Глава пятая
Погоня
После разговора с Екатериной Кирилл Разумовский срочно выехал в Рим. Он знал, что Орлов уже там и склоняет княжну к возвращению в Россию.
«Как отговорить ее от этого рокового шага, – думал он в пути, – как доказать ей, что Орлов послан Екатериной? Бог знает, какие золотые грезы он ей навеял! И сможет ли она поверить мне, тому, кто уже предал ее однажды?»
Больше всего Кирилл боялся, что его остановят, что Екатерина отдаст приказ не выпускать бывшего гетмана из России, дабы он не попытался помочь своей опальной племяннице. Разумовский торопил кучера, на каждой станции менял лошадей, сердце лихорадочно стучало в груди – в такт бешено вращавшимся колесам. Успеть, лишь бы успеть…
На границе Российской империи графа охватила тревога – он, казалось, задыхался от нетерпения и азарта. Не мог поднести кусок ко рту, лишь жадно глотал из фляги захваченную в дорогу батуринскую водку.
– Доiдемо, батько! – пообещал ему кучер – в прошлом реестровый казак из Чернигова.
– Треба доiхати, сину, – ответил бывший гетман, вновь почувствовав кровное родство с землей и предками.
Было жарко и душно – Разумовскому то и дело не хватало дыхания, он жадно глотал пустой, безжизненный воздух, а полынная горечь намертво въедалась в губы. Промелькнула граница Российской империи – никто не остановил его. Бывший гетман облегченно вздохнул, а в Польше рухнул на колени и прикоснулся к чужой земле сухими от зноя губами. «Неужели успею?» – спросил он у самого себя, и казак-кучер, в ответ на его незаданный вопрос, заверил:
– Встигнемо, батько!
Так и доехали до Рима.
– Дякую тобi, сину, – сказал граф, поклонившись вознице до земли.
– Нiзащо, – ответил кучер, посвященный в цель поездки графа. – Шукай свою панночку…
Но панночки в Риме не оказалось. Когда измученный, вихрем пронесшийся через всю Европу граф отыскал наконец гостиницу, где остановилась русская княжна, номере был пуст.
– Съехала принцесса, – сообщила убиравшая в комнатах горничная. – Русский граф ее увез. Его корабли стояли в Ливорно. И секретарь вместе с ней уехал…
Разумовский устало, бессильно присел на кровать, на которой были разбросаны забытые княжной польские соболя. «Не успел, значит…» – сказал он сам себе и потер покрасневшие от усталости веки.
Потом русский вельможа окончательно удивил не привыкшую к подобным выходкам горничную – он как подкошенный рухнул на кровать и заснул.
– Не буди синьора, – решил хозяин гостиницы, к которому горничная обратилась за помощью. – Проснется и заплатит за все…
Кирилл Разумовский проспал сутки, потом щедро расплатился с хозяином и велел своему кучеру гнать лошадей обратно Петербург.
– Будемо, батьку, панночку у царицi вiдбивати? – понимающе переспросил кучер.
– Будемо, сину, – ответил бывший гетман, который в эту минуту снова почувствовал себя не вельможей с отточенными манерами и парижским лоском, не первым петербургским франтом и меценатом, а простым казаком – плоть от плоти и кровь от крови того народа, которым он так недолго правил.
Глава шестая
На адмиральском корабле
Худшие предчувствия Жака д’Акевиля сбылись. Графу Орлову удалось склонить Лизу к авантюре, стоившей ей свободы и навсегда лишившей возможности осуществить свои фантазии. Княжна с секретарем прибыли в Ливорно, где стояла русская эскадра, и сошли на адмиральский корабль. Лиза была уверена в том, что Орлов отвезет ее в Россию и поможет отвоевать материнский престол, но княжну с секретарем арестовали и заперли в одной из кают, предоставив д’Акевиля его тщетным попыткам выломать крепкую дубовую дверь.
– Ну, вот и кончилось наше путешествие, Лиза, – устало сказал Жак и сел на пол, прислонившись спиной к двери. – Ты опять не послушалась меня, как в детстве, когда я уверял тебя, что никакого клада в усадьбе нет, а ты твердила, что он в саду – под любимыми розами матери. Я оберегал тебя, как мог, но ты летела к гибели – словно бабочка на огонь, и поверила этому негодяю Орлову. Нынче у нас одна надежда – на милосердие императрицы Екатерины.
Елизавета подошла к Жаку, нежно провела рукой по его волосам, потом села рядом с ним на пол. Ее глаза распухли от слез, лицо пошло пятнами, пышная прическа распустилась, руки дрожали от волнения.
– Что же делать, милый? – спросила она сквозь слезы. – Как бежать отсюда? Я обманулась, но так хотелось верить в то, что русские признают свою княжну!
– Для русских ты – иностранка, – вздохнул Жак. – Француженка. Они еще могут поверить в то, что ты – дочь генерала Шубина, но не проси у них большего. Падай в ноги к императрице и умоляй о милосердии. Это наша единственная надежда.
– Она не простит, Жак, – потерянно ответила Лиза. – Я ведь хотела лишить ее трона.
– Ты – ребенок, который не ведает, что творит. – Д’Акевиль поцеловал ее в покрасневшие, опухшие веки. – Взбалмошная девчонка. По-прежнему ищешь клад там, где его нет и в помине. И я – рассудительный француз, знающий, что клада нет и не может быть, все равно иду за тобой и выкапываю розы из клумб.
Лиза отчаянно зарыдала, уронив беспокойную рыжеволосую голову на колени Жака.
– Мне страшно, – шептала она сквозь слезы. – Меня запрут в монастырь. Уморят в крепости, как несчастного Ивана Антоновича…
– Они не посмеют, – утешал ее Жак, зная наверняка, что императрица Екатерина не остановится перед худшим. – Они сошлют тебя в Шубино, а я поеду с тобой. Мы будем вместе – и счастливы, как раньше.
– Мы не будем счастливы, – рыдала Лиза, – наше счастье осталось в прошлом. В поместье твоего отца… Зачем я только нашла это письмо тогда, в библиотеке? Письмо, из которого узнала правду о себе… Не будь этого письма, я навсегда бы осталась во Франции.
– Мы вернемся во Францию, милая, – шептал Жак, мысленно простившийся с belle douce France в ту самую минуту, когда ступил на борт адмиральского корабля. – Видит Бог, вернемся…
Лиза притянула его к себе, прижалась губами к его губам.
– Иди ко мне, Яшенька, – сказала она. – Мы еще успеем… В последний раз. Пока нас не разлучили…
И пока граф Орлов писал донесение императрице, а каждая минута неуклонно приближала падение и несчастье Лизы, Жак сцеловывал слезы с глаз и губ любимой и в последний раз называл ее своей. Ее тело было покорным и жарким, как в их первую ночь. Она из последних сил льнула к нему, соединяя томление страсти с порывом страха, и Жак не знал, чего больше сейчас в ее душе – страха перед будущим или любви к прошлому. В дверь в любую минуту могли войти, но д’Акевиль ни на мгновение не задумался об этом. Он видел лишь полные белые плечи Лизы, ее бесконечно любимое, сладкое тело, с которым ему предстояло расстаться.
Жак запускал пальцы в спутанные рыжие волосы, перебирал вьющиеся пряди, напряженно вглядывался в округлое лицо с закрытыми в минуты близости глазами и изящным абрисом вишневых губ и проклинал себя за то, что позволил ей ступить на этот корабль. Но разве княжна когда-нибудь советовалась с ним?
В Петербурге их разлучили. Лизу под конвоем увезли в неизвестном направлении, а д’Акевилю после короткого допроса в Тайной канцелярии велели вернуться на родину.
– Я не поеду, – сказал Жак.
– Вас выставят вон из России, – усмехнулся допрашивавший Жака тощий, похожий на крысу чиновник.
– Я все равно вернусь, – ответил д’Акевиль.
– Извольте… – равнодушно ответил тот. – Сколько угодно… Но вы не вернетесь дальше русской границы.
Жака выставили за пределы империи, но, ступив на польскую землю, он и не подумал вернуться во Францию. Д’Акевиль не собирался возвращаться без Лизы. Из захудалого трактира польского городка бывший секретарь великой княжны Елизаветы написал отчаянное письмо графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому.
Глава седьмая
Петропавловская крепость
– Как посмели вы всклепать на себя чужое имя и род? – спрашивала императрица Екатерина у стоявшей перед ней измученной женщины.
– Это мое имя и мой род, ваше императорское величество, – ответила та и, не дождавшись разрешения государыни, устало опустилась на единственный в комнате стул.
Пока рядом был Жак, Лиза держалась. Она как будто не замечала душной каюты адмиральского корабля, где они с Жаком проводили томительные дни пути, отвратительной качки, похожего на стон шума воды за бортом, коротких прогулок по палубе, во время которых арестанты едва успевали глотнуть воздуха перед тем, как вернуться в духоту и зной, пота, стекающего по горячей спине и пропитывающего испачканное платье, и невозможности привести себя в порядок. Даже на минуту она не задумывалась о случившейся катастрофе. Она замечала лишь глаза Жака – внимательные, любящие, терпеливые, губы Жака, стиравшие ее слезы и боль, его колени, в которые можно было уткнуться, пальцы, перебирающие ее волосы, и тот заряд спокойствия, терпения, уверенной и мудрой нежности, который исходил от ее секретаря и любовника.
