— Ой, господин офицер неодет, — сказала она с весёлым и насквозь фальшивым смущением.
У Василе запылали уши.
— Если позволите… — пробормотал он.
— Конечно-конечно, — сказала Виорика и шагнула к нему. — А господин офицер купил даме манпасье? — спросила она жарким шёпотом.
Она была так близко, что он увидел тоненькие волоски пробивающихся усиков на верхней губе, пухлой и очень мягкой. Солнечный луч вскользь позолотил её чёрные волосы. Глаза под полуприкрытыми веками обещали что-то ещё непонятное, но давно желанное. Горло Василе перехватило, сердце гулко забилось в ушах. Сипло, чтоб не закашляться, он попросил:
— Дайте мне одеться, прошу вас.
— Думаете, я что-то не видела? — тихо и томно сказала она.
Крыльцо затрещало под грузными шагами, Виорика ойкнула и на цыпочках выбежала из комнаты. В дверь постучали и голос Амалии спросил:
— Господин сублейтенант, вы проснулись? Через полчаса будем завтракать.
Василе спохватился, схватил кальсоны и нательную рубаху. Он совершенно не помнил, как их снимал, и не понимал, почему спал в чужом доме в таком непотребном виде.
— Да-да, уже одеваюсь! — крикнул он, натягивая бриджи.
Замфир подхватил кожаный дорожный несессер, подарок матушки ко дню выпуска из офицерского училища. С полотенцем на плече вышел на двор. Солнце успело подсушить вчерашнюю грязь. Лохматую псину спустили с цепи, и она встретила его у крыльца, приседая и тявкая, и дружелюбно виляя хвостом. Василе шёл к рукомойнику и улыбался про себя, вспоминая тепло близкого девичьего тела и хитрый блеск из-под густых ресниц. Он скинул рубаху, фыркая и дрожа от холода, обтёрся водой. Налил в ладонь густого мыла и остановился. Взгляд его упал на флакон. Тот был полон, под горлышко, а теперь уровень мыла опустился почти до начала скоса. Улыбка Василе потускнела, но он упрямо мотнул головой и натёр мылом плечи.
За обеденным столом Маковей со сладострастным стоном уплетал кукурузную кашу. Он нависал над миской, как волк над зарезанной овцой. В широком вороте бордовой рубахи курчавились седоватые волосы, капельки молока блестели на усах. Сублейтенант сел напротив, прямой и застёгнутый на все пуговицы. Амалия поставила перед ним фаянсовую тарелку с мамалыгой и пододвинула разделочную доску с горячими плачинтами. От них исходил восхитительный запах горячей брынзы. Василе благодарно кивнул и, молитвенно сложив руки, забормотал:
"Благослови нас, о Господь, и эти Твои дары, которые мы собираемся получить от Твоей щедрости через Христа, нашего Господа. Аминь"
За событиями прошлого вечера он совсем забыл поблагодарить Господа за вчерашний ужин, и сейчас, извиняясь, произносил слова молитвы с особым чувством.
— О-о господин католик! — ядовито хмыкнул Маковей, будто узнал о сублейтенанте что-то постыдное.
Василе не отреагировал. Разложив салфетку на коленях, он принялся за еду. Он старательно следил за своей осанкой и положением локтей, откусывал аккуратно и тщательно пережёвывал пищу без посторонних звуков, как учила его в детстве гувернантка, потому что только сейчас он понял глубокий смысл этих правил: отличать людей культурных и образованных, от тех, кто от животного недалеко ушёл.
Маковей будто прочитал его мысли, или слишком уж явно они проступили на сублейтенантском лице. Ехидно осклабившись, он выхлебал остатки жижи, под удивлённо-раздражённый взгляд Амалии вылизал миску дочиста. Потом встал, и, проходя мимо, кинул на стол у тарелки Василе скомканную телеграфную ленту. Через час на станцию Казаклия должен прибыть войсковой эшелон.
Глава 3
Начальник поезда от представления сублейтенанта отмахнулся.
— Замфир, голубчик, не до вас сейчас, — сказал он раздражённо. — Покажите машинисту, где качать воду и занимайтесь своими делами.
Уязвлённый, Василе чётким шагом отправился к кабине паровоза. Из вагонов выпрыгивали солдаты и офицеры, придерживая полы наброшенных на плечи шинелей. Они весело жмурились, на яркое солнце и раскуривали в пригоршнях папироски, переговариваясь на незнакомом языке.
Машинист у кабины чесал плешивую голову козырьком фуражки. Василе козырнул, и тот, зачастил, продолжая бесконечный разговор:
— …температура растёт и растёт, начальник вопит, что опаздываем, а что, будет лучше если котёл взорвётся? Что мне оставалось делать? А он мне трибуналом грозит! Нет, ну вы представляете?
Василе кивал головой и цокал языком, но машинисту собеседники были без надобности. Из-за какой-то поломки паровоза эшелон застрянет здесь до следующего утра, посему подкрепление для Добруджанской армии в виде бойцов Сербской добровольческой дивизии задержится, и это грозит машинисту большими бедами. Василе сочувственно покивал и достал из планшета учётный бланк, потому что каждому — своё. Кому-то паровоз вести, кому-то под болгарскими пулями гибнуть, кому-то — вагоны пересчитывать. Вместо него эту работу никто не сделает. Поезд загибался вдали, повторяя земную окружность, курящие сербы восполняли истончающийся пар из паровозной трубы, и были они похожи в своих шинелях на стаю мышей-полёвок, спрятавшихся от лисицы за серо-зелёным барьером эшелона. Впереди мелькнул чёрный китель, неуместный здесь, мелькнул и пропал. Сублейтенант подошёл к первой платформе и приподнял брезент. Пахнуло металлом и разогретой смазкой, и он поставил в бланк первую единичку.
К тому времени, как Василе дошёл до конца поезда, сербы выкатили две полевые кухни. В запах креозота, смятой травы и обувной ваксы влился ещё один — восхитительный запах пшенной каши с мясом. Розовощёкий повар радушно помахал половником. С отточенностью циркового фокусника он подбросил алюминиевую миску, и солнце подмигнуло сублейтенанту с её отполированного бока. Повар подхватил её, шлёпнул половник своего варева и протянул Василе.
— Гладан? Пробайте! — весело сказал он.
Сербы в очереди радостно загалдели, жестами подбадривая румынского офицера, и Василе смутился. Он представил, как будет есть кашу на глазах у всего этого разношёрстного воинства, под смех и задорные выкрики, словно дрессированная мартышка на арене цирка. Он натянул на лицо самую надменную маску, какую смог придумать. Нервно дёрнул подбородком и, заложив руки за спину, зашагал к дому стрелочника. За спиной разочарованно загудели.
"Не будет вам развлечения!" — гордо сказал про себя Василе.
— Напрасно вы так, господин корнет! — услышал он французскую речь с ужасающим прононсом.
— Что?! Вы совсем знаки различия читать не умеете?! — возмутился сублейтенант так же на французском. Им он владел не хуже родного румынского.
Василе развернулся на каблуках к наглому сербу, но на берёзовом пеньке сидел незнакомый молодой офицер в чёрном кителе с красной выпушкой и с эмблемой российского авиатора на погонах. Нахал спокойно выгреб остатки каши и отправил в рот, потом встал, не торопясь, в полный рост и лихо, с дрожью в пальцах, козырнул.
— Поручик Сабуров, специальный авиаотряд Черноморского флота Его Императорского Величества, честь имею!
— Сублейтенант интендантской службы Четвёртой армии Королевства Румыния Замфир, к вашим услугам, — ответил ему в тон Василе.
— Простите, друг мой! Когда мы в авиашколе проходили знаки различия союзников я был не слишком прилежен. Сербы, брат мой интендант, ребята простые и радушные, без подлости, без второго дна. Другу рубаху последнюю снимут и отдадут, своей не будет — у врага заберут, а вы от угощения отказываетесь! — Поручик чуть склонился и доверительно сообщил: — А каша, сажу я вам, отменная.
— Я не голоден, — сухо сказал Василе.
Поручик Сабуров ему не нравился. Всё в нём было ему неприятно: открытое полнокровное лицо с пышными светлыми усами, голубые глаза в восточном разрезе, широкие плечи и крепкие руки, вальяжность и непробиваемая уверенность в себе. Больше всего ему не нравились серебряные пропеллеры с крыльями на его погонах. Покоритель неба, бесстрашный и беспечный. Попадись такой на глаза Виорике…
