кровью, он вошёл в палатку короля, положил к его ногам конский хвост [2] и рассказал, как он напал на пашу, убил его и рассеял его войска. Людовик выслушал, улыбнулся, бросился на грудь Батория и разрыдался. Его уложили в постель; ночью у него сделался сильный жар.
Ранним утром с форпостов донесли о приближении с севера сильного отряда; ожидали подкрепления и не ошиблись. Впереди ехал эскадрон гусар, прекрасно вооружённых и одетых; за ними следовал отряд пеших солдат. Впереди этого отряда ехал стройный всадник в чёрном бархатном кафтане, опушённом соболем. На его голове была высокая
